Баллада о большевистском подполье - Драбкина Елизавета Яковлевна (книги .TXT) 📗
Число партийных организаций росло, В них вступали новые члены партии. Шла подготовка вооруженного восстания.
Владимир Ильич буквально рвался в Россию из проклятой эмиграции. Слал товарищам письмо за письмом. Вчитывался в каждое слово, доносившееся из России. Стремился помочь русскому подполью чем только возможно.
— Задания самые серьезные, — говорил он М. Васильеву-Южину, направляя его в Одессу в момент восстания на «Потемкине». — Постарайтесь во что бы то ни стало попасть на броненосец, убедите матросов действовать решительно. Город нужно захватить в наши руки. Немедленно вооружите рабочих и действуйте среди крестьян. Уделяйте им больше внимания. Призовите захватывать помещичьи земли и соединяться с рабочими…
С чувством глубокого восхищения воспринимал Владимир Ильич известия о героической борьбе народных масс.
«Хорошая у нас революция, ей-богу!» — писал он в одном из писем того времени. И увлеченно пел вместе с женевскими большевиками новый куплет «Дубинушки», сложенный М. С. Ольминским:
Осенью 1905 года Владимир Ильич почувствовал, что оставаться дольше за границей он не может. Чем бы это ему ни грозило, его место в России, только в России.
Он приехал в Петербург в начале ноября 1905 года. В тот же день посетил кладбище, на котором в братских могилах были похоронены жертвы Кровавого воскресенья.
Несколько лет спустя я, автор этой книги, в то время десятилетняя девочка, побывала на могилах погибших Девятого января. Навеки врезалось в мою память грустное кладбище петербургских бедняков, похороненных под земляными холмиками, заросшими лопухом.
Долго шли мы между могилами, над которыми не было даже имен убитых. Но вдруг между соснами мелькнул трепетавший на ветру алый лоскут. Мы пошли к нему и увидели длинный высокий земляной холм, в который то тут, то там были воткнуты покосившиеся кресты. На немногих крестах можно было прочесть полустершиеся имя или слова: «Убиенный 9-го января…»
Но был кто-то, приходивший сюда до нас. Тот, кто тайком, под полой, принес сюда этот алый лоскут и укрепил его на вершине братской могилы.
Рабочий Питер помнил своих мучеников-героев…
В Петербург Владимир Ильич приехал в то время, когда царское правительство, напуганное натиском революции, немного отступило и был провозглашен царский манифест, объявлявший свободу слова, печати, союзов. Это не было, конечно, настоящей свободой. На следующий же день после царского манифеста черносотенные банды устроили при поддержке полиции серию еврейских погромов и убийств революционеров. В эти самые дни в Москве был убит Николай Эрнестович Бауман.
Недаром о манифесте тогда же было сложено двустишие:
Когда Владимир Ильич и приехавшая за ним следом Надежда Константиновна попробовали поселиться легально, целая туча шпиков окружила дом. Пришлось с этой квартиры немедленно же уехать и жить нелегально, врозь, по фальшивым паспортам.
Штаб-квартирой большевиков в то время была редакция большевистской газеты «Новая жизнь», помещавшаяся на Невском проспекте. Кого только там не встретишь! И бежавших из ссылки! И освобожденных по амнистии из тюрем! И партийных работников — «профессионалов», разыскивавших явки и связи с партийной организацией.
Владимир Ильич бывал в редакции почти ежедневно. Обложившись свежеполученными газетами, рукописями и книгами, писал очередную статью.
Пренебрегая опасностью, Владимир Ильич принимал участие в нелегальных совещаниях и даже выступил на заседании Петербургского Совета рабочих депутатов, возникшего как боевой орган борющегося пролетариата. Владимир Ильич выступил на нем 13 ноября по вопросу о локауте (всеобщем увольнении), объявленном фабрикантами и заводчиками в ответ на введение рабочими восьмичасового рабочего дня.
