Увези нас, Пегас! - Сергиенко Константин Константинович (читать книги без регистрации TXT) 📗
Неужели Хетти аболиционистка? На прошлой неделе в местной газете появилась заметка:
«Зараза ползет из соседних штатов. Вы слышали, что такое „подземная железная дорога“? Нет, это не чудо из чудес, не думайте. Находятся белые, которые помогают неграм бежать на Север. Они устраивают тайники и передают беглых друг другу, как по цепочке. Уму непостижимо! Нас посетил сэр Аткинс, редактор газеты „Телеграф“ из Джорджии. Он и рассказал про „подземную дорогу“. Неужто такое может существовать и у нас? Да провались они пропадом, эти проклятые аболиционисты! Они еще будут рыть, как кроты, наши поля и пастбища! Вешать их на первом суку!»
Я уже заметил, что Хетти часто бывает в лачугах у негров. Она все время шепчется с дядюшкой Парижем, обменивается улыбочками с поварихой Сорбонной. И даже мрачный Кардинал расплывается, когда видит Хетти. Что и говорить, прислуга очень любила Хетти. Я так думаю, не без ее участия кое-что перепадало неграм с господского стола. Один раз видел, как целый песочный торт перекочевал в лачуги.
Все это неплохо. Быть доброй девочкой хорошо. Но почему только с черными она оживляется, смеется, как колокольчик, а на галерее забьется в угол и молчит, молчит напролет весь вечер? Я никогда не слышал такого серебряного смеха, который звенит, когда Хетти уходит к черным. Чем мы хуже ее дружков и подружек из лачуг? Я никогда не обижал Хетти, Мари с ней ласкова, а едкий Отис Чепмен старается не задевать Хетти своими шуточками.
Что касается Морриса, тут дело темное. Я до сих пор не пойму, зачем он нес какую-то чепуху в саду. «Хочется только с тобой. Буду носить на руках». Нет, честное слово, Моррис чудак. С того раза он не перекинулся с Хетти словечком. Может, подумал, что слишком много ей наобещал. Да и Хетти теперь старалась не появляться вечерами на галерее. Она уходила туда, где рядом со своими тростниковыми хижинами негры усаживались в кружок, пели и рассказывали разные истории.
Глава 18.
Арш-Марион есть Арш-Марион
Иногда генерал Бланшар подходил к низеньким постройкам, где жили его рабы, втягивал воздух носом и говорил:
– Арш-Марион есть Арш-Марион.
Только одному генералу было известно, что он имел в виду. Во всяком случае, участок усадьбы, где жили черные, стали называть Арш-Марион.
Работы обитателям Арш-Мариона хватало. В январе упаковывали последние тюки хлопка, в феврале готовили поля под кукурузу, а в марте начинали посев. В апреле работали в саду, в мае начинали сеять хлопок, в июне косили траву, в июле чинили дороги и приводили в порядок усадьбу, а в августе начинался сбор хлопка. До самой зимы крутились «джинны», отсеивая горы «белого золота», а там снова пора готовить поля под кукурузу.
Еще всякая живность, куры, индюки, свиньи. Еще домашние работы. Еще господские праздники. Еще свои заботы. Только поздним вечером в Арш-Марионе наступал часок-другой отдыха.
Толстогубые, с блестящими черными лицами, в белых панамах и домотканых штанах на одной помочи, они садились большим кругом и начинали свои разговоры.
Сначала все негры кажутся на одно лицо, потом видишь, что они такие же разные, как белые. Они очень давно у генерала. Дядюшка Париж, например, сорок лет. За долгие годы Арш-Марион превратился в одну большую семью. Кто-то женился здесь в молодости, пошли дети и даже внуки. Генерал редко покупает новых рабов и пока никого еще не продал. Рождались в Арш-Марионе и умирали. Похоже, никто и не думал, что можно жить по-другому.
Во время полевых работ генерал Бланшар забирался на крышу дома, на «голубятню», как он говорил, и следил за всеми в подзорную трубу. Вечером он отчитывал нерадивых работников и даже наказывал плетьми. Негры сначала верили в чудодейственную силу хозяина. Как из такой дали он может увидеть, кто ленится? Но потом раскусили, в чем дело. Теперь домашний служка Джим с той же «голубятни» поднимал за спиной генерала белую тряпку, если старый вояка хватался за свою трубу.
Когда подросла Мари, плетка надсмотрщика перекочевала в полевой домик. В усадьбе уже никого не наказывали. Генерал считал, что внучка должна видеть только «прекрасное». Выписали много картин и развесили их по комнатам. Привезли ноты и гувернера-француза. Но тот пробыл в доме недолго: генералу показалось, что он республиканец.
Много разных историй слышал я на вечерах в Арш-Марионе. Узнал про Билла Дорожника. Целый год ловили этого грабителя поездов, но так и не поймали.
Билл Дорожник прыгал на тихом ходу в товарняк, открывал ключами замок вагона и сбрасывал на полотно тюки хлопка, свиные туши, бидоны с маслом, бутыли с вином. Всем этим он делился с черными людьми.
Шериф из Эскамбии поклялся убить Билла Дорожника. Он много раз догонял Билла, но тот превращался то в лисицу, то в черную собаку, и одураченный шериф пробегал мимо. Негры поют:
Негры, которых генерал посылал на укладку шпал между Гедеоном и Аржантейлем, показывали целое представление. Они брали длинную жердь на плечи вместо рельса, начинали притоптывать в такт, вопить и улюлюкать. А тот, кто командовал, распевал громко:
Они укладывали рельс на полотно и пели вместе:
Показывали, как забивают в шпалы стальные нагели:
Но больше всего мне нравится смотреть, как дядюшка Париж обучает молодых ухаживанию.
Вы думаете, можно подойти просто так и сказать:
– Эй, Салли, давай-ка пройдемся!
Ничего подобного. Даже если ты целое лето работал с этой Салли бок о бок на поле, если ты знаешь ее распрекрасно, все-таки надо выдержать джентльменские правила на арш-марионский манер.
Например, сидит эта Салли. Сидит в тенечке, ничего не делает, но уже видит, что ты прохаживаешься мимо нее гоголем. А она поджимает губы и отворачивается. Она на тебя и смотреть не хочет. Или, например, скромно опускает глаза.
Когда ты походил туда-сюда сколько положено, этак около мили, давай останавливайся против Салли и говори с достоинством:
– Любезная миз, быть может, вы не против, чтобы я приблизился к вам и смазал колесо нашей беседы колесной мазью вашего согласия?
Тогда она вздыхает и отвечает:
– Колесная мазь так дорога в наше время! Но находятся леди, которые не пожалеют целой банки на одну втулку.
– О! – говорю я. – В этом чудовищном, страшном мире, где все скрипит и качается от недостатка колесной мази, так приятно встретить человека, который не пожалеет капли, чтобы оросить ею мое заржавевшее сердце!
– Но ржавчина легко удаляется, – успокаивает она. – Поцелуй нежных губ оживляет даже камень.
– Я чувствую, как мое сердце превращается в розу! – вскрикиваю я. – Неужто, прекрасная миз, вы позволите быть вашим спутником и сопровождать вас через тернии этого сада, где не одна оступилась, не одна исчезла впотьмах!
– Но ваша рука как медный поручень локомотива, – говорит она, – я чувствую себя так же крепко, как вагонетка на рельсах.
С этими словами она подает мне руку, и мы прохаживаемся вдоль забора «Аркольского дуба».
