Загадка старой колокольни - Дрофань Анатолий Павлович (читать книги без TXT) 📗
— Это кого же? — удивился я.
— А пёсика… Забыли? Серый, бородатый…
— Ну вот ещё, — махнул рукой дедушка, — ещё мне только здесь пёсиков не хватало… — Потом серьёзно пояснил: — Круть выбыл из игры из-за бездарности своей… За несколько лет только и научился что приносить брошенную палку. А дальше — никуда… Так что в квартире сидит за сторожа…
Начали разгружаться.
Я давно заметил, что дедушка дядьке Роману доверяет больше всех. Он чем-то был похож на моего дедушку: неторопливый, ничего лишнего ни в слове, ни в жесте. Зато когда уж что-либо делал, то делал ладно.
Так было и сейчас.
— Значит, так, Роман, — командовал дедушка, — ты остаёшься здесь, а я с четырьмя парнями полезу наверх. Не дай бог что упадёт или хотя бы повредится — голова твоя с плеч!..
Дедушка говорил очень спокойно, грозясь при этом пальцем. Вокруг засмеялись.
— Это потому, что я внизу? — поднял брови дядька Роман. — Так тогда давайте поменяемся местами.
— Говорил же тебе, Роман, — притворно возмущался дядька Прокоп, — застрахуй свою буйную головоньку… Она бы и в боксе понадобилась, и вот сейчас…
Но всё шло хорошо. Дядька Роман собственноручно крепил каждый ящик к тросу, потом ещё с двумя помощниками становился к лебёдке, крутил ручку. Поднять корпус оказалось самым тяжёлым делом: он весил немало. Но и с этим справились…
Дедушка с дядькой Романом и дядькой Прокопом ещё, наверное, дней десять после того работали на колокольне. Собирали механизм, налаживали, регулировали.
В воскресенье и мы с Лёнчиком пошли туда. А на колокольне уже всё изменилось. Вокруг курантов была построена из укреплённых щитов комнатка, похожая на ту, что мы видели на Спасской башне. Над нею восемь колокольчиков, один другого меньше. Внутри комнатки дедушка приладил термометр и гигрометр. Дядька Роман принёс небольшой транзисторный приёмник, и пока они втроём работали возле курантов, он разливал вокруг весёлую музыку. Но работа у них была такая напряжённая, что не только мы с Лёнчиком, но даже и та музыка мешала. Дедушка выключил приёмник, а нас отправил домой.
Несколько дней я совсем не видел дедушку. Просыпался — его уже нет, ложился спать — он ещё не возвращался.
Но как-то я проснулся в полночь. На письменном столе горела затенённая лампа, и папа, склонившись, что-то читал, а возле него тихо работал радиоприёмник. Совсем тихо, но я всё же услышал бой московских курантов. Наверное, именно эти звуки и разбудили меня. Теперь я никогда не оставался равнодушным к ним. Всякий раз, как только услышу малиновый перезвон, всё виденное на Спасской башне оживает перед глазами: и сами куранты с большим маятником, который, медленно покачиваясь из стороны в сторону, поблёскивал медью, и каменные ступеньки, ведущие к ним, и ниша в стене со скамьёй, на которой отдыхал Владимир Ильич.
Дедушки опять не было. И я спросил у папы:
— Папуня, ну что это с нашим дедушкой? Где он?
Папа поднял голову, наморщил лоб.
— Да я и сам не знаю, что это надумал старый, — молвил обеспокоенно. — Скоро на колокольне возле часов и ночевать будет… А ты это почему не спишь?
— Куранты разбудили…
— Ну да я их сейчас выключу, а ты спи… На правый бок, руку под щёку и…
Я так и сделал, но заснуть всё же не мог, думал о дедушке, о дядьке Романе и дядьке Прокопе.
Вдруг слышу — в двери гремит ключ, дедушка идёт. Подхватился я с кровати — и навстречу ему. Вижу, дедушка переступает порог счастливый, весёлый, ещё и песенку какую-то поёт.
— Жужу? — удивлённо шевельнул бровями. — Это непорядок!
Но здесь и папа вышел в коридор.
— Да всё ж тебя выглядывает, — говорит. — Я уже тоже думал объявлять розыск и вызывать пожарную команду, чтоб сняла тебя с колокольни. Завтра ты бери с собой матрац да там и ночуй…
Дедушка радостно улыбнулся:
— А завтра мне уже там нечего делать… Уже, други мои. Мы так отрегулировали механизм, что с московскими курантами будто одно целое. Сегодня били прямо-таки синхронно… Понял?
