Витька Мураш - победитель всех - Томин Юрий Геннадьевич (книги .txt) 📗
Это у нас любимая игра. Жалко только, что с одним человеком два раза не сыграешь. Можно было бы все лето играть.
Иллариона я еще приведу к этой ограде.
Ну, а пока я понял: Женька Людкин нанялся пастухом. Мать и раньше его не терпела, а теперь у нее последнее терпение лопнуло.
— Чтобы я в жизни ему корову доверила! — сказала мать. — Я лучше ей руками травы нарву. У твоего пастуха она не то что доиться — мычать перестанет.
— Да не мой он! Чего вы ко мне пристали! — ревет Людка. — Уйду от вас навсегда!
— Может, хватит на сегодня? — говорит отец. — У меня от ваших женских проблем голова трещит.
— С похмелья она у тебя трещит!..
— Так… — говорит отец, — значит, за меня примешься? Какое же такое похмелье, если я уже неделю в рот ничего не брал?!
Мать на это ничего не ответила, а накинулась на меня:
— А ты где шлялся?
Когда мать чем-то расстроена, то у нее все кругом виноваты и возражать бесполезно.
Я сказал коротко и спокойно:
— Мы сталкивали на воду лодку.
— Ты бы лучше по дому что сделал. Нужна эта лодка…
— Нужна. На ней можно ездить за сеном на остров.
Мать взглянула на меня. Что-то ей еще хотелось сказать, но она не сказала, а поставила на стол сковороду с картошкой.
— Ешь садись.
Вот так, двумя словами, я ее успокоил. Если бы я начал с ней спорить, то она стала бы вспоминать про меня все плохое с самого рождения. А так получилось, будто я проявляю заботу о доме, хотя на сено мне чихать, а лодка нужна нам для рыбалки.
Я ел остывшую картошку и думал о том, что я уже не маленький и мои слова тоже кое-что значат. Ведь из-за того, что я так сказал, вот что получилось:
Мать перестала ссориться с Людкой.
Людка перестала реветь.
Отец перестал мучиться, на них глядя. И включил телевизор.
А я спокойно ел и слушал не ругань, а концерт эстрадных артистов.
Я решил, что теперь всегда буду так поступать. Ведь ничего не стоит мне сказать эти несколько слов. Пускай ей будет приятно. А сено? Так все равно за сеном меня погонят на остров. Лучше я добровольно поеду. Лучше я буду каждый день говорить, что мечтаю поехать за сеном; что на футбол, рыбалку и телевизор мне наплевать, а вот сено каждый день во сне вижу.
Так я решил в тот вечер.
А утром проверил.
Когда я встал в семь часов, то еда была уже на столе.
Я спросил:
— Мам, когда мы за сеном поедем?
— Какое сейчас сено, — сказала мать и заулыбалась. — Поедем в июне. А сейчас иди гуляй. Не все ж тебе уроки учить и в огороде копаться.
— Гулять мне некогда. Мы сегодня идем мальков спасать.
— Хорошее дело. Еды тебе собрать с собой?
— Давай.
И мать полезла не в подпол за картошкой, а в холодильник за колбасой.
А я сказал себе: «Дурак ты был раньше, Мурашов, а то был бы у тебя мопед еще в пятом классе».
Когда я пришел к причалу, там уже стояли два баркаса, а директор пристраивал мотор на свою лодку. Помогал ему один Колька. Остальные ребята гоняли по берегу в футбол. Я с ходу врезался в кучу, отнял мяч и повел его к ближним воротам. Там стояла Наташка Кудрова. Не знаю, зачем ее там поставили, наверное, просто ребят не хватило.
Наташка присела, руки расставила, смотрит не на мяч, а на меня. Лицо у нее прямо зверское стало, до того ей хочется этот мяч взять. А я бегу и смеюсь, прямо хохочу так, что чуть мяч не потерял. Но бегаю я быстрее всех: если вперед ушел, то догнать меня не может никто, хоть я и с мячом. Я подбежал к воротам и остановился. Около меня никого нет, все сзади.
Я спрашиваю:
— Карандаши будешь катать?
Она молчит, только еще сильней пригнулась.
Я посмотрел в правый угол и махнул ногой поверх мяча.
Наташка прыгнула направо — и бряк на пузо. Лежит и смотрит: где же мяч.
Тут я посмотрел в левый угол и опять замахнулся. Наташка переползла налево. А я опять замахнулся направо. Но, видно, Наташка устала по песку ползать. Мяч мимо нее прокатился, она даже не пошевелилась.
