Робинзоны студеного острова - Вурдов Николай Александрович (бесплатные полные книги .TXT) 📗
— Бери, пригодится в дороге.
Да, спорить и ломаться мне было никак нельзя. За двое с половиной суток пути до Котласа мои продуктовые запасы совсем истощились. Я экономил хлеб, но когда то один, то другой пассажир доставал свои припасы и принимался за еду, аппетит у меня разыгрывался зверский… Осталось полкило хлеба и совсем немного сахарного песку.
В Котласе мне надо было сделать пересадку и ехать по Вычегде до деревни Айкино, откуда начинался тракт в Удорский район. В ожидании, отхода вычегодского парохода я решил побродить по улицам Котласа.
По широкой деревянной лестнице я поднялся на угор к двухэтажному зданию речного вокзала. Отсюда открывался вид на заречные луга, кусты, желтый песчаный пляж. Малой Двины, виднелось и место слияния Малой Двины с Вычегдой.
Котлас тогда был мало похож на город. Вдоль всех улиц тянулись одноэтажные, бревенчатые домики, с резными наличниками на окнах. Около каждого домика, как в деревне, — небольшие огородики, а улицы и узенькие деревянные тротуары были так обильно покрыты грязью, что местами я еле вытаскивал ноги из этого жидкого месива. Местные жители ходили в высоких сапогах.
…Как непохож нынешний Котлас с многоэтажными каменными домами, широкими площадями, асфальтированными улицами на Котлас того времени!..
Скоро я опять сидел на поленнице дров, но уже на другом пароходе, бойко пенящем плицами воды Вычегды.
На другой день я должен был сойти на пристани Айкино, но вышло иначе…
Пароход приткнулся к высокому обрывистому берегу. На самом верху берегового откоса в несколько рядов стояли поленницы дров. Длинные чурки скользили вниз по узкому деревянному лотку, в конце которого торчал железный клин. Чурки с ходу ударялись об него и с треском разлетались в стороны.
Пароход должен был грузиться дровами. Я поинтересовался у вахтенного штурмана, долго ли простоим здесь.
— Часа полтора — самое малое, — уверенно ответил он.
Я решил сходить в поселковый магазин, получить хлеб по рейсовой продуктовой карточке. Это можно было сделать и в Котласе, но тогда я подумал, что лучше потерпеть до Айкина: больше хлеба останется на пешую дорогу. Здесь же мучительная пустота в желудке заставила меня забыть о бережливости.
Магазин находился совсем близко от берега. У прилавка стояло всего три покупателя.
Только я успел завернуть в газету полученную буханку, как с берега послышался короткий отходной гудок парохода. Меня как будто кипятком ошпарили. Чуть не сбив с ног входившего в магазин покупателя, я, не разбирая дороги, прямо по грязи бросился к берегу… Пароход, уже набирая скорость, плыл посредине реки.
Я что-то кричал, поднимая руки, бежал вслед за пароходом по берегу, но скоро понял, что все это бесполезно. Пароход скрылся за ближним поворотом, а я без сил опустился на какой-то трухлявый пенек.
Вот это история! Потерял все вещи, остался в неизвестном поселке, где даже пристани нет. Что может быть хуже этого?
Но долго сидеть на месте я не мог. Надо было что-то предпринять, но что именно, я не представлял.
Я подошел к рабочим, разгружавшим дрова с тракторного прицепа.
— Почему пароход отошел раньше времени? — спросил я у них.
— Дрова, видишь ли, ему не понравились. Решил в другом месте брать, — отрываясь от своего дела, ответил бородатый, угрюмого вида рабочий.
— А ты что, с парохода, что ли? — поинтересовался он.
Я рассказал о своем несчастьи.
Бородатый и его напарник, чуть постарше меня парнишка, посочувствовали, поцокали языками, покачали, головами, но мне от этого не стало легче.
— Слушай, кореш! — вдруг вскинулся молодой. — Дуй-ка ты сейчас на почту и подавай телеграмму на пристань Слободчиково. Дотуда двадцать километров, но ведь пароход еще будет останавливаться, грузиться дровами. Вполне успеют получить. Напиши: так, мол, и так, отстал от парохода, вещи такие-то, лежат там-то, прошу снять. А завтра ты сам туда доберешься пешим ходом.
Как же мне это самому не пришло в голову? От души поблагодарив за совет, я побежал на почту.
Дежурившая там женщина даже немного испугалась, когда я, запыхавшийся от бега, потный, возбужденный, ворвался в помещение. Со строго официальным лицом она попросила у меня паспорт и проездной билет. Паспорта тогда у меня еще не было, имелось только свидетельство о рождении со штампами управления тралфлота на обороте — отметками о приеме на работу и увольнении. Проездной билет был при мне.
Телефонистка долго не могла дозвониться до пристани.
— Слободчиково… Слободчикдао… Алё… Слободчиково!.. — ласково и певуче ворковала она в трубку, потом, ожесточась, зло крутила ручку аппарата и кричала:
— Слободчиково! Что вы там уснули, что ли?..
С большим трудом, но телефонограмма была все же отправлена.
У меня стало немного легче на душе: может быть, поможет телефонограмма и снимут с парохода мои вещи.
Время уже подходило к вечеру, стало смеркаться. Я сгоряча хотел было сразу же отправиться в путь, но телефонистка отговорила:
— Куда же ты на ночь глядя? Завязнешь в грязи, замерзнешь в дороге.
Надо было ночевать в деревне, но кто же пустит на ночлег незнакомого, невесть откуда взявшегося парня?
— Ночуй у нас. В избе места хватит. У меня сейчас дежурство кончается, — предложила женщина с почты.
Я с великой радостью согласился.
Было уже совсем темно, когда мы подошли к домику Анны Ивановны (так звали телефонистку). В небольшом окне только вблизи можно было увидеть маленький, с мышиный глаз огонек.
Я заробел немного: как-то встретят мое появление родные Анны Ивановны, но она, как будто почувствовав мою стеснительность, успокоила:
— Заходи, заходи, не бойся, не укусят. Невелика у нас и семья: дедка — отец мой, да два постреленка — Санька и Васька.
Я ополоснул сапоги в ближней лужице и вслед за хозяйкой вошел в избу.
Домашним теплом и уютом дохнула на меня большая горница с широкой русской печью справа от дверей и аккуратно застеленной кроватью слева. Низко над головой — полати.
В левом переднем углу за столом, касаясь лбами, что-то писали двое мальчишек. Справа, чуть в стороне от них, сутулилась старческая спина. По движениям рук было видно, что старик вяжет сеть.
— Мама пришла! Мама пришла! — закричали разом мальчишки и бросились к Анне Ивановне, запрыгали вокруг нее.
— Соскучились, мои козлятки, — ласково приговаривала хозяйка, прижимая их к себе.
Тут ребята увидели меня и молча исподлобья стали разглядывать.
— А это я гостя привела, — объяснила Анна Ивановна. — Шустрый такой. Отстал от парохода, оставил там все вещи и хотел ночью до Слободчикова шагать. Сразу видно — не знает наших дорог.
Старик встал с табуретки, с трудом разогнул спину и прибавил света в лампе, по-видимому, чтобы лучше разглядеть меня.
Был он невысок, сутул и сед, но в кряжистой фигуре еще чувствовалась сила.
— Так что же ты стоишь, как убогий странник? — обратился ко мне дед. — Раздевайся, проходи к свету. Как зовут-то тебя?
— Коля, Николай, — ответил я, снимая пальто.
— Ну вот и будем знакомы. А меня дедом Антоном зовут, по отчеству — Петровичем.
— А меня Саней зовут!
— А меня Васькой!
Ребята закрутились возле меня. Они были удивительно похожи, друг на друга: оба широколобые, белобрысые, и оба, наверное, большие озорники.
— Так откуда и куда ты едешь, Коля-Николай? — спросил дед.
Я сел на длинную скамью у окошка и рассказал о себе.
— Ну как, сильно немцы бомбят Архангельск?.. А как с питанием? Что выдают на продуктовые карточки?.. — засыпал меня вопросами дед.
Я отвечал, что немцы хотя и бомбят Архангельск, но большого ущерба городу пока не причинили, что с питанием в городе плохо и что жить горожанам трудно.
— Да, везде сейчас тяжело приходится, — качал головой дед Антон. — Взять хотя бы наш колхоз. Все здоровые мужики воюют на фронте. Остались здесь одни бабы да старики — мухоморы вроде меня. А ведь как хорошо начали жить в предвоенные годы! Зерно мешками получали, уж не говорю о картошке и, других продуктах. Девать их было некуда, ведь выше горла не наешься. Я двенадцать мешков зерна перед самой войной государству сдал. Кто же думал, что война начнется так скоро? Эх, а как бы он пригодился сейчас, этот хлебушек! — стукнул ладонью по колену дед. — Ну да ладно, мы еще, можно сказать, неплохо живем, не бедствуем. Анна как служащая получает хлебную норму на себя и на ребятишек, я в колхозе работаю: и конюх я, и шорник, и кузнец — по любому делу ко мне обращаются. Все-таки хоть и старый пень, а мужчина.