Том 15. Сестра милосердная - Чарская Лидия Алексеевна (читаем книги txt) 📗
Но она не слышала, что он говорит…
"Франк… Профессор Франк… Да неужели же этот старик в очках с белыми баками и длинными волосами и есть тот знаменитый профессор, тот великий ученый, о котором говорит вся Европа, чьи важнейшие открытия в области медицины разносятся по всему миру. Неужели же это он сам?… Он делающий настоящие чудеса в области хирургии?"
— Неужели же вы профессор Франк? Тот самый великий профессор, которого знает вся Европа, весь мир?
Неуловимая улыбка пробежала по лицу профессора.
— Вы, по всей вероятности, слышали обо мне, фрейлейн, — скромно ответил старик, — если хотите, то мои труды имели успех и…
Ира не дала закончить профессору и быстро заговорила по-немецки.
— Простите меня, ради Бога: простите мою назойливость, мою дерзость… Но у меня, лишь только я услышала ваше имя, появилась одна идея… Вот видите, господин профессор, ту группу людей? Видите ее? Это здешний помещик Сорин, тоже профессор ботаники, его сын и доктор, лечащий сына. Дело в том, что маленький Сорин давно приговорен докторами к смерти. Он не должен умереть! Он ни в коем случае не должен умереть, господин профессор, так рано!
— Вы хотите, чтобы я взглянул на вашего воспитанника? В таком случае пойдемте к нему, — сказал профессор и, не дожидаясь ответа Иры, двинулся по направлению освещенной костром маленькой группы.
Когда профессор Франк приблизился к креслу больного Славы, мальчик находился в радостном возбуждении под впечатлением праздника. Венок, принесенный Идой, съехал ему на лоб и еще более оттенял прозрачную бледность лица.
— Какой прелестный ребенок! — сказал профессор Франк.
Когда Алексей Алексеевич услышал фамилию знаменитости, он встрепенулся. И в голове Сорина промелькнула та же мысль, которая пришла на ум Ире в первую минуту ее знакомства с Франком: что, может быть, недаром посылает судьба так случайно и неожиданно сюда к ним знаменитого ученого, который, может статься, пожелает спасти его ненаглядного Славушку… Недаром же сам он, профессор Сорин, так тянулся в Берлин, к Франку и был в отчаянии, что все последние годы знаменитый доктор не лечил никого, занимаясь учеными исследованиями. И вот теперь… такая встреча.
Алексей Алексеевич даже ушам своим не поверил, когда знаменитый профессор, поговорив с ним о болезни Славы, сам назначил день и час своего визита на мызу к Сориным.
Что-то дрогнуло в груди отца, робкая надежда на выздоровление сына затеплилась у него в груди.
Решено было, что завтра в два часа дня профессор Франк приедет на мызу осматривать Славу.
Глава 10
В день Ивана-Купалы резко изменилась погода. Стоявшая весь май и июнь жара, так несвойственная суровому климату Финляндии, неожиданно сменились проливным дождем. Потемнело небо, мрачно обложили его серые тучи, пропитались влагою глубокие зыбучие пески и зеленая хвоя сосен.
Вчерашняя ночь на озере и резкая перемена погоды самым печальным образом отразились на здоровье Славушки.
Бледный, без кровинки в лице, с горящими лихорадочным огнем глазами, лежал он на своем диванчике, трясясь в ознобе. Напрасно Ира и доктор накрывали мальчика теплыми одеялами, ничего не помогало. Бедный ребенок трепетал, как птичка. Казалось, внутренний ледяной холод пронизывал его тело. Иру преследовала мысль, что не кто иной как она виновна в его болезни. Ведь это она устроила ночную прогулку к озеру, да еще сама отправилась веселиться, заставив мальчика дожидаться себя на сыром воздухе. Девушка положительно не находила себе покоя от всех этих мыслей. Не находил ни минуты покоя и Алексей Алексеевич, видя страдания сына. Один только доктор Магнецов был, казалось, доволен таким состоянием своего маленького пациента.
