О чём шепчут колосья - Борин Константин Александрович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Лида встретила меня на вокзале.
— Как дочки? Как малютки наши? — спрашиваю нетерпеливо жену.
Лида смеётся:
— Приедешь домой, увидишь сам.
Но я перебиваю её, прошу рассказать.
Лида уступает мне:
— Все здоровы. Ждут не дождутся тебя. Маша начала ходить. Бабушка не нарадуется: смышлёная девочка!
С волнением подходил я к избе, Где жила моя семья: узнают ли меня дочки? Потянутся ли они ко мне? Ведь мы не виделись больше года!
Но едва я переступил порог, как дом наполнился детским криком, Девочки бросились со всех ног ко мне, плотно окружили. Аня и Люся уселись на колени, а Маша, которой хотелось быть выше всех, забралась на плечи.
Какое счастье, когда семья в сборе, когда каждому хочется что-то рассказать о себе и узнать подробнее о другом. После долгой разлуки особенно радостны встречи в родном кругу. Но к радости нашей встречи примешалось и чувство жгучей горечи. Вспомнились отец и мать, моё невесёлое детство. Вот точно так же, как встретили мен сейчас дочки, мы в детстве брали в плен своего отца. Чаще всего это бывало, когда он возвращался из Горбатова и привозил нам гостинцы. Нет теперь у меня ни отца, ни матери, не довелось им увидеть сына механизатором, внучек счастливыми…
Скрипнула дверь, вошли дядя Фёдор с женой. Пришли и Маркины, Тарасовы, все мои старые друзья, с кем мы начинали новую жизнь в Жестелеве. Говорили о Москве, о только что закончившемся совещании механизаторов в столице.
Жестелевцы внимательно следили за «Правдой», и номер газеты, в которой был напечатан отчего совещании в ЦК, висел на витрине у конторы колхоза.
Весь вечер я рассказывал о виденном и слышанном. А вопросы всё сыпались и сыпались: «Верно ли, что вас, комбайнёров, все правительство слушало?», «Долго ли с тобой Михаил Иванович Калинин разговаривал?», «Где в Москве был и что видел?»
Дядя Фёдор спросил: «Всерьёз или так, для красного словца, я сказал, что не хочу один богатеть?» Он никак не мог согласиться, что хорошую жизнь не построишь в одиночку, что только колхозом можно многого достичь.
При новой, колхозной жизни человеку нужно думать не о том, как самому разбогатеть, а о том, как через большевистский колхоз сделать всех колхозников зажиточными.
Под богатством дядя подразумевал добротный большой дом с деревянной резьбой, просторный двор с многочисленными хозяйственными постройками; чтоб на скотном дворе была не одна, а несколько дойных коров, не две-три овцы, а целая отара, не одна свиноматка с приплодом, а стадо свиней.
Но зачем столько живности одному человеку? Я ведь в колхозе, и колхоз меня обеспечивает всем необходимым,
— Косте жиреть нечего, — вмешался в разговор Василий Иванович Маркин. — Хорошо, когда человек растёт, поднимается вместе со всем народом и Москва уважает его. Но плохо, если он забывает о деревне, где родился.
Сначала мне было непонятно, на кого намекает Василий Иванович. Если на меня, то я помню о родной деревне: после Москвы поехал в Жестелево и готов отчитаться перед земляками.
— Не об этом речь. — В голосе Маркина сквозила обида. — Верно, что ты о нашем Нижегородском крае в своей речи упомянул, а почему деревню, где родился, не назвал? Это, брат, нехорошо.
Да, нехорошо получилось. Пришлось извиниться перед земляками.
— Ну, быть по сему, — согласился Маркин. — Только впредь знай, где бы ты ни работал: на Кубани ли, в Москве ли — всегда помни, откуда ты родом. Твоя слава нам в Жестелеве светит.
— Светит, да не греет, — вступил в разговор директор Павловской машинно-тракторной станции, заглянувший в Жестелево по случаю моего приезда.
Директор прибыл с доброй целью. Из печати он знал, сколько гектаров наш экипаж убрал за сезон.
— Жестелевские поля в три раза меньше той площади, что Константин на Кубани убрал, — подчеркнул директор. — А сколько у вас, Маркин, народу на жатве и молотьбе в этом году было занято?
— Считайте человек двести. Мы же серпами хлеб жали.
