Сердитый бригадир - Меттер Израиль Моисеевич (книги txt) 📗

— Надеюсь, всё ясно?

Только теперь я заметила двух девушек, стоявших у двери. Обе они были в форме ремесленниц. Одна из них, круглоголовая, черноволосая, держала руки в карманах шинели и смотрела в сторону, в окно. Вторая, худенькая, с большими, блестящими глазами на маленьком остром лице, откинула тоненькую светлую косичку с плеча за спину и звонко ответила:

— Ясно.

— Идите, — отпустил их директор.

Мне было ужасно неудобно сидеть в кресле: я в нём буквально провалилась, такое оно было податливое.

— В шестой группе фокусничают, — сказал директор, отыскав меня глазами в кресле. — Кстати, это по вашей комсомольской части… — Он сел за стол и подпёр своё тяжёлое лицо кулаком. — Давайте знакомиться. Как вас зовут?

— Клава.

— Не пойдёт, — сказал директор. — «Клава» — это пускай мама вас называет. Отчество?

— Петровна.

— Утверждаем, — одобрительно кивнул он. — Должен сказать прямо: ваша предшественница авторитетом не пользовалась. Замуж не собираетесь?

Мне пришлось даже невольно фыркнуть:

— Нет.

— Я почему спрашиваю? За три километра — воинская часть. Кавалеров, с увольнительной до двенадцати ночи, хватает. В старших классах у нас полно невест. Народ трудный. Имеются иждивенческие настроения… Вы до нас в совхозе работали?

— В совхозе.

— Освобождённым секретарём?

— Нет. Овощеводом.

Директор покачал головой и пристально посмотрел на меня.

— Нелегко вам придётся… В случае чего, обращайтесь прямо ко мне.

— Спасибо.

Он поднялся и протянул мне руку.

— Главное — не распускайте их, держитесь авторитетно, а то они на голову сядут. Это такой народ, всегда ищут, где у человека слабинка…

На прощанье директор сказал мне, что сегодня приезжает в училище представитель Управления трудовых резервов и ему будут показывать усадьбу.

— Приходите, быстрее войдёте в курс…

Я успела забежать в свою комнату, открыть чемодан и повесить на гвоздь два своих платья, а то они были очень уж мятые. В комнате осталась от Маши кровать, маленький столик и два стула. За печкой лежали дрова, но топить мне уж было некогда.

Я только посмотрела, где здесь выключатель, чтобы в темноте можно было его нашарить и зажечь свет. И ещё приколола к стене фотографию нашего школьного выпуска. На фотографии я совсем маленькая, только голова торчит, как булавка, в заднем ряду. Посмотришь на эту карточку и думаешь: «До чего ж ты в школе спокойно жила, Клавка!.. И время-то как летит, не успеешь оглянуться, — то первое мая, то седьмое ноября»…

Я, конечно, смешно говорить, совершенно не суеверная, но фотокарточку всегда вожу с собой и, первым делом, на новом месте пришпиливаю её к стене. Всё-таки сначала не так одиноко. Сидит в центре на карточке Андрей Николаевич, у него глаза очень хорошо получились, ну, буквально как в жизни: с какой стороны ни зайдёшь, а он всё смотрит на тебя.

Когда я пришла через полчаса на скотный двор, там заканчивали уборку. Девочки торопливо домывали полы и коровнике. Я ещё удивилась, потому что у нас в совхозе никогда этого не делали. Коровы испуганно озирались на свои хвосты, к которым были подвязаны банты. Я сперва подумала, что девчонки над ними созорничали, и спрашиваю одну:

— С чего это вы так принарядили скотину?

А она улыбается и отвечает:

— Велено было.

Я только хотела было выяснить, в чём дело, но тут появляется директор с представителем Управления. Это оказалась женщина, в руках у неё был большой жёлтый портфель.

Директор стал водить её по коровнику; около некоторых коров он останавливался, пояснял, сколько они дают молока, какой рацион питания, когда собираются телиться.

Я хожу сзади и слушаю.

В животноводстве я мало чего понимаю. Мне только немножко неловко, что у директора всё так получается, вроде это не коровы дают молоко, а он сам лично.

