Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Чудакова Мариэтта Омаровна (лучшие книги txt) 📗
Тут такая же история, как с Югославией: одна страна распадается на несколько. Только Чехословакия это проделала раньше, чем Югославия, и мирным путем – распалась на две страны, Чехию и Словакию.
Но это произойдет 1 января 1993 года. В 1968 году до этого еще четверть века. Пока же – существует Чехословакия, появившаяся на карте мира после распада Австро-Венгерской империи в результате Первой мировой войны (1914–1918).
А после конца Второй мировой войны (1939–1945) в этой стране, под нажимом страны-победительницы – СССР, возглавляемой Сталиным, установлен был строй, близкий к тоталитарному.
И так во всех странах Центральной Европы – в Польше, Болгарии, Венгрии, Румынии… Все эти страны стали сателлитами Советского Союза (то есть – его приспешниками, исполнителями его воли). Тут то еще надо иметь в виду, что все эти страны, кроме Польши, участвовали во Второй мировой войне на стороне Гитлера, – и Сталин после Победы добился у союзников права распоряжаться судьбами народов этих побежденных стран.
Лучше всего покажет вам атмосферу в послевоенной Чехословакии – так сказать, изнутри, – первый роман замечательного чешского писателя Милана Кундеры, написанный в 1962 году (сегодня этот писатель у нас широко известен, вышло много его книг). Автор чудом ухитрился отстоять свою книгу в цензуре (такие вещи случались), и ее напечатали как раз в 1967 году, в преддверии «пражской весны» 1968 года: ведь одним из требований инициаторов этой «весны» и была свобода печати.
26. «Шутка» Кундеры
Самого Кундеру исключили из компартии в 1950 году за «ошибочные взгляды»: так было принято в мире «социализма». (Слово это приходится помещать в кавычки, потому что никакого такого «социализма», описанного Марксом и Энгельсом, нигде так и не получилось; но подробней об этом – позже, в свое время.) В 1956 году, после начала Оттепели, его восстановили. А в 1969–1970 уволили с работы.
Все его книги изымаются из продажи, и он не может больше печататься в своей стране. Кундера вновь исключен из партии – теперь за участие в «пражской весне» 1968 года.
В 1975 году ему разрешили из Чехословакии выехать по приглашению французского университета (до этого он был, как многие и у нас, «невыездным»). А вслед за тем лишили гражданства. И он навсегда поселился во Франции.
Правящая в Чехословакии, как и во всех странах-сателлитах, коммунистическая партия отняла у него не только родину, но и родной язык. Живя постоянно во Франции, он постепенно – можно сказать, вынужденно – стал писать по-французски. И мог бы сказать о себе словами В. Набокова (который тоже, как известно, оторванный от России и русского читателя, с годами стал писать по-английски): «…Променять на чужое наречье / Все, что есть у меня, – мой язык».
В романе «Шутка» рассказывается про студенческие годы героя – конец 40-х – начало 50-х. Он получает от знакомой девушки Маркеты письмо о ее занятиях на двухнедельных партийных курсах. (Это было нечто вроде «университетов марксизма-ленинизма» в Советском Союзе: туда посылали учиться всякой политграмоте после рабочего дня членов партии – «в порядке партийной дисциплины», то есть отказаться было нельзя.)
Письмо «было таким же, как и она сама: исполненным искреннего согласия со всем, чем она жила. Все ей нравилось: и утренняя пятнадцатиминутная зарядка, и доклады, и дискуссии, и песни, которые там пели; она писала, что у них царит “здоровый дух”, а от усердия добавила еще свои соображения о том, что революция на Западе не заставит себя долго ждать.
В конечном счете я соглашался со всем, что утверждала Маркета, верил даже в близкую революцию в Западной Европе; лишь с одним я не мог согласиться: с тем, что она довольна и счастлива, когда мне без нее так грустно. И потому я купил открытку и (чтобы побольнее ранить ее, оглоушить и сбить с толку) написал: “Оптимизм – опиум для народа! Здоровый дух попахивает глупостью! Да здравствует Троцкий! Людвик”». (Первая фраза пародировала всем в «соцстранах» известную фразу Маркса: «Религия – опиум для народа».)
