Как на качелях - Сергеев Леонид Анатольевич (список книг txt) 📗
Целый день я провел у реки. Домой я возвращался запыленный и ободранный, но ужасно счастливый. Я научился летать. Увидев мост, я вбежал на скрипучие пружинистые доски и, перегнувшись через перила, уставился на водяную рябь. И впервые передо мной не появилось никаких точек и у меня не началось головокружение. Перемахнув через перила, я оттолкнулся и плавно спланировал на отмель. Вбежав на обрыв, я влез на самую высокую иву и начал раскачиваться на ее гибких ветвях. А потом спрыгнул вниз и, точно на парашюте, мягко сел на траву.
У самого дома я влез на сарай, разбежался по его крыше и… облетев весь двор, притормозил у крыльца.
Собиратель чудес
В деревне жил один странный мальчишка. Его звали Филипп. Он был высокий и худощавый, с удивленным, немигающим взглядом, как будто все видел впервые. Тысячу раз мы гоняли в футбол между тополей на нашей улице, а он чуть ли не каждый день вздыхал:
— Ох, ну и тополя! Во великаны! — и так всматривался в деревья, что на белках появлялись прожилки.
Или частенько, задрав голову к небу, Филипп бормотал:
— Эх, погодка! Красота! — и глубоко вздыхал и закрывал глаза от удовольствия. Это «Погодка! Красота!» я слышал от него каждый день. Даже когда шел дождь, даже в слякоть, ему все было «красота». И так он относился не только к погоде. Овощи, которые мы таскали с огородов, были для него самыми прекрасными.
— Никогда таких не ел, — смаковал он.
Змей, которого мы запускали, ему казался лучшим в мире.
— Чудо, а не змей! — вопил он и весь дрожал от волнения. Я не любил Филиппа. Он слишком всем восхищался. И главное, не тем, чем надо. А вот футбол почему-то не очень-то любил и почему-то не ездил с нами на рыбалку. С Филиппом я никогда не разговаривал на серьезные темы. Всегда только о погоде.
— Ну, как погодка? — спрошу и усмехаюсь.
— Красота! — заулыбается Филипп. — Красота погодка! — И помашет ладонью на раскрасневшееся лицо (если жара невыносимая) или подышит на варежки (если мороз трескучий).
Как-то мы с Борькой собрались на рыбалку. С вечера, как всегда, накопали червей, положили в садок хлеб, помидоры, огурцы, соль. Решили переночевать у Борьки на сеновале и с рассветом отправиться на речку. Только мы сложили снасти на сеновал и тут выяснилось, что Борькина мать уезжает к сестре и Борьке наказано сидеть дома с младшим братом. Взял я свои удочки, пошел, расстроенный, домой. Бреду по улице и думаю: «Идти на рыбалку одному или нет?» Вроде бы идти надо — целую банку свежих червяков накопали. В то же время одному идти скучно. Иду так, рассуждаю, вдруг навстречу мне Филипп.
— Ого! — говорит и пялит глаза на мои удочки. — На рыбалку собрался?
— Как погодка завтра будет? — обрезал я его.
— Красота погодка будет! Погодка будет что надо! Вот увидишь! Эх! — вздохнул он и пошел со мной рядом. — Мне бы с тобой.
— Куда тебе! Мама небось не пустит!
— Не пустит, точно, — откликнулся Филипп. — А я знаешь что?.. Удеру!
Он схватил меня за руку, и его глаза совсем полезли из орбит. Я встрепенулся:
— Как так?
— А так! — воскликнул Филипп и, наклонившись ко мне, проговорил заговорщицким голосом: — Ты свистни под нашим окном, когда пойдешь. Я незаметно и вылезу… Вот только удочек у меня нет. Дашь одну?
Я подумал, что идти на рыбалку с таким мямлей, как Филипп, конечно, хорошего мало. «Но все же вдвоем, — решил я. — Говорить с ним ни о чем не буду. Только о погоде. А будет мешаться — уйду в другое место».
— Ладно, дам, — сказал я. — И смотри! Свистну рано, если сразу не вылезешь, больше свистеть не буду.
— Вылезу, — заверил Филипп.