Я часто думаю: неужто люди сами не замечают своих очевидных недостатков? Например, человек врёт. Он же прекрасно знает, что врёт, так неужели ему трудно удержаться? Или, например, он хвастает. Ведь ему должно быть непременно совестно, что все понимают, что он хвастает. Какое же он при этом может получать удовольствие?.. Конечно, мне тоже приходилось в жизни говорить неправду, но я всегда в такие моменты ужасно боялась, что это будет заметно, и мне был противен мой страх, и вся я себе была противна. Когда-то в школе Андрей Николаевич приводил нам одну хорошую восточную поговорку: «Самая лучшая ложь — это правда».

И вот, слушая, как директор училища даёт пояснения, я посматривала на женщину с портфелем. Мне очень хотелось, чтобы она вдруг сказала:

— Да перестаньте говорить все «Я» и «Я»! Это же нет никаких сил слушать!..

Но женщина молчала. У неё было усталое лицо, — до нас трудно добираться из города. Вероятно, она замёрзла в своих туфлях на сыром полу, да ещё и дуло из дверей.

Когда мы перешли в свинарник, там как раз шло кормление поросят. Девочки вынимали их за задние ножки из ящиков, по двое сразу, и быстро подкладывали к соскам лежащих матерей. Поросята от жадности давились молоком, расталкивая друг друга, повизгивали, а мать укоризненно хрюкала.

В одной из загородок упрямо стояла длинная свинья. Две девочки чесали ей бок. Они тихо, наперебой, уговаривали её:

— Ложись, Пашка… Ложись, пожалуйста…

В ящике визжали голодные поросята. Подкладывать их под стоящую свинью девочки боялись.

— Я же вас, кажется, инструктировал, — строго сказал им директор.

Затем он обернулся к представителю и указал пальцем на жерди, низко прибитые вдоль каждой загородки.

— Это усовершенствование я ввёл для того, чтобы свиноматки не давили своё потомство. У них есть такая манера — неожиданно валиться на бок, прямо на поросят. Я дал команду протянуть жерди, и теперь поросятам ничего не страшно…

Тут я не выдержала и сказала:

— А у нас в совхозе давным-давно так делали.

— Прошу познакомиться, — кивнул в мою сторону директор. — Секретарь нашего комсомольского комитета. Опыта ещё маловато, но вкус к общественной работе уже есть. Будет работать с огоньком.

Я удивилась, откуда это ему всё известно, покраснела и подала представителю руку.

За моей спиной послышалась вдруг какая-то возня, топот ног, и рядом со мной оказались те самые две девочки, что стояли днём в кабинете директора.

— Вера Фёдоровна, — сказал директор, — к вам желают обратиться ученицы шестой группы.

Круглоголовая, черноволосая девочка шагнула вперёд, и за ней, словно связанная одной ниточкой, тотчас же двинулась худенькая; и снова, как давеча в кабинете, черноволосая смотрела куда-то в сторону, а худенькая звонко произнесла:

— В группе механизаторов хочут с вами поговорить.

— Не «хочут», а хотят, — поправила её Вера Фёдоровна.

— А у них всё на свой манер, — сказал директор.

— Я охотно зайду к вам, — сказала Вера Фёдоровна, — но если это по тому же вопросу, о котором мы с вами уже беседовали, то вряд ли мне удастся вам помочь.

— Тогда и заходить не требуется, — хриплым голосом бухнула черноволосая.

Я увидела, как худенькая толкнула её локтем, но та круто повернулась и быстро пошла прочь.

— Красиво? — спросил директор.

Худенькая девочка молчала, глядя ему прямо в лицо своими большими, незамутнёнными глазами.

— Можете идти, — сказал ей директор; и, когда она ушла, он вздохнул: — Молодо — зелено, Вера Фёдоровна… Их тоже надо понять: увидят слабинку и начнут фокусничать…

В тот день я освободилась поздно и, хотя всё время помнила, что надо выяснить какое-то недоразумение в шестой группе, у меня до неё руки не дошли.

Вечером я решила обойти общежитие, иначе долго пришлось бы ждать, пока со всеми перезнакомишься: ведь комсомольцы видели меня только один раз, когда выбирали.