Придя в Совет, Владимир Ильич прошел в комнату, где шло заседание Исполнительного комитета.
Видевший его тогда впервые Н. М. Немцов рассказывает:
«Меня во Владимире Ильиче поразила прежде всего живость его взгляда, того взора, которым он окинул не только наше помещение, из которого мы, по силе возможности, руководили революцией в 1905 году в Петербурге, но кажется, что этим проникновенным, быстрым взором он быстро изучал и каждого из участников данного собрания. Я не помню содержания беседы и его речи в то время, потому что меня слишком приковал этот его взгляд».
Один из участников этого заседания, Н. Соболевский, совсем незадолго до того встречался с Владимиром Ильи чем в Женеве, но в первую минуту не узнал его: Владимир Ильич изменил наружность, сбрил бороду. Услышав его голос, Соболевский был ошеломлен: «Неужели это он? Да, да, конечно, он!..»
— Громадное большинство присутствовавших депутатов не подозревали, что перед ними Ленин, — рассказывает Соболевский. — Не помню, под какой фамилией он выступил. Все сразу были захвачены его речью: так в Совете еще никто не говорил.
Сначала Владимир Ильич заметно волновался: перед ним были те, к кому он рвался из своей женевской клетки, — цвет петербургского пролетариата, авангард революции. Но он быстро овладел собой. Речь его потекла, как всегда, стремительным потоком. Когда он кончил, раздался гром долго не смолкавших рукоплесканий. Написанный им проект резолюции был единогласно принят Советом.
Из Петербурга Владимир Ильич ездил в Москву. По его возвращении Надежда Константиновна пошла к нему, на ту квартиру, где он тогда жил. Когда она подходила к дому, ее поразило количество шпиков, выглядывавших из-за всех углов.
— Почему за тобой такая слежка? — спросила она Владимира Ильича.
Они тут же решили скрыться. Вышли на улицу под руку, пошли не в том направлении, куда было нужно, а в обратном, переменили трех извозчиков, прошли через проходные ворота и убедились, что сумели уйти от слежки.
Как-то Владимир Ильич, смеясь, рассказал Надежде Константиновне о том, как на явке он встретился с молодой девушкой-партийкой, которая «пропагандировала» его.
Эта девушка была М. Ираши. Два десятка лет спустя она описала этот забавный эпизод.
М. Ираши была тогда пропагандистом в одном из рабочих районов Петербурга. Однажды она пришла на явку в центре города. День был зимний, холодный. На явке еще никого не было, и М. Ираши с удовольствием грелась в большом теплом кабинете хозяина квартиры.
Несколько времени спустя вошел только что пришедший с улицы крепкий, широкоплечий человек. По его костюму и скромной, простой манере держаться М. Ираши заключила, что он рабочий.
— Вы с завода «Айваз»? — спросила она.
— Да, — ответил он. — Не в этом, однако, дело. Расскажите, как идут дела в вашем районе.
М. Ираши стала растолковывать незнакомому товарищу тогдашние лозунги дня, объяснять их, развивать, доказывать. Потом перескочила на общую политику.
Ее собеседник с легкой усмешкой, остро и с любопытством расспрашивал, и уже не она, а он стал вести беседу.
«Вот интересный рабочий, — думала она. — Должно быть, слесарь».
Ей хотелось получше рассмотреть его лицо. Она была близорука и пересела к нему поближе. Только сейчас она увидела его глаза и была поражена: такие они были умные, живые и веселые.
Тем временем комната стала наполняться народом. Кто-то отозвал собеседника М. Ираши. И один из ее товарищей, сев рядом с нею, спросил вполголоса:
— Ну как, понравился тебе Ленин?
— Какой Ленин?
— Вот тебе и на! Сама с ним полчаса разговаривала и не узнала…
Все шире становился размах революции, все глубже проникала она в массы. Теперь в ней участвовали не только передовые рабочие, но даже старики, женщины, подростки, дети.
