Где нет зимы - Сабитова Дина Рафисовна (серия книг .txt) 📗
Вечером я сидел и писал на бумажке: «Павел Алексашин». Меня ведь так могли бы звать, и я пробовал, как это выглядит. Выглядело красиво, но непривычно. Бумажку я, конечно, мелко-мелко порвал и выкинул потом. А перед сном думал: вот, допустим, он одинокий. Или у него какие-то проблемы. Или вообще: вдруг он родом из нашего города, раньше здесь жил, а теперь мечтает вернуться? Тогда мы бы могли поселиться в нашем доме. Отец помог бы сделать ремонт, крыльцо бы мы с ним покрасили… Ну даже и женился бы он потом, а что?
И я думал: что я ему скажу, чтоб уговорить? И боялся — вдруг он мне не понравится? Вдруг я ему не понравлюсь? Что Гуль ему понравится — никаких сомнений: она красивая, ее все любят.
Но вот приехал он, все как-то замельтешились, засуетились, забегали, а я растерялся — только поздоровался и больше ничего не сказал.
И нас посадили в кабинете у директора, а сама Елена Игоревна ушла, чтобы мы могли поговорить наедине.
Алексашин оказался высокий, крупный, хоть сейчас викинга в кино играть. Борода, джинсы, футболка, плечи такие накачанные.
Он на меня смотрит-смотрит. А потом и говорит:
— Ты очень на маму похож.
Я промолчал. Тогда он спрашивает:
— Значит, вот какая беда… получается, ты теперь совсем один?
Я не понял, что мне так не понравилось в этом вопросе, плечами пожал — мол, как видите. И промолчал опять.
— А ты не из разговорчивых, — хмыкнул Алексашин. — Или, может, стесняешься?
— Ничего я не стесняюсь. Просто пока еще не придумал, что вам сказать…
— Ладно, тогда я сам буду говорить. А ты пока осваивайся, о'кей?
— О'кей, — согласился я.
И начал мне Алексашин рассказывать. Я, дескать, по документам тебе никто, ты это учти. Но по совести приехал, потому что знаю, что ты мне сын. Потому что совесть у меня не позволяет, чтоб мой кровный сын в сиротском доме жил. А вообще-то тебе уже год был, когда твоя мать мне сказала, что ты родился. А раньше я даже и не знал, что ты есть. И она все твердила, что ей ничего не надо — гордая, вишь ты, была. И чтобы мы с тобой общались — не хотела.
Это он не врал. Если мама чего не хотела, то уговорить ее было — дохлый номер. Ну и сам он, небось, не настаивал! Тут он как-то замялся.
— Опять же по совести, конечно, надо было вам помогать, но она не просила, я и… Собирался сперва, а потом, как женился — тут уж… Ты взрослый парень, понимаешь меня, да?
Я только плечами пожал. Их с матерью отношения — это их дело. Наверное, я мог бы обидеться, что так получилось, но мне было все равно.
Ну и вот. Сидел я, смотрел на него и понимал, что прошлое мне — абсолютно по барабану. А важно мне одно-единственное. Как бы поскорее ввернуть, что у нас есть дом, что там жить здорово, если подремонтировать чуток, кое-где подкрасить… Что у нас сад, яблони старые, трава, воздух…
Алексашин же тем временем дальше общался:
— Я сейчас тебе все про себя расскажу: кто я, что я. Я, Паша, архитектор. Знаешь, кто такой архитектор? Архитекторы, Паша, — они дома строят. Ну не так чтобы руками, руками — это строители. А архитекторы дома придумывают.
Ему, наверное, казалось, что я дебил. Или что мне три года. Да знаю я, кто такие архитекторы! Даже отвечать на такое неудобно.
Алексашин тем временем достал пачку фотографий.
— Смотри, вот это Светлана. Тетя Света тебе, значит. Моя жена. А это — твои братья. Постарше — Никита, а маленький — Максим. Они у меня хорошие ребята, вы точно подружитесь. А это мы на море. Они у меня плавают оба, как дельфины, вот тут Максимка с маской, а вот тут в аквапарке…
Я что-то промычал в ответ. Нормальные пацанята его сыновья. Младше меня. Стоят на берегу моря, загорелые, белобрысые. А жена… Ну, жена как жена. Красивая. Молодая. Моложе мамы.
Пока я фотографии рассматривал, Алексашин все что-то говорил, говорил, я не вслушивался толком.