Будильник загремел, когда в открытое окно еще тянуло сыростью и в саду зеленел полумрак. Вскочив, я быстро оделся, взял удочки и вышел на улицу. Солнце еще не всходило, но в тополях уже, не смолкая, кричали птицы. Я направился к дому Филиппа. Я был уверен, что он не пойдет, и спешил свистнуть, чтобы в этом убедиться и чтобы потом обозвать его болтуном и трусом. Подойдя к их дому, я засунул в рот пальцы и свистнул. Как я и ожидал, из окна никто не выглянул. «Дрыхнет, трепач», — усмехнулся я и задумался. «Свистнуть погромче, что ли?» И только хотел потрясти воздух как следует, как вдруг из-за угла дома выглянула его голова. Приложив палец к губам, он процедил:
— Тц-ц-ц!.. — и, перешагивая через мокрые от росы цветы, заспешил ко мне. — Я давно тебя жду, — поеживаясь, прошептал он. — Только мои уснули, я сразу драпака. В сарае отсиделся.
«Надо же!» — удивился я про себя. Потом сунул ему одну из удочек, и мы повернули к реке.
— Видал, росы сколько?! — подтолкнул меня Филипп. — Значит, погодка будет отличная… Ух, и половим!.. Как ты думаешь, мы много поймаем?
Я только пожал плечами.
Речка у деревни была широкая, с буйной зеленью на берегах. Пролезешь сквозь заросли тальника и крапивы и очутишься у самой воды, на песчаной полосе, усеянной створками мидий. Вдоль всей полосы, как бахрома, тянулись высохшие водоросли. Я знал речку по запахам и к любому месту мог подойти с закрытыми глазами. Около деревянного моста пахло валявшимся на дороге пометом и сеном, чуть ниже на перекате — сухой галькой и водорослями, еще ниже, напротив островка, поросшего елками, — сыростью, там был овраг с бьющим ключом на дне и свисающими по краям кустами. Листва кустов не пропускала солнце, и в овраге всегда было прохладно. Бухта перед оврагом и была нашим любимым местом ужения.
Когда мы с Филиппом спускались к реке, уже взошло солнце и туман над водой стал рассеиваться. Подойдя к бухте, я начал разматывать снасти.
— Ух, ты! Кто-то рисует водяные знаки? — вдруг громко поразился Филипп и показал на зигзаги, которые чертили на поверхности плавники мальков.
— Тише, ты! — рявкнул я и зло посмотрел на Филиппа. — Рыбу распугать хочешь?
Филипп закрыл рот и стал поспешно готовить удочку. Только я забросил снасть, как Филипп увидел водомерок и у него опять вырвалось:
— Как конькобежцы!
Я показал ему кулак и, сдерживая голос, бросил:
— Еще слово — и получишь!..
Филипп смутился и тоже закинул удочку. Минут десять он стоял молча, только таращил глаза по сторонам и строил мне разные гримасы, как бы говоря: «Видел это?» Или: «Заметил то?»
«Никак не поймет, дуралей, что все это я видел тысячу раз», — усмехнулся я про себя, и в этот момент у меня клюнуло. Сделав подсечку, я рванул удилище, и на песок плюхнулся полосатый окунь. Филипп сразу бросил свою удочку, подошел ко мне и тихо затараторил:
— Ай-я-яй! О-е-ей!
Пока он рассматривал окуня, его поплавок задергался и резко поплыл в сторону.
— Смотри! — толкнул я его в плечо.
Филипп подбежал, схватил удилище обеими руками и попятился от воды. Он семенил до тех пор, пока на мелководье не плеснуло и в песке не затрепетал небольшой голавль. Бросив удочку, он подбежал к рыбе, схватил ее и, прижав к животу, запрыгал от радости. Он успокоился, только когда я стукнул его меж лопаток. Тогда он снова взял свою удочку и притих.
Солнце поднялось выше, и по воде прямо на нас, точно расплавленное золото, побежала слепящая полоса. У наших ног она обрывалась в прыгающие блики. Лицо Филиппа опять просветлело.
— Чудо! Настоящее чудо! — бормотал он. «Вот олух, — злился я. — Солнце, что ли, никогда не видел? Где там чудо?.. Все такое обычное».
Через час я поймал еще трех окуней и одну плотвичку, Филипп вытащил крупного ерша. Каждую мою рыбу Филипп встречал восторгом, подолгу рассматривал и щелкал языком, а отцепив своего окуня, сказал:
— Спасибо, что взял меня на рыбалку… И вообще здорово, что я убежал!..
Стало припекать. Потянул ветерок. На другой стороне реки закружил коршун.
— Высматривает мышь на земле? — тихо спросил Филипп, но я ничего не ответил.
После рыбалки, улыбаясь, Филипп сказал:
— Давай пойдем через лес? Мои все равно уже встали. Все равно мне влетит. Пойдем, а?
Через лес дорога была длиннее, но зато по пути можно было набрести на куст малины или на россыпь ежевики.