Тут подбежали ребята. Кто на меня кричит, что это нечестно, а кто на Наташку, что она «дырка». Счет у них был один-один, и, значит, я кому-то этот мяч выиграл.
Я говорю:
— Сами виноваты, нашли кого в ворота поставить.
А мне отвечают:
— Мы разделились поровну и по силам. А ты влез и всю игру испортил.
Я смотрю — кто это вякает? Оказывается — Ларик. И еще в сапогах новых. Все ребята уж кто в тапочках, кто босиком, а он сапоги напялил, когда не надо.
А Наташка сидела в воротах и ревела. Девчонки ее уговаривали:
— Не обращай ты на него внимания… Мурашова, что ли, не знаешь…
Мне даже обидно стало — сама пропустила и сама ревет. Как будто я виноват. Не лезь в ворота, если не умеешь. Я так и сказал:
— Не умеет стоять — пускай не лезет. Тоже мне — вратарь! Я еще ни разу не видел, чтобы вратарь ревел, если гол пропустит. Значит, вратарь такой.
И вдруг слышу:
— А я видел.
Обернулся — сзади меня стоит директор.
— Видел, — говорит, — и не один раз, как вратари — взрослые мужчины — плакали в раздевалке после игры.
— Раздевалку по телевизору не показывают, — отвечаю я.
— А я не по телевизору и видел. Ты, Мурашов, у нас человек железный. Тебе не понятно, что иногда и простые вещи можно переживать очень сильно. Ты, Наташа, первый раз в воротах стояла?
— Первый…
— А ты, Мурашов?
— Я сто раз стоял.
— Ну, становись в сто первый.
— А кто бить будет?
— Я попробую.
Снимает наш директор сапоги, носки, засучивает брюки и выходит на поле. Ребята вокруг столпились, девчонки тоже подошли. А мне в ворота не очень-то вставать хочется. Умеет он бить или нет, я не знаю. Зато знаю, что если наш директор за что берется, то у него все получается. Может, у него хитрость какая есть? Но не вставать тоже нельзя — весь класс на меня смотрит и все ждут, как я пропускать буду. И я решил не пропускать. Пускай разобьюсь насмерть или хоть руку сломаю, но не пропущу ни одного.
— Только не с пенальти, — говорю, — бейте штрафные.
— Договорились.
Откатил Иван Сергеевич мяч подальше, остановил его и отошел на два шага. Я смотрю — в какой угол он глядеть будет. А он не то что в угол, даже на меня не поглядел. Два шага сделал и ляпнул. Все получилось очень быстро. Я хотел прыгнуть, схватить и упасть. Но пока я хотел, мяч уже проскочил в ворота. Я не то что упасть — руку не успел протянуть.
Ребята завыли, девчонки закричали — все страшно обрадовались. Не знаю, чего им так уж приятно было. Мне так совсем не приятно. Ворота у нас без сетки, мне еще за мячом целый километр пришлось бежать.
— Еще? — спрашивает директор.
— Еще.
— Может, подальше отойти?
— Не надо, — говорю, а сам думаю: «Пускай мне в жизни больше в футбол не играть, пускай мне мопед не купят — только бы этот мяч взять». Ведь вижу я, что Наташка стоит и заливается, будто и не ревела минуту назад.
Директор опять ляпнул. На этот раз он в угол не попал. Мяч пролетел близко от меня. Но он так быстро летел, что даже воздух около него шипел. Я выставил руки и почувствовал ветер от мяча. Но больше ничего я не почувствовал, потому что снова мяч уже катился за воротами.
И опять все жутко обрадовались, будто директор не мне забил, а каким-нибудь бразильцам.
Я снова сбегал за мячом.
— Давайте еще!
— Хватит, — говорит директор. — Поплыли, ребята. А ты, Мурашов, садись в мой катер.
Так мы и поплыли: ребята в баркасах, а я, как король, в директорском катере. Он сидит за мотором, а я на средней скамье и к нему не поворачиваюсь. Катер идет не быстро, потому что у нас на буксире два баркаса, но мотор ревет — будь здоров! Это даже хорошо — неохота мне сейчас ни с кем разговаривать. Непонятно только, зачем он меня на свой катер посадил.
Вдруг слышу, сзади кричат:
— Мурашов!
Я обернулся. Директор правит, а сам смотрит на меня с такой улыбочкой.
— Ну, как самочувствие?
