Две березы на холме - Поликарпова Татьяна (е книги .TXT) 📗
«А вот если б я, - думала я, пережив счастье пробуждения, - была там, на фронте, и если б все наши девчонки-неумехи были со мной в одном отряде, тогда бы что? Не удержали б мы свою позицию, перебили бы нас фрицы как хотели! И сами пошли бы вперед…»
Кое-как я заснула..Но прежний сон вернулся. Только теперь немцев не было видно. Однако я знала: они где-то здесь. Притаились. И надо их забросать гранатами. Я беру гранату, и снова рука моя бессильна. Но все равно летят какие-то гранаты далеко вперед, свистит воздух надо мной… Значит, кто-то кидает их из-за моей спины?! Я оглядываюсь и вижу, что сзади - то один, то другой - подымаются наши мальчишки: и Костька, и оба Домоседовых, и Нурулла, и все-все! И они здорово - резко и сильно, с плеча - размахиваются, и, со свистом всверливаясь в воздух, граната несется! Летит низко, по-над землей, как учит Силантий Михайлович, вперед, во врага! Жалко только, что я не слышу и не вижу, рвутся ли они там среди ненавистных фрицев…
Потом утром, в подробностях вспоминая сон, никак не могла вспомнить, был ли среди ребят Лешка Никонов. Нет, не видела я его. А ведь он, пожалуй, лучше всех бросал гранату в цель. Наверное, решила я, оттого не увидела его, что он мне и так, в жизни, надоел хуже горькой редьки. Так сказала я себе, хоть стало мне жалко, что не видела я Лешки в таком хорошем сне. Вот какая я мстительная! А он еще босиком по снегу бегал, кричал мне: «Плетнева-а! Гляди, как я могу-у!»
И тут пришло мне в голову соображение: пожалуй, когда я жалею, что мы в классе не дружим с мальчишками, больше, чем о других, думаю я о Никонове. Так я себя подловила. Но в то же время это и понятно. Он больше всех мне и досаждает. И не поймешь его: то, Плетнева, гляди, он подвиг совершает. То, Плетнева, берегись: он все мои учебники исписал своими инициалами «АИН», что значило: Алексей Иванович Никонов. И не углядишь за ним: уж и звонок прозвенит, все за парты сели, и Лешка тоже, но только вытащу я учебник, как - ф-р-р! - ястребом налетает Лешка откуда-то сзади и - р-раз! - его кривляющийся «АИН» красуется на моем учебнике.
Кривые, острые буквы, рвущие бумагу. Рвет бумагу, конечно, перо, которым Лешка ставит свое клеймо, но мне кажется, что это они сами - ехидные, остроугольные буквы. Ну вот как можно дружить с такими иродами?
- Каин ты! - кричу я Лешке после очередного его набега. - Каин, а не АИН, вражина!
А он доволен и хохочет.
- Я тебе все странички изрисую, Плетниха! - глумится он.
Хорошо еще, не липнут ко мне его словечки - «Плетниха», например.
Но вот большая перемена. Дежурные вносят ведро с дымящимся синеватым супом. Звенят миски, глухо постукивают деревянные ложки. Идет по кругу чья-то бутылочка с молоком. Мир на военной тропе индейцев!
Больше всех радуют наши обеды, конечно, директора. Если его урок после большой перемены, он настроен особенно благодушно. Сразу начинает шутить, по своему обыкновению, что-нибудь насчет еды или нашего сытого, довольного вида.
- Да-а, - ехидничает он, - теперь вам разве до русского языка! Подремать бы теперь с часок, а?
И мы охотно его поддерживаем:
- Ой, Мелентий Фомич! Вот бы! - Это Нина Иванова.
- Да на печку б, а, Мелентий Фомич? - ввертывается резкий Лешкин голос.
- Это да-а! Поспать - оно хорошо! А ежели не спится - это не годится, - солидно басит Домоседов, Константинович.
Мелентий Фомич косится на него, морща губы, с таким насмешливым видом, что мы все заерзали, предвкушая очередной «диспут». И Мелентий Фомич начинает:
- Уж ты, Константинович, скажешь, как припечатаешь. И никуда тут не деться. Поди-ка к доске, парень, да напиши, что сказал: «Ежели не спится - это не годится».
- Всегда вы так: как Константиныч, так сразу и к доске, - ворчал Шурка, неспешно выгребаясь из тесной для его солидного полушубка парты; он выкидывал в проход сначала ноги в толстых и высоких, за колено, добротных валенках, а потом в несколько приемов дернувшись сначала одним, потом другим плечом, помогая себе руками, подтягиваясь и натужно отталкиваясь от парты, будто он был там приклеен, оказывался наконец на ногах.