— …но я не отказываюсь. Я знаю — ты мой сын, да и не знал бы — вижу, что похож. Точно, моя кровь. Мы с женой сели, подумали и решили… Светка у меня понимающая женщина… Другая бы наверняка устроила цыганочку с выходом за такой сюрприз, а она нет, она все поняла… Так что будь уверен, тетя Света хорошая. Как же, говорит, твой сын, нашим пацанам родная кровь — и будет по детдомам скитаться? Ну, и мы решили: поедешь со мной в Красноярск. У нас там Енисей — мощная река! А зимы холодные, снежные. Так что будет у нас теперь три сына. И будешь ты у нас теперь, Паша, сибиряк!
Было у отца три сына. Два умных, третий дурак. Вот я третий — дурак-то — и вышел. Но, может, ему просто не сказали про Гуль?
— У меня сестра есть. Ей восемь лет. Вы нас обоих заберете?
Не знаю, зачем я это спросил. Я ведь уже понял, что не будет он с нами жить в нашем доме. У него там жена и дети, зачем им всем сюда переселяться? А я, тем более — один, вовсе не планировал уезжать из нашего города.
Алексашин как это услышал — сразу глазами заморгал и фотографии свои начал быстро-быстро со стола собирать.
И говорит:
— Ты только пойми меня правильно, э-э-э-э… сынок… Это ведь совсем другое дело, да? У нее, наверное, свои какие-то родственники есть? Твоя сестренка может в гости нам приезжать. Когда вы подрастете. А пока и звонить можно будет, и письма писать, да?
Да, Дурак я. Ремонт, ремонт…
Елена Игоревна со мной отдельно разговаривала.
— Не надо на меня так смотреть. Паша, я тебе не враг. И советов, как тебе поступить, давать не буду. Скажу только, что подумать еще раз — не помешает. Насильно никто в Красноярск тебя не отправит: ты уже большой, тринадцать лет, и по закону твое согласие нужно. И еще скажу, что для тебя это шанс построить жизнь по-другому. Сейчас вас обоих ждет детдом, а там хотя бы у тебя будет нормальная семья. Стоит ли тонуть обоим, подумай? Просто — подумай еще раз. Чтобы потом не пожалеть о поспешно принятом решении.
Я сидел и думал насчет «тонуть». Вот я уезжаю в Красноярск, и на следующее лето мы на море. Все Алексашины и я. И вот в аквапарке я с ними развлекаюсь — скатываюсь с большой красной горки вслед за этими моими младшими братьями.
Я-то плавать умею. А Гуль не умеет. Обычно летом на реке мы с ней просто плескались у берега, я быстренько сплаваю туда-сюда, а потом пасу Гуль. Она визжит и брызгается. А прошлым летом Гуль научилась прыгать в воду с моих плеч. Только ее сразу надо вытаскивать, потому что если не подстраховать — может воды наглотаться. И я подумал: опять ведь не научил ее плавать! Это лето, считай, прошло впустую, но следующим летом…
Однажды зимой Кира позвала меня на каток. А в тот день Гуль со своим классом ходила в кукольный театр, мама была занята, у бабушки подскочило давление, и мне надо было встретить сестру у театра и привезти домой. Я так Кире все и объяснил, а она недовольным голосом сказала, что я слишком много нянчусь с сестрой. И что я для Гуль как будто сразу и мама, и папа. И что надо когда-то жить и своей жизнью тоже…
Потом я ехал с Гуль в троллейбусе, и она пыталась мне рассказать про кота из сказки, про то, какой у него был хвост и сапоги, как страшный людоед превращался в мышь:
— И в зале стало темно-темно, и все испугались, а я не испугалась, я догадалась, что сейчас он будет превращаться!
А я на нее прикрикнул, чтоб замолчала. Мне, мол, это все неинтересно, и вообще я устал… Я был злой, потому что мне на каток хотелось, а не про дурацкий кукольный спектакль слушать. Гуль тогда обиженно засопела, но все равно не отстала:
— Мне же совсем немножко осталось! В общем, людоеда в темноте унесли, а вместо него принесли мышь — я сама видела. И кот эту мышь съел. А не людоеда!
Интересно, что сказала бы Кира сейчас? Опять бы повторила, что у меня нет никакой своей жизни? Заявила бы, что нельзя так глупо портить свое будущее? А ведь я могу ей позвонить и послушать, что она скажет: Алексашин, уезжая, положил мне на телефон кучу денег… Он положил эти деньги, чтоб я звонил ему в Красноярск — когда захочу. Ему пока что я не хочу, но Кире — очень хочется. Я по ней соскучился. Только лучше отложу звонок на потом, чтоб никто не мешал.
