Родео Лиды Карякиной - Сабинина Людмила Николаевна (е книги TXT) 📗
— Ты что тут делаешь?! — удивился Витька.
— Ничего. Я тут живу, — хмуро ответила Карякина и прошла мимо, болтая пустой авоськой.
Оказывается, Карякины жили в соседней квартире.
Нам дали две комнаты. Третью занимала Юлия Михайловна, работник какого-то большого учреждения. Делопроизводитель. Днем все мы расходились по делам, вечером толпились на кухне. Мы предпочитали питаться на кухне, чтобы не таскать кастрюли с едой туда и обратно. Я был против, мне всегда нравилось есть не спеша, в одиночестве, но мама сразу прикрикнула:
— Это что еще за фокусы?! Комнату пачкать не позволю! К тому же там чертежи!
Строгие у меня родители. Оба инженеры, работают вместе на станкостроительном заводе. Отец сейчас в долгосрочной командировке на Урале, и поэтому, наверное, мама строга за двоих. Я единственное дитя. У нас и правда всюду чертежи. На столе и на двух больших чертежных досках. Свитки чертежей и рулоны кальки громоздятся на шкафу. Правда, мне для жительства отвели вторую, маленькую комнату. Это было здорово — получить собственную комнатенку. Я навел там блеск, привинтил книжные полки, установил проигрыватель, словом, зажил в свое удовольствие. Мы с Витькой вместе готовили уроки, а после часами разговаривали, и никто не мешал нам. Никто не гнал, не кричал: «Эй, вы там, потише!» Полная свобода.
Как-то раз Виктор и говорит:
— Слыхал новость? Карякина уходит из школы. То есть окончит восьмой, и все. Отучилась наша Секлетея. Кончила курс наук.
— Вот оно что! То-то, слышу, на кухне споры да раздоры, общее собрание жильцов. И мать Лидкина что-то больно разоряется…
— Что, Карякины знакомы с вашими?
— Тетя Аня ведь медсестра. А Юлии Михайловне нашей прописали какие-то уколы. Хотя, по-моему, она здоровяк… Значит, Лидка бросает школу?.. А мне и не и невдомек.
— Отстал ты братец, отстал. Дальше носа своего не видишь.
— А ты-то откуда узнал?..
Витька ухмыльнулся.
— От самой Карякиной. Спрашиваю: «Правда, что ты школу бросаешь?» — «Ну, бросаю, а тебе-то что?» — отвечает. Смотрит на меня как бешеная килька, я уж и сам не рад, что спросил.
— Н-да, история… А все-таки с чего ты спросил-то? Сорока на хвосте принесла?
Витька покрутил своим дельфиньим носом.
— Интуиция, брат, интуиция!.. — Он как-то сразу сделался серьезным: — Вообще-то я Секлетею понял. Вот тут ясно: брат — малыш, отец в бегах, мать замучилась совсем, того и гляди, откинет копыта. Поневоле задумаешься о хлебе насущном. Так что Секлетея, пожалуй, права. Пора зарабатывать.
— Не откинет, — перебил я. — тетя Аня еще ничего, тянет. Шустрая. В поликлинике ее ценят…
Больше в тот вечер мы о Карякиной не говорили.
II
Лидина мать дома почти не бывала, и первоклассник Миша до самого вечера ошивался в школе, в группе продленного дня. Понятно — зарплата медсестры невелика, приходится браться за любую работу. Ночами она дежурила у тяжелобольных, делала уколы больным на дому, иногда и вторую смену отрабатывала за других… И все-таки денег не хватало. Это сразу видно было по истрепанному Лидкиному пальто, по разбитому вдрызг рыжему Мишкиному портфелю.
— Интересно, платит он им алименты или нет? — рассуждала на кухне Юлия Михайловна. — Что-то уж очень, гляжу, Анна надрывается. А толку чуть.
— Не знаю, право. — Мама устало перемывала тарелки.
— Как же, — возражала Юлия Михайловна, — на что существует закон? Бросил семью — плати. Вот бы узнать, платит он им или нет?