- Полушубок-то надо потолще надеть на себя, - с интересом наблюдая за действиями Константиновича, говорил учитель. - Тогда и вовсе будем тебя домкратом из парты вызволять.
И опять все рады похохотать.
Наконец Александр у доски и, царапая ее мутную поверхность тощим, похожим скорее на камень-известняк мелом, выводит: «Ежели не спиться - это не годиться». И пишет оба глагола с мягким знаком.
- Ну-ну, - говорит одобрительно коварный Мелентий Фомич, и кое-кто из сообразительных учеников уже пофыркивает, догадываясь, как попался Шурка, как подорвется он сейчас на мягких знаках в глаголах.
- А что, Домоседов, - спрашивает Мелентий Фомич, - ты это определенно так думаешь или того… не очень?
- Ну! - четко отвечает Домоседов.
- Что «ну»? «Ну» - определенно или «ну» - неопределенно?
- Определенно!
- Так, так… Плохи твои дела: значит, определенно - сопьешься.
Домоседов таращит глаза, ничего не понимая. И за спиной Мелентия крутит пальцем у виска: дескать, того… А класс уже шумит, как кусты под набегающим вкрадчиво ветром. Но еще не все догадались, и нужен какой-то сигнал, подсказка, тогда догадка станет общей и смеху не миновать.
Сигнал дает Лешка. Ведь ничего не учит, а приметливый!
- Вона-а! - протянул Лешка во весь голос. - И правда фокус! Домоседушко, ты спиться наладился? Смотряй, по миру пойдешь!
Когда мы отсмеялись, Мелентий Фомич, очень довольный, пояснил:
- Вишь, что значит… Мягкий знак, всего знак один, а слово-то вышло совсем другое. И наклепал ученик на себя, чего и в уме-то не держал. Эхма! Думал про «спать», ан вышло про «пить». Вот оно что такое малограмотность… Что это у нас за форма глагола получилась на доске? - обратился он к Шурке.
Тот что-то промычал себе под нос и стал стирать мягкий знак.
- Да ты не стирай! С мягким знаком какая у нас форма? «Пить», «спать», «ехать», «умываться»… Ну?
Класс тянул руки. Шурка молчал.
- Иванова!
- Ставим вопрос к глаголу: «пить» - что делать? Раз можно поставить такой вопрос, значит, это неопределенная форма глагола, - очень счастливая, что знает, ответила Нина.
- Видишь, что! - с укоризной сказал учитель Шурке. - Ты поставил мягкий знак и получил неопределенную форму: что сделать? «Спиться». Пить, пить - и спиться. А должен был написать: «спится», то есть от глагола «спать» - в безличной форме. «Ему спится». Им спится». Запомните: в глаголах безличной формы, когда обозначено одно действие и нет никакого действующего лица, мягкий знак не пишем! Поэтому в слове «хочется» этот знак не бывает никогда! «Мне хочется», «Ему хочется». Вот так. Или «смеркается». Видите, эта форма совпадает с формой третьего лица единственного числа в настоящем времени: «Он умывается», «На улице смеркается».
И Мелентий Фомич, ничего не поставив в журнал Домоседову, вызвал к доске Карпэя писать очень длинную фразу:
- «Спится мне, младешеньке, дремлется, клонит мою голову на подушечку».
Никонов, конечно же, зафыркал:
- Карпэй-то наш! Младешенька!
Ясное дело, что за Карпэем к доске вызвали Никонова.
- Пиши: «Не смеяться бы вам, сударь, а плакать горькими слезами». «Сударь» возьми запятыми. Это обращение, мы еще не проходили.
Лешка все это выслушал и стоял, не начиная писать. Стоял, по своему обычаю, слегка закинув голову, отчего вид у него был отважный и даже немного надменный.
Я подумала: если б надеть на него латы и шлем, получился бы стройный рыцарь. А если б гимнастерку и пилотку со звездой - тоже было б хорошо. Когда он не кривлялся, лицо у него было ничего себе, не противное.
Мелентий, не слыша стука мела за спиной, обернулся к доске:
- Чего не пишешь?
- А чё писать? Я и так знаю: «смеяться» - что делать? - с мягким знаком.
- Правильно. Вот и пиши.
- Не успею.
- Что не успеешь? - очень удивился директор.