— Тем лучше… Тем лучше… По крайней мере, мы имеем, что показать моему знаменитому коллеге, — говорил он. — Ничто так не дает возможности поставить верный диагноз, как обострение болезни, — утешал он Алексея Алексеевича и Иру.
Наконец, теплые, ватные одеяла и добрая порция малинового чая сделали свое дело и согрели больного.
К двум часам ждали профессора Франка. Славушка лежал, совершенно обессиленный, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногою. Только большие черные глаза кротко смотрели на хлопотавших у его ложа отца, доктора, Иру… Он еще грезил вчерашнею ночью, прекрасным темным озером, опоясанным огненною лентою костров, пляской, музыкой и весельем здоровых, сильных людей.
Когда послышалось мягкое шуршание шин кабриолета, вся мыза засуетилась. Быстрой, почти юношеской походкой, так мало соответствующей его почтенному возрасту, профессор Франк миновал дорожку, ведущую от ворот к крыльцу дома, и так же по-юношески — живо и бодро вошел в гостиную, где лежал больной. Поздоровавшись с присутствующими, профессор подошел к мальчику, взял исхудалую ручку Славушки и долго слушал пульс.
Потом он вежливо попросил удалиться из комнаты Сорина и Иру, сказав встревоженному хозяину, что он позовет его тотчас же после осмотра ребенка и установления диагноза.
Теперь в большой жарко натопленной комнате у ложа больного мальчика оставались только двое врачей.
Долго и обстоятельно выстукивал знаменитый профессор Славушку, и когда, наконец, мальчик сомкнул глаза, старый ученый взял под руку молодого доктора и отвел его в соседнюю комнату. Здесь целым рядом латинских терминов и названий мировая знаменитость определила состояние и болезнь ребенка.
— Дитя слабо, почти безнадежно, — говорил он. — Но не от чахотки можен погибнуть мальчик, а от истощения, врожденного наследственного малокровия, которое излечимо разве одним только способом. Но на это вряд ли пойдут его близкие. Я говорю о переливании крови. — Я вижу в этом единственное спасение… Если не перелить ребенку молодую, здоровую сильную кровь, он погибнет, как цветок, через несколько дней. Болезнь, очевидно, прогрессирует, как вы сами должны были убедиться в этом, коллега, — заключил профессор, обращаясь к доктору Магнецову.
Тот молча кивнул головою. Ему, пользовавшему Славушку, очевиднее, чем кому-либо другому, было понятно это. Сердце доброго доктора сжалось.
— Итак, ребенок должен погибнуть… — начал он.
— Несомненно, если не прибегнуть, повторяю, к операции, о которой я только что говорил и которая, несомненно, принесет ему пользу. Этот способ весьма часто был применяем мною в больницах Берлина и имел почти всегда блестящие результаты.
— Но кто согласится наполнить своею кровью вены ребенка… Что касается меня, то я бы сделал это без малейшего колебания, если бы не знал, как врач, что здоровье мое далеко не удовлетворительно. Я худосочен, мой глубокоуважаемый коллега, и не гожусь для подобной цели, — уныло произнес Магнецов.
— Несомненно. Ни вы, ни отец больного, я полагаю, не годитесь для этого. А вот и он сам, кстати, — и старый профессор пошел навстречу профессору-ботанику, на ходу определяя ему состояние больного.
Ира, последовавшая сюда за отцом своего любимца, жадно вслушивалась в каждое слово, произносимое ученым.
— Мальчик плох… Дело скверно… Дни ребенка уже сочтены, — отрывисто говорил знаменитый доктор. — Спасенье может быть только в одном — в переливании крови, взятой у здорового человека, но я не вижу здесь кого-нибудь, кто бы мог пожертвовать мальчику молодую свежую кровь…
— Стало быть, мой Слава погиб… — сказал Сорин, — так как слишком очевидно то, что моя старая кровь не может сослужить ему пользы. Искать же теперь желающего передать свою кровь ребенку было бы безумием, так как, по вашим же словам, господин профессор, часы моего бедного мальчика сочтены.
— Он умрет тихо, заснет от слабости и незаметно перейдет в вечность, — словно желая утешить несчастного отца, подтвердил старый ученый.
