Ильза Янда, лет - четырнадцать - Нёстлингер Кристине (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
– Во всяком случае, это лучше, чем покончить с собой. Как вы считаете? – сказала бабушка.
Советница поглядела на нее с испугом.
– Ну, об этом никто не говорит!
– Нет, – сказала бабушка. – Об этом вообще не говорят. О таких вещах говорить не принято.
– Вы переворачиваете мои слова!
Советница снова обиженно поджала губы.
– Я и не думала переворачивать ваши слова, – сказала бабушка, – я только хотела вам объяснить, что...
– Что вы хотели мне объяснить?
– Что Ильза искала кого-нибудь, кто бы ее любил, кто бы к ней хорошо относился, интересовался ею, понимаете – кто любил бы ее.
– Ну, тогда она нашла как раз подходящего, – выкрикнула советница.
– Нет, она не нашла подходящего, – громко сказала бабушка. – Она и не могла его найти. В четырнадцать лет вообще трудно выбрать правильный путь. Да и как она могла знать, кто настоящий. Был с ней кто-нибудь рядом, кого она могла бы спросить?
Я чихнула, а советница промолчала. Я чихала не переставая.
– У нее жар, – сказала советница.
– Температура немного повышена, – сказала бабушка, пощупав мой лоб.
Потом бабушка и советница стали вместе искать градусник.
По-моему, они были даже рады, что могут поговорить о чем-то другом – не об Ильзе. Они нашли градусник и сунули его мне под мышку. Когда бабушка расстегивала мне ворот, у меня опять вся кожа сделалась в мурашках.
Бабушка ошиблась. Температура у меня была не «немного повышена», а больше тридцати девяти. Обе они сказали, чтобы я ложилась в постель. Я не хотела, но, когда советница и бабушка выступают заодно, тут уж сопротивление бесполезно.
– Я подожду, пока вернется мама, – протестовала я.
Ты можешь ждать маму и в постели, – сказали бабушка с советницей в один голос.
Они потащили меня в комнату и помогли мне раздеться. Советница снимала колготки с одной ноги, а бабушка с другой. Тут мне стало ясно, почему Татьяна всегда так ревет, когда ее раздевают и одевают.
Бабушка осталась со мной в комнате. Советница пошла на кухню готовить обед. Бабушка села ко мне на кровать и сказала:
– Мама наверняка скоро придет.
Мамы уже час как не было.
Я все чихала да еще и кашлять начала. Глаза у меня болели – прямо горели.
Советница принесла мне чашку препротивного чаю. Я не хотела его пить. Я сказала бабушке, чтобы она сама заварила мне чай. У нее получается гораздо вкуснее. Бабушка попробовала чай и сказала, что я дуреха. Этот чай, по ее мнению, был на вкус точно такой же, как и у нее. Если мне не нравится этот чай, значит, я вообще с предубеждением отношусь ко всему, что исходит от советницы.
– Потому что она просто ужасная, – сказала я тихо.
– По чаю этого незаметно, – сказала бабушка тоже шепотом.
Потом вернулась мама, и вместе с ней пришел Курт. Мама позвонила из трактира Курту в редакцию, и он приехал прямо туда. Мама с трактирщиком вообще, как видно, много куда звонили по телефону, потому что мама все рассказывала бабушке и советнице про разные телефонные звонки.
– Потом мы позвонили другу этого Эрвина в Венецию, и он дал нам номер телефона того человека во Флоренции.
И еще:
– Потом мы позвонили во Флоренцию, а он дал нам, оказывается, неправильное название гостиницы. Но мы позвонили ему еще раз, и только тогда узнали все точно.
И еще:
– Тут нам сказали, что этого Эрвина якобы нет сейчас в номере, но трактирщик просил ему передать, что это безумно важно и пусть его брат, как только его найдут, сразу ему позвонит!
И еще:
– Потом мы все сидели и ждали. А потом опять туда позвонили. И застали его!
– Ну и что? Говорили вы с Ильзой? – спросила бабушка.
– Она не захотела с нами разговаривать, – сказал Курт.
– Ну, а что сказал этот брат, этот Эрвин? Он-то что сказал? – спросила советница.
