Две березы на холме - Поликарпова Татьяна (е книги .TXT) 📗
Небо стояло ясное, голубое, на редкость чистое. Погода не для снежков, а то бы завязалась баталия.
Никонов метался среди девчат и мальчишек и вдруг скинул валенки. Он подхватил их под мышку, прыгнул с дороги на снежную целину, и узкие хрупкие ступни замелькали передо мной, засверкали розовые с черной каемочкой грязи пятки.
Правда, что ли, сумасшедший? Было, как во сне, жутковато: в снежной морозной пыли, обнаженные, мелькают ступни, тянется по снегу цепочка узких, не человеческих и не звериных, следов. Такие не увидишь зимой.
А в ушах моих стоит высоким звоном резкий Лешкин голос:
- Плетнева-а! Смотри, как я могу-у-у!
Судя по длине оставленного следа, он не долго бежал. А мне казалось - целую вечность, сто километров.
Никонов впрыгнул в свои валенки на дороге, впереди нас, и понесся дальше, не оглядываясь, к своему дому в наш переулок, гогоча и выкрикивая победно.
Мы с девчатами постояли, поглядели ему вслед, и Галия покрутила пальцем у виска: мол, того парень, не в себе. И я пошла к своему дому налево, а Тоня и Галия - прямо, в свои деревни.
Если Лешка хотел, чтобы я пожалела, что не пошла с ним в лес, то он ничего не достиг. Но если хотел удивить меня, то это ему удалось. «Наверное, он бы мог быть храбрым разведчиком, - думала я. - Может притвориться кем хочет. И не боится босиком по снегу. А носков-то на нем нет, - вспомнила я, - валенки на босу ногу, вот пятки-то и с полоской. Эх, лучше б он не бегал по снегу и ко мне не приставал», - с тоской подумала я. И здесь покривила душой: все-таки мне было приятно. Это ж он мне кричал: «Плетнева-а! Гляди…»
* * *
За хворостом нам, девчатам, так и не пришлось поехать. Учителя решили, что это дело чисто мужское. Ребята гордились и хвастались, как им было весело. Как они друг друга на санях возили по очереди, да на раскатах вываливались, в снегу валялись, топор в снегу утопили, искали его, вымокли все, потом костер запалили, сушились. Так что, выйдя в лес затемно, в семь утра, потемну и домой вернулись. Хворосту хорошего привезли - сухого и довольно-таки крупного.
Мы слушали и завидовали.
На зато нам, девчатам, достались дежурства на кухне - поварская доля.
Если б не холод… На школьном дворе стояла небольшая избушка. Как-то раньше мы ее и не замечали. И вдруг она обнаружилась! Может, поповская летняя кухня или каморка церковного сторожа. Там выложили плиту, вмазали в нее котел ведра на три. Под маленьким единственным оконцем сколотили широкую полку от стенки до стенки - разделывательный стол. Вот и кухня готова. Или, как говорил военрук, котлопункт. Но холодно здесь было как-то особенно. Даже когда плита топилась вовсю. Может, так было потому, что овощи, то есть картошка, были мороженые. Почему она была непременно мороженая? То ли хранить ее было негде, то ли по дороге с колхозного склада замораживали, но из мешка с картошкой, который стоял в холодной школьной кладовой, сыпали в ведро дежурного словно бы стальные, гремящие кругляшки, а не живые картофелины. И что было с ней делать? Она обжигала пальцы, нож с нее срывался. Придумали мы с Тоней так: дождались, пока вода в котле как следует согрелась, начерпали в ведро и обдали замороженную картошку. Теперь шкурка с нее сползла, как с молодой, даже еще лучше.
Правда, руки сначала обжигало, в избушке пар ходил пластами, как в бане, картошка едко пахла, так что в носу свербило и мы чихали, но дело пошло.
Очищенную картошку мы промывали еще раз, а потом ее надо было резать, хотя бы пополам. И тут снова мученье: картофелины сверху были склизкие, как только что выуженный ерш. Сверху слизь, а под ней - ледяная твердость. Картошки выпрыгивали из-под пальцев, словно живые, нож выворачивался под рукой. Среди щепок и хвороста на грязном полу мы настигали беглянок, полоскали их опять в двух водах - жалко было терять картошку! Кончики пальцев уже онемели: хоть держи в кипятке - ничего не почувствуют, а вода в котле от мороженой картошки перестала кипеть. А время шло, уже кончался второй урок, и мы с ужасом видели, что не поспеем сварить суп к большой перемене.
Мы поглядели с Тоней друг на друга, на кучу еще не изрезанной картошки, и Тоня сказала:
- Ладно. Что ж делать. Ведь не сидели сложа руки. Пусть большую перемену перенесут за четвертый урок.
И я побежала в учительскую - сказать. Дежурил по школе в тот день военрук.
- Как так, Плетнева, - сказал он, подымаясь из-за стола и расправляя шинель под ремнем, - как так не успеваем?!
Я стояла перед ним несчастная и виноватая. В пальцах будто мелкие паучки ворошились, косточки мозжило. Глазами я упиралась прямо в знаменитую пряжку военрука, ярко блестевшую на желтом ремне, видела ворсинки его шинели - серые и белые, серебристые, ощущала крепкий запах махорочного перегара (от папы он приятный, а тут просто гадость!), и злость во мне подымалась на непонятливость этого человека.
- Как не успеваем? Вода не кипит! Не кипит, и все! Мороженая она, - сказала я, не подымая головы и не разжимая стиснутых зубов.
- Это вода-то? - усмехнулся военрук. - Ну пойдем, - сказал он и тронул меня за плечо.
Я резко повела плечом и побежала бегом к Тоне.
- Эй-э! Да тут и Антипова! - удивленно протянул Силантий Михайлович. - Что ж ты, Антипова, панику порешь? Добро бы Плетнева, она не хозяйка, а ты-то печь умеешь обряжать.
- Так у нас, Силантий Михайлович, мороженой картошки, слава богу, еще не бывало, - с достоинством ответила Тоня. - Не знаю, как она варится.
- Вот теперь знай. Мороженая, почитай, наполовину свареная. Мороз ее уже заварил. Долго не закипает, а закипит - так уже тут тебе и готова. Давайте счас побольше огня, чтоб гудело.
И военрук принялся сам ломать мелкий хворост. Да быстро, споро. Большие руки его с прокуренными до темной желтизны ногтями так и мелькали.
И я тоже бросилась подбирать щепки потоньше и бросать в топку. А Тоня принялась промывать серое мелкое пшено для засыпки, чтоб сразу, как закипит вода, бросить его в котел. Силантий Михайлович так искусно заправил плиту мелким хворостом, что она и впрямь загудела, как огромная самоварная труба под хорошей тягой.
Я опустила руки, завороженно слушая это гуденье, ощущая, как все предметы вдруг стали на свое место, подчиненные человеку: картошка доспевает, огонь в плите гудит, вода в котле кипит. Кипит ли?
Я заглянула в котел, но плотный пар, словно туча, не давал увидеть, что там делается.
- А ты, Плетнева, лучше плиту подкармливай. А будешь долго на воду глядеть, она назло не закипит, - поймал меня на безделье военрук.
И я взялась за хворост. «Эх, зря мы напугались, что не успеем, - думала теперь я. - Получается, будто сами не смогли. А ведь сделали самое трудное - картошку такую начистили и нарезали, воду нагрели. А получилось, что нас военрук выручил».
Вода скоро закипела. И глядеть на нее не надо было, чтоб это понять: сквозь натужное сипенье пара все услышали ровное, низкое бормотанье самой воды. Закипела, матушка! Заклокотала!
- Ну вот, - удовлетворенно сказал военрук. - Порядок. Я пошел.
И он ушел. А я запрыгала вокруг Тони и заорала:
- Котлы кипят кипучие! Пары парят паручие! Супы сипят сипучие! Урра!
Тоня засмеялась, не растягивая губ. Потом она, отворачиваясь, уберегая лицо от пара, засыпала в котел пшено, бросила пригоршню соли. Вот и заправили суп. Теперь пятнадцать минут - и готово.
Когда зазвонили на большую перемену, мы начерпывали в два ведра суп большим черпаком на длинной палке. И вот уже, блестя глазами от любопытства и нетерпения, в дверь кухни заглядывают дежурные по классам. Наши - Нурулла и Галия.
- Давай обед! Нам сверху давай, пожирнее, раз свои повара!
- Ишь какие хитрые! - обижается девчонка из шестого, сразу попадая в Галиин капкан.
- Ой, а ты жирное любишь? - подняв высоко свои тонкие брови, искусно разыгрывая удивление, смотрит на нее Галия. - Ну тогда, конечно, первое ведро - тебе! Тебе, тебе, и не спорь теперь!
