Белое чудо - Масс Анна Владимировна (читаем книги онлайн txt) 📗
— Откуда ты знаешь, что его зовут Шурик?
— Да весь класс знает! У нее все промокашки исписаны!
Это было правдой. Таня писала на промокашках «Шурик» и обводила это имя орнаментом. Иногда она писала рядом с его именем свое, но свое она тут же стыдливо замазывала.
— Как ты можешь считаться ее подругой, — продолжала Рудковская, — если ты молча наблюдаешь, как ее засасывает, и ничего не делаешь для того, чтобы вытащить ее из трясины?
А ведь Нина отчасти права. Если честно разобраться, то Белоусову действительно «засасывает». Она совсем запустила учебу и чуть не каждый день напоминает мне, что если позвонит ее мама — говорить, что мы вместе готовим уроки. А я не только соглашаюсь врать, я даже в глубине души завидую ее безоглядному увлечению. Хотя лично я, пожалуй, не смогла бы так втрескаться в Шурика, в эту Останкинскую башню.
— Если в тебе осталась хоть крупица принципиальности, — настаивала Нина, — то ты напишешь. Именно ты, как ее подруга. Тогда это, может быть, на нее подействует.
— Ладно, подумаю, — пообещала я, почти убежденная ее словами. — Только я с ней поговорю сначала.
— Поговори, — разрешила Нина. — Это даже хорошо. Скажи, что если она не возьмет себя в руки, то мы вынесем ее на общественное обсуждение.
— Да уж найду, что сказать.
Прозвенел звонок, и мы пошли в класс.
— О чем это вы с Рудковской трепались? — спросила Таня.
— О разном. В частности, о тебе, — ответила я, ловя себя на том, что подражаю строгой Нинкиной интонации.
— Да? — без особого любопытства сказала Таня. — Ой, я тебе такое потом скажу — ты обалдеешь!
Вошла англичанка, и начался урок. Но я слушала невнимательно. Обдумывала, что же мне сказать Тане. Не гуляй с Шуриком? Да она меня на смех поднимет.
— Белоусова, какие ты знаешь модальные глаголы? — спросила Нина Александровна.
Таня медленно поднялась из-за парты. Она переминалась с ноги на ногу, теребя фартук.
— Must, — подсказала я, обернувшись.
— Must, — послушно повторила она.
— Не знаю, что мне с тобой делать! — рассердилась учительница. — Ты совершенно не хочешь учиться! Садись, два! А тебе, Александрова, я тоже ставлю двойку, за подсказку! Вместо того чтобы помочь подруге подтянуться, ты оказываешь ей медвежью услугу!
Я огорчилась. Еще не хватало — двойка по английскому! Нет, права Нина, права, — Таньку засасывает, и в этом я только что окончательно убедилась.
А Белоусова, казалось, уже забыла о своей двойке. Она ерзала, даже толкнула меня сзади ногой, вызывая на разговор. Я дернула плечом и с подчеркнутым вниманием уставилась на доску. Но Белоусова не успокоилась. Новость явно жгла ее, ей не терпелось со мной поделиться. Наконец она подсунула мне записку. Принципиальности ради мне следовало бы отпихнуть ее, не читая, но это было выше моих сил.
На обрывке черновика поверх карандашных записей, цифр и формул шла ликующая строка, написанная красной шариковой ручкой:
«А Шурик-то учится в восьмом!!!»
Я обернулась к Тане. Она радостно закивала в знак подтверждения.
«Как ты узнала?» — написала я и передала ей записку.
«Он сам мне признался! Тогда и я призналась, что я в седьмом. Ой, мы так хохотали!»
Конечно. Они хохотали. Значит, я напрасно полдня мучилась на коньках да еще врала. Теперь я навсегда останусь вруньей в глазах Шурика, но Таньке это безразлично! Нет, права, права Рудковская.
К концу урока я дозрела окончательно. Как только прозвенел звонок и Нина Александровна вышла из класса, я решительно обернулась к Тане:
— Знаешь что?! Ни к чему хорошему твой роман не приведет. Учеба — это тебе не каток. У тебя сплошные двойки, ты сама катишься и меня тянешь.
Таня смотрела на меня, вытаращив глаза. Рудковская подошла поближе и слушала меня, одобрительно кивая. Другие тоже подошли.
