Тень на каменной скамейке - Грипе Мария (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
Тяжело вздыхая, он ходил по библиотеке и пытался куда-нибудь пристроить свои фолианты, да так, чтобы не пришлось их закрывать. В результате всюду – на подоконниках, стульях и диванах – лежали раскрытые книги, пока Ульсен не уезжала, и тогда все начиналось заново. Утром, днем и вечером мама напоминала папе:
– Ну вот, Карл Вильгельм, теперь можно сложить книги обратно на стол. Нам он больше не нужен. Ты же не хочешь, чтобы это сделал кто-нибудь другой, так что будь добр…
– Да, конечно, – говорил папа. Но слова оставались словами.
И лишь когда Свея с тряпками и ведрами появлялась в библиотеке, намереваясь произвести весеннюю уборку, только тогда папа понимал, что дело плохо, и снова ходил по библиотеке и вздыхал.
Тут папа действительно чувствовал, что он не хозяин в собственном доме. Только он привык, что этот том лежит на окне, а тот – на диване в кабинете, и вот нужно снова все рушить. Во всем был определенный порядок. В чем-то даже удобнее, что книги не свалены друг на друга в одном месте. Но никому нет до этого дела. Весенняя уборка для них важнее.
Каролина, часто исподтишка наблюдавшая за папой, попыталась вмешаться и помочь ему, но, как она рассказывала потом, это оказалось бессмысленной затеей. Все равно, куда бы она ни положила книгу, он обязательно перекладывал ее на другое место. А потом ничего не мог найти.
И Каролина оставила его в покое. Но позже я снова увидела, как она потихоньку подглядывает за папой. На лице у нее застыло такое странное выражение, будто она рассматривает диковинное животное.
Но вернемся к Ульсен. Женщина она видная. У нее густые золотистые волосы, вьющиеся у лба и у висков, глаза голубые, а щеки круглые и розовые, как у ангела в церкви. Она любопытна и разговорчива. Всегда веселая, временами она могла дуться на кого-нибудь и тогда молчала насупившись, но ее редко хватало надолго.
Спала Ульсен в комнатке на чердаке, напротив комнаты Каролины. Обедать должна была вместе с нами в столовой, но часто не успевала ко времени и тогда сама брала еду на кухне. И то и другое сильно раздражало Свею. То, что мы приглашаем Ульсен есть с нами, – это унижение и подхалимство, считала она. А то, что портниха сама берет еду на кухне, – это просто самоуправство с ее стороны. Ульсен должна питаться вместе со Свеей и Каролиной на кухне – вот и весь сказ!
Но Свее пришлось проглотить обиду. Портниха никогда не прерывала работу ради еды. Случалось, правда, что она заканчивала начатое как раз к обеду и тогда ела за нашим столом.
Ульсен всегда начинала с того, что проверяла наше белье. Вещи, из которых я выросла, перешивались на Надю. Маме шились новые, а мне переходили ее старые. В первые дни Ульсен шила белые панталоны и нижние юбки с воланами и вышивкой. Всегда одного и того же фасона, очень изящные. Мама хотела, чтобы у нас было красивое белье. Потом портниха шила нам блузки, отпускала юбки, которые стали коротки, перешивала на меня старые мамины платья, мои – на Надю, а маме шила новые.
Кроме того, ежегодно каждой из нас шилось хотя бы одно выходное платье. Этот пункт был самым интересным в программе.
Да, в нашем доме Ульсен скучать не приходилось. Одежду Свеи она тоже приводила в порядок. Шила рабочие блузки и платье из отреза, подаренного той на Рождество. Кроме того, Свее очень хотелось нарядную блузку. Но это только в том случае, если Ульсен справится с основной работой и у нее останется время. Поэтому экономка изо всех сил старалась, чтобы Ульсен у нас было комфортно и дело спорилось. В свободные минуты она сама помогала чем могла: сметывала швы или обметывала петли. Она угощала Ульсен кофе с печеньем и всячески пыталась ей угодить.
Мою сестру портниха обожала. Для нее всегда находилось сколько угодно времени. Она научила Надю кроить и шить, вместе они мастерили куклам платья.
Еще Ульсен выучила Надю говорить по-норвежски, Надя была очень способной ученицей. Потом, когда мастерица уехала, Надя еще долго говорила по-норвежски, особенно в школе, но там ее познания не получили должного одобрения. Учительница даже жаловалась маме.
Примерки были для меня пыткой. Все тело деревенело. Пальцы Ульсен были такие холодные, а булавки все время кололись. Мне казалось, вид у меня жалкий, что на меня ни надень, и портниха, кажется, тоже так считала.
Мама стояла рядом и, задумчиво склонив голову набок, смотрела в зеркало, а Ульсен сидела на корточках, изо рта у нее торчали булавки. «А ну-ка выпрямись! Стоишь, как мешок с сеном», – сказала мама, а Ульсен что-то промычала. Из-за булавок не разобрать ее слов, но я поняла, что она согласна с мамой.
Я старалась изо всех сил и все равно казалась себе похожей на кочергу. Что я делала не так? Руки всегда мешались, я не знала, куда их деть, и они висели, как плети. Мама вздохнула. Я увидела в зеркале, как они с Ульсен переглянулись, и поняла, что дело безнадежно. Но когда вещи были готовы и я начинала их носить, то выглядела совсем неплохо. Тут уж исключительно заслуга Ульсен.
Каролине нужно было черное платье для особых случаев, и портниха взялась сшить и его. К первой примерке Каролина все еще не оправилась от болезни. Поэтому вела себя очень смирно. Я сама была там (только что закончила примерять платье) и знаю, о чем говорю. Каролина молчала, позволив Ульсен решать все самой. Она ни во что не вмешивалась.
Но было заметно, что у Ульсен сложилось предвзятое мнение о Каролине. Нельзя сказать, что она была недружелюбно настроена, но вела себя сдержанно. Не так, как обычно. Она словно насторожилась.
Ясное дело, Свея наболтала ей всякой ерунды. Вечерами, сидя вместе с Ульсен за работой, Свея наверняка не закрывала рта. О чем они говорили, догадаться нетрудно. Вид у нее после этого обычно был очень довольный: «Да, мы с Ульсен всегда найдем, о чем посудачить».
Не знаю, как получилось, но в меня внезапно закралось ужасное подозрение. А вдруг эта история с анонимным звонком – дело рук Свеи! Она единственная из всех, кого я знала, могла желать Каролине зла. То есть экономка стремилась только выжить Каролину из дома. Больше-то она, наверное, ничем не хотела ей навредить.
У Свеи были две подруги детства, жившие в нескольких милях от города. Она частенько навещала их по воскресеньям. А ведь звонили именно в воскресенье! Что если она, Свея, со своими приятельницами заварила всю эту кашу! Звонок был с переговорного пункта. Я знала, что своего телефона ни у одной, ни у другой нет.
Так вот почему, вернувшись вечером домой, Свея интересовалась, о чем мы говорили. Ей, конечно же, хотелось знать, какое впечатление произвел на нас звонок и собираемся ли мы что-нибудь предпринять, поэтому и вынудила маму все ей рассказать.
Какое отвратительное подозрение! Как бы мне хотелось избавиться от него! По-моему, никому, кроме меня, не приходят в голову такие дурные мысли. И поделиться ими не с кем!
Я же обещала ничего не говорить Каролине. Но ведь, если подумать, мама тоже уверяла, что ничего не расскажет Свее. Она нарушила свое обещание. Почему же я должна держать свое? Если Свее все известно, то само собой разумеется, что Каролине тоже следует знать. Ведь именно о ней идет речь!
Конечно, я должна поговорить с Каролиной, это совершенно ясно.
Но делать что-то за спиной у папы мне не хотелось. Мама, конечно же, с ним заранее не посоветовалась, а когда ему рассказала, то дело было уже сделано. Но Свея застала ее врасплох, в то время как я добровольно собиралась пойти к Каролине. Поэтому мне все-таки следовало поставить папу в известность о своих планах.
Удивительно, но папу, казалось, мои планы ничуть не интересовали. Он, как обычно, сидел, уткнувшись носом в книгу, и едва взглянул на меня, когда я вошла.
– Папа, ты не считаешь, что будет справедливо, – сказала я, – если Каролина тоже узнает про этот звонок?
– Решай сама, дружок. Ты же наверняка лучше меня все обдумала. Делай, как считаешь нужным.
– То есть ты не против?
– Нет-нет, делай, как знаешь. Я начинаю понимать, что мне сейчас трудно выразить свое отношение к этой истории.