С этого все и началось. Его совершенно шуточную открытку перлюстрировали (то есть вскрыли на почте) органы безопасности – как это постоянно делали и в Советском Союзе, – прочитали. Маркету вызывают, допрашивают. Когда она потом встречается с Людвиком, то говорит ему, «что была в ужасе от того, что я написал ей, так как все мы знаем, Троцкий (напомню, что к тому времени Троцкий уже не менее десяти лет как убит по приказу Сталина. – М. Ч.) – самый страшный враг всего того, за что мы боремся и ради чего живем».
Его поступок осуждают на общем факультетском собрании. Ни один человек не признает его строки простой шуткой в частном письме. «Никто не заступился за меня, а под конец все (их было человек сто, среди них и мои преподаватели, и самые ближайшие товарищи), да, все до единого подняли руки, чтобы одобрить не только мое исключение из партии, но и (этого я никак не ожидал) мой принудительный уход из университета». Отчисленный из университета, он, естественно, оказывается в армии – среди тех, кто не в партии, а значит – политически неблагонадежен.
Сам же он все время возвращается мыслью «в зал, в котором сто человек поднимают руки и таким путем отдают приказ сломать мою жизнь». Его мысль идет дальше: «я нередко и по-разному варьировал эту ситуацию и представлял, что произошло бы, если бы вместо исключения из партии меня осудили на смерть через повешение. И я всегда, без колебаний, приходил к однозначному выводу: и в этом случае все подняли бы руки, тем более если в речи председательствующего уместность петли на моей шее была бы эмоционально обоснована.
С тех пор, встречая впервые мужчину или женщину, которые вполне могли бы стать моими друзьями или любовницами, я мысленно переношу их в то время и в тот зал и задаюсь вопросом, подняли ли бы они руку: ни один не выдерживал этого экзамена; все так же поднимали руку, как поднимали ее (охотно или неохотно, веря или от страха) мои тогдашние друзья и знакомые. Но согласитесь: тяжко жить с людьми, которые способны послать вас в изгнание или на смерть, тяжко довериться им, тяжко любить их».
Это 1948–1949 годы. В Чехословакии, как и в других странах, оказавшихся под Сталиным, та же удушливая для нормальных (то есть желающих свободно жить) людей атмосфера, что и в СССР.
После его смерти в марте 1953 года сам воздух в Советском Союзе стал иным. Началась Оттепель.
Открылись сталинские злодеяния не только в порабощенной им нашей стране, но странах, как их официально именовали, «народной демократии» (Чехословакия, Венгрия, Польша и др.). При Сталине многие из тех, кто стояли там у власти, оказались арестованы и по его указанию после ужасных пыток расстреляны. Теперь объявляли, что они не были ни в чем виноваты…
Но после доклада Хрущева, ошеломившего не только наших граждан, но и весь мир, советская власть быстро спохватилась. Не слишком ли бурно пошло свободное обсуждение людоедской политики Сталина на партийных собраниях?.. Власть испугалась, что потеряет контроль над общественными процессами. Она видела в этих процессах прежде всего личную угрозу себе, своему безраздельному господству в своей стране и во всех «социалистических» странах.
Начали исключать из партии самых умных и смелых. Тех, кто задавал слишком неудобные вопросы, будоража мысль людей…
Сама эта власть давно уже состояла из совсем других людей, чем те, за которыми пошел почти что в нынешнем возрасте Егора его дед Аркадий Гайдар.
Те, как и юный Аркадий Гайдар, шли за утопической, то есть ложной идеей. Но они в нее, по крайней мере, верили. Они готовы были пожертвовать ради светлого будущего всех людей не только своим благополучием, но даже жизнью.
Последним «кремлевским» утопистом оказался Никита Хрущев. Судя по всему, он тоже искренне верил, что к 1980 году построит в Советском Союзе не более и не менее как коммунизм: общество, в котором каждый будет получать не по труду – то есть не столько, сколько заработал, – а по потребностям: сколько кому понадобится…