— Тебя засасывает, это же ясно! — я снова поймала себя на Нинкиных интонациях, но уже не могла остановиться. И оттого что меня с любопытством слушает весь класс, я испытывала сладостное чувство полета. — Куда он тебя тянет, этот твой Шурик? Я еще понимаю, если бы он тянул тебя вперед. Но он тянет тебя назад! Ты скатываешься по наклонной плоскости! Врешь на каждом шагу.
Лицо Рудковской выражало такое наслаждение, словно она слушала песню «Арлекин» в исполнении Аллы Пугачевой. Она даже, кажется, отбивала ногой такт.
— И меня заставляешь врать! Говоришь своей маме, что идешь ко мне заниматься, а сама?..
«Замолчи!» — сказал мне внутренний голос.
Я сбилась и снова взглянула на Рудковскую, ища поддержки. Ее глаза сияли, нос блестел, губы шевелились, как бы повторяя за мной обличительные фразы. Вся ее устремленная ко мне фигура выражала торжество победы. Да, она победила.
— И вообще... — закончила я упавшим голосом. — Если ты сама не возьмешь себя в руки, то мы вынесем тебя на общественное обсуждение...
— Выноси! — ответила Таня. — Подумаешь, испугала! Все равно я с Шуриком встречаться буду! Буду! Никто мне не может запретить! А ты!.. Ты — тряпка безвольная.
— Дура! Я для твоей же пользы!
— Ну и пусть я дура! Пусть! А ты — как коллоидный раствор, принимаешь форму тех, с кем в данный момент общаешься.
Я мельком удивилась, откуда у Белоусовой такие познания. Не иначе, как от обиды поумнела.
— У тебя друзья — на все случаи жизни! Рудковская — для идейного руководства, Юрка — чтобы сдувать контрольные, а я — чтобы...
— Замолчи!
— Не замолчу! Со мной ты обсуждаешь всякие такие вопросы, а потом меня же за это осуждаешь! Ханжа, вот ты кто!
Я бросилась на Таню. Она была выше меня и сильнее, но уж очень я рассвирепела. Я расцарапала ей подбородок и лягнула в коленку. Она оторвала мне лямку от фартука.
Нас еле растащили. В классе стоял ужасный гам — все обсуждали мой поступок. Большинство меня осуждало, но Рудковская кричала, что я поступила правильно, принципиально, и кое-кто с ней соглашался.
Историк давно уже похлопывал по столу указкой — никто не заметил, что начался урок.
Все наконец расселись по своим местам. Я сегодня не улыбалась — не то настроение. Сидела, охватив голову руками. Я ненавидела себя.
Таня права: у меня нет своего мнения, своей воли. И ничуть меня не успокаивало Нинино одобрение. Я — это все-таки я, а не она! И я докажу Тане, что я не тряпка! Хочу жить своими убеждениями, а не ее!
...А они у меня есть?
На литературе Юрка подвинул ко мне записку:
«Поехали в воскресенье с нами за город на лыжах?»
Ирина Васильевна постучала карандашом по столу:
— Жарковский и Александрова! Прекратить переписку!
Я спрятала листок бумаги в парту и почувствовала, что краснею, краснею от счастья. Ссора с Таней, чувство вины перед ней, стремление немедленно доказать силу характера — все отступило перед этим приглашением. Ведь меня пригласил! Не кого-нибудь, а меня!
Силу характера я начну доказывать с понедельника — успею. Времени впереди много.
Воскресенье выдалось как по заказу — солнечное и морозное. Я надела новые эластичные брюки и желтый свитер с коричневым узором. Мама дала мне сверток с бутербродами.
В десять часов, как условились, я сошла вниз, во двор, где Игорь Алексеевич, Юркин папа, уже разогревал мотор, а Юрка укладывал и укреплял сверху, на багажнике, лыжи.
Людмилы Михайловны еще не было, но вот и она вышла из подъезда, в расстегнутой, отороченной белым мехом дубленке, под которой виднелся белый свитер с высоким горлом.
Мохнатый Бим носился по двору и нюхал снег.
Людмила Михайловна окинула меня по-женски внимательным взглядом.
— Ого! Какая ты сегодня! — сказала она одобрительно. — Игорь, смотри, какая прелестная фигурка у Аленки. Что значит к лицу одеться.
Я не знала, куда деваться от смущения. Впрочем, ведь ничего обидного она мне не сказала, наоборот!
Людмила Михайловна села за руль, Игорь Алексеевич — рядом, с Бимом на коленях. Мы с Юркой просторно расположились на заднем сиденье. Я тотчас приникла к правому окошку, он — к левому. Путешествие началось.