— А нынче комбайнами убирать будете, сообщил директор. — Три новые машины, из Запорожья получаем. Одно плохо: во всём районе нет человека, знающего комбайн. Оставайся, Борин. На Кубани ты поработал, И у нас есть теперь где развернуться.
— Не могу. Останусь — дезертиром объявят.
— Не объявят. Сделаем всё по закону. Завтра утром позвоню заместителю наркома. Он — волжанин, поймёт наши нужды и, надо думать, согласится отозвать тебя с Кубани. Дом-то твой здесь, в Жестелеве.
— Мой дом не только в Жестелеве. Скажет партия: «Поезжай, Борин, в Сибирь или на Дальний Восток, там строй своё гнездо», и поеду. Поеду и везде буду чувствовать себя как дома.
Видя, что меня не уговорить, директор попробовал повлиять на меня через Лиду, Но и Лида не соглашалась. Жене надоело одиночество, она хотела жить одной семьёй, под одной крышей и работать на одном комбайне со мной.
И то, что Клава Вороная работала штурвальным, и то, что на совещании в Москве участвовало несколько комбайнёрок, укрепляло в ней веру в свои силы. Правда, и прежде Лида не сидела сложа руки, много трудилась в колхозе. Теперь же она твёрдо решила стать моей помощницей.
— Поработаем, Лида, на комбайне, ещё как поработаем! Москва мне сил прибавила.
ОРДЕН ЛЕНИНА
По пути из Жестелева в Шкуринскую, на одной из крупных узловых станций, я купил свежий номер «Правды». Раскрыл и вижу: напечатано постановление Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР о награждении комбайнёров и комбайнёрок орденами Советского Союза:
За отличную работу на комбайне, давшую превышение нормы на 100–400 процентов, — наградить орденом Ленина убравших больше 600 гектаров за сезон…
Список лиц, удостоенных этой высокой награды, начинался с Семёна Полагутина, комбайнёра Старо-Порубежской МТС Саратовской области. За ним следовали другие фамилии.
Семнадцатой по счёту стояла моя фамилия.
— Лида, — вбежал я, запыхавшись, в вагон, — орден!..
— Какой орден? Кому орден?
— Я награждён орденом Ленина, слышишь? На, читай «Правду». — И я протягиваю ей газету.
Лида обняла меня, радостно засмеялась. Аня захлопала в ладоши. Она догадалась, что произошло что-то значительное.
— А что такое орден? — спросила она.
— Орден — это почётный знак, это высокая награда. А орден с портретом Ленина — это, доченька, самая большая награда.
Нам с Лидой вместе было немногим больше тридцати лет, когда под Москвой в Горках скончался Владимир Ильич. На улице стояли сильные январские морозы, такие морозы, когда обычно жестелевцы отсиживались в избах, а на сельской читальне висел замок.
Но в тот вечер в избе-читальне народу было полно. Из Нижнего Новгорода приехал рабочий, одетый в поношенную шинель, на которой были видны штопаные-перештопанные дырки — следы пуль. Он рассказал о том, как встретил Ленина при жизни, слушал его выступление на III Всероссийском съезде комсомола.
Проходил этот съезд в трудном двадцатом году. На делегатах, прибывших в Москву с разных концов, были старые, как у самого рассказчика, шинели, а на некоторых бушлаты. Ленин разговаривал с делегатами, как отец толкует детьми. Посланцам комсомола он задал вопрос: что сейчас самое главное?
В тот год в стране не утихала гражданская война. Многим делегатам казалось, что самое главное — это добить врага, наседавшего на молодую республику, очистить родную землю от вражьей нечисти. А Ленин видел дальше. Он звал молодёжь учиться. Самое главное — учиться. И для людей моего поколения сказанное Владимиром Ильичем шестнадцать лет назад оставалось тоже самым главным.
Где бы я потом ни работал, где бы ни находился, я всегда помнил о ленинском самом главном: и в Москве когда отчитывался перед руководителями партии и правительства, и в Жестелеве, когда отвечал на вопроси дяди Фёдора, и в Новочеркасске, где однажды задержался наш состав.
Новочеркасск — город вузов, рабфаков. «Хорошо бы на один из них поступить, — думалось мне, — а потом уж можно держать экзамен: и в сельскохозяйственный институт». Его закончил несколько лет назад старший агроном Щербатых. Он утверждал, что комбайнёру мало знать одну технику. Сельский механизатор, — рассуждал Владимир Петрович, — имеет дело не только с машиной, но и с живым организмом — с зерном.