– Не очень-то много он сказал! – зло усмехнулся Курт. – Сказал то, что они всегда говорят. Он якобы не имел ни малейшего представления, что ей нет еще даже шестнадцати, и думал, что родители ей разрешили. Она, мол, ему так сказала. И вообще она ему якобы наговорила множество самых невероятных вещей. И этому трактирщику тоже. Что ей уже семнадцать, что живет она здесь у старой тетки, а родители ее живут в Тироле, а эта старая тетка глухая и почти совсем слепая, и еще бог знает что! Например, даже что она якобы уже почти абитуриентка.
– Нет, уж этого она наверняка не говорила, – резко сказала мама, – такое она никак не могла сказать!
– Почему не могла? – Бабушка опять уже терла свою переносицу.
– Ну для чего бы она ему это сказала?
– Чтобы он ее любил, – сказала бабушка, – чтобы он не ушел от нее. Неужели ты думаешь, что красивый молодой человек, к тому же еще с деньгами и с машиной, настолько глуп, чтобы связываться с четырнадцатилетней? Да еще с такой четырнадцатилетней, у которой родители за каждым шагом следят? Неужели ты думаешь, что такому, как он, это интересно? – Бабушка недобро рассмеялась. – Он, скорее всего, скажет: «Нет, нет, спасибо!» Потому что ему нетрудно найти себе такую же красивую, покладистую, глупую куколку, только старше шестнадцати лет. И ведь с ней никаких хлопот!
Тут бабушка заметила, что я тоже здесь – стою и слушаю. Она стала ругать меня за то, что я с температурой заявилась сюда в гостиную босиком. Я поплелась к моей постели. На ходу меня как-то покачивало. Голова кружилась. Мне представилось, будто бы моя кровать – это лодка, а пол под ней – море с высокими волнами. Но даже когда плывешь в лодке-кровати по высоким волнам пола, все равно слышно, о чем говорят за дверью. Особенно, когда говорят так громко. А они говорили очень громко. Они спорили, спорили о том, нужно ли извещать полицию и нужно ли ехать за Ильзой и как ее оттуда привезти. А еще они говорили обо мне, и меня очень разочаровала моя бабушка. Я хорошо расслышала, как бабушка сказала:
– Ах, эта высокая температура у Эрики очень быстро пройдет! С ней ведь всегда так. Когда она не может разобраться, как ей быть и что делать, она заболевает!
Не понимаю, почему бабушка такое говорит?!
У меня ведь самая нормальная простуда с самой нормальной высокой температурой и самым нормальным насморком. Из-за дождя и еще из-за того, что я тогда забыла надеть шарф. Даже советница – а она ведь всегда против меня – и то так считала. Она возразила:
– Да что вы! Она простудилась. Такая мерзкая погода!
Но бабушка, как ни странно, осталась при своем мнении насчет моей температуры. Она утверждала, что она это уже давным-давно заметила, еще когда я была совсем маленькой. Что я якобы «всегда спасаюсь болезнью». Детский врач, к которому она со мной раньше часто ходила, тоже так считал.
Потом я, кажется, задремала. Когда я очнулась, у меня на кровати, в ногах, сидел Оливер. Он сообщил мне, что пожелал получить в подарок на рождество черную кошку. И спрашивал, как я считаю – правда ведь, он получит кошку?
– Никогда ты ее не получишь. С гарантией, – сказала я. – Ведь мама вообще против всяких животных!
– Ну а если младенец Христос принесет черную кошку, что тогда мама поделает?
Я ничего ему не ответила. Оливер дергал мое одеяло.
– Ну скажи, может мама что-нибудь поделать?
– Может.
– А вот и нет, а вот и нет! – крикнул он. – Против него ей ничего не поделать! Он все равно не унесет черную кошку. Не может он ее унести. У него знаешь, сколько дел на рождество! А после рождества ему вообще нельзя спускаться на землю!
– Оставь меня, пожалуйста, в покое с твоим младенцем Христом, – сказала я.
Оливер взобрался повыше, устроился у меня на животе и стал боксировать с одеялом, крича:
– А все равно мне подарят черную кошку!
– Спрашивай маму, – сказала я, – спрашивай Курта! Ты их спрашивай! И слезай с моего живота!
Оливер сказал, что маму и Курта он не может спрашивать: они ушли. И моя бабушка тоже ушла. Только советница осталась.