Сказав это, дедушка повернулся ко мне, игриво, как-то по-мальчишески ткнул пальцем меня в живот.
— А молодому рабочему классу, — прибавил он при этом, — надо больше спать и сил набираться…
— Значит, они и музыку исполняют? — спросил я.
— Ещё как, — поднял дедушка голову. — На всю округу… Я думал, что и вам здесь слышно было… Одним словом — полный порядок! Работа сделана!
ЧИСТАЯ ГОЛУБИЗНА НЕБА
Отмечали как раз День Победы. Это особый праздник, потому что в нём каждый раз, словно хмель с мятою, переплетаются радость и печаль.
Когда на центральной улице собираются люди или на главной площади состоится гулянье лица горожан беззаботно веселы. Но когда кладут в тот день венки и цветы на могилы павших, склоняются в тишине флаги, холодок грусти обволакивает человеческие сердца. Как жаль, как невыразимо больно, что погибших героев сегодня нет среди живых!
В тот год для нас с Лёнчиком этот день тоже был памятным. В старом монастыре как раз открывали музейный городок, и на праздник наш «Глобус» пригласил Вилли Кюнте с мамой.
Я не успел вам сказать, что внизу на высокой колокольне прикрепили мемориальную доску. Открытие её должно было состояться сегодня, и всем «глобусятам» (так нас, членов клуба интернациональной дружбы, называли взрослые) хотелось, чтобы это случилось в присутствии нашего немецкого друга.
Но, может, больше всех мечтали об этом Лёнчик и я. Вилли Кюнте прибыл перед самым праздником. Ему хотелось сразу же пойти к колокольне, где погиб его папа, но мы отложили это посещение до следующего дня.
После парада в центре города многие горожане пошли в музейный городок.
Стояла прекрасная весенняя пора. Каштаны на улицах выставили зелёные торжественные подсвечники; ослепительные соцветия у них, словно тончайшей работы свечки, горели бледно-красным огнём. В садах цвела вишня. Плакучие ивы надели махровые серёжки, и в воздухе, напоённом медовым духом весны, гудели пчёлы.
На широком подворье над шумливым многолюдьем пылали знамёна, а на снегах пионерских рубашек пламенели отблески их — жаринки галстуков.
Мемориальную доску на колокольне пока что прикрывало белое шёлковое полотнище, и весенний лёгкий ветерок слегка шевелил его.
Людское разноголосье, пионерские песни сразу стихли — чеканным шагом прошла воинская часть.
Вскоре фанфары оповестили о начале митинга.
Вилли Кюнте был очень взволнован, потому что много говорилось о его папе. Я видел, как у нашего немецкого друга за стёклышками очков блестели глаза и щёки горели румянцем. Его мама, которая стояла на шаг сзади него, уже седая, но ещё стройная и подтянутая женщина, мяла в руках платочек и время от времени каким-то нервным движением подносила его к лицу.
Когда с мемориальной доски спало белое шёлковое полотнище, люди прочитали на ней:
"Эту колокольню в 1943 году ценой собственной жизни спас от разрушения немецкий сапёр Август Кюнте, сын коммуниста-антигитлеровца Ганса Кюнте, сподвижника и друга Эрнста Тельмана».
Мне и Лёнчику доверили нести первый почётный караул у доски. Я отдал пионерский салют, а в памяти ожило, как мы готовились к нашему первому подъёму на колокольню и, скрываясь от постороннего взгляда, называли его операцией «Голубь», как нас заметил сторож и, прицеливаясь из палки, приложенной к плечу, кричал: «Ни с места!» — как потом снимали нас с колокольни пожарники, как мы с дедушкой хлопотали возле часов, стараясь вернуть им жизнь…
Хор Дворца пионеров пел задумчивую и протяжную песню о мире. Сто Мальчиков и девочек просили в ней сберечь спокойствие на всей земле, чтобы чёрный дым пожарищ не застил солнце над ними, а ясная голубизна неба всегда оставалась чистою…
Я поднял глаза. Небо действительно в это время было васильновым. Казалось, всю бесконечность его кто-то густо засыпал свежим первоцветом, не оставив ни единой прогалины.
Песня утихла. На трибуну вынесли боевое знамя воинской части. Знаменосец немного склонил его. Рядом стоял мой папа. Он держал на красном бархате полевую солдатскую сумку.