Юлия Михайловна очень хорошо знала все законы. Даже до тонкости. Наверное, делопроизводителю так и положено — знать законы. Самой Юлии Михайловне это знание законов явно пошло на пользу. Она всегда знала, как отстоять свои права, знала, где, когда и что можно получить. А получить, оказывается, можно многое: тут и бесплатные путевки, и тринадцатая зарплата, и разные там премиальные, и подарки по случаю праздников, профилактории, санатории, всего и не перечесть.
Юлию Михайловну из года в год выбирают в члены месткома, она активная общественница… Но я просто обалдел, когда увидел, как тщательно Юлия Михайловна следит за собой. Например, после работы обязательно спит два часа. Так вот попросту ложится на спину, закрывает глаза и спит. Среди бела дня. Зато по вечерам эта сорокапятилетняя женщина полна энергии. Розовое лицо лоснится от крема, сквозь реденькие обесцвеченные кудряшки на голове просвечивает розовая кожа. Сидит на кухне за своим столиком, застеленным цветастой клеенкой, и поучает, без умолку поучает:
— Перед сном наедаться не следует! Ни в коем случае. Кефирчик, один кефирчик, и больше ничего. Кефир стимулирует кишечник, а пищеварение прежде всего! Утром — пожалуйста! Котлеточку, немножко гарнира, яблочка половинку. Ты вот, Сережа, уже второй кусок маслом намазываешь. Положи обратно, воздержись. Даже в твоем возрасте излишества вредны. Атеросклероз, радикулит, подагра…
И все в таком роде. Я даже бояться стал на кухню выходить. Сначала прислушиваюсь, а потом уж выхожу ужинать… Но когда тетя Аня пришла и пожаловалась нашим, что Лида хочет бросить школу, на кухне началось такое… Тут и моя мама, и тетя Аня, и, главное, Юлия Михайловна — все дружно наседали на Лидку. Особенно Юлия Михайловна.
— Ты сама понимать должна, — вкрадчиво говорила она. — Матери трудно. Все она отдает детям. Мишка маленький, единственная надежда на тебя. Вот мать радовалась, два годика потерпеть осталось, а там, бог даст, в институт поступишь, стипендию приносить начнешь. А там, глядишь, и специалист. Как же ты не понимаешь, что без десятилетки ты не сможешь стать полноценным членом общества?!
Лидка бурчала в ответ что-то нечленораздельное. Она так умела: буркнет себе под нос, ни то ни сё. Что-то среднее между «А, пошел ты в баню» или «А я почем знаю». Понимай как хочешь…
— Ты только подумай, — не отставала Юлия Михайловна, — какие условия для вас, ребят, созданы! Светлые классы, спортзалы, все сыты, одеты. Как тут не учиться! Да разве мы в наше время так жили! — Тут Юлия Михайловна отхлебнула из своей большой кружки молока, закусила кусочком бисквита и старательно вытерла бумажной салфеткой рот. — Мы голодные и босые в школу бегали. Мы…
— Ну, положим, босиком-то все-таки не ходили, — вмешалась мама.
— Да что вы, ей-богу… Если уж тапки брезентовые за обувь считать… — Юлия Михайловна повернулась к Лидке и снова впала в поучительно-торжественный тон. — Все дороги для вас открыты. Учиться вы должны, вы просто обязаны учиться…
— А она обязана? — Лидка хмуро кивнула в сторону матери.
Та молча и скорбно сидела в углу. Чашка остывшего чая стояла на краешке стола.
— А? Чего обязана? — переспрашивала Юлия Михайловна.
— Вкалывать обязана? Всю жизнь вкалывать, значит, а я учиться буду. За чужой-то счет…
Лидка стояла, прислонившись к дверному косяку, смотрела мрачновато, исподлобья.
— Разве мать чужая тебе? — повысила голос Юлия Михайловна. — Ты не должна так обижать мать, запомни это!
— Ну, мам, я пошла. — Лидка резким кивком попрощалась со всеми, вышла.
Я догнал ее у самых дверей.
— Ты что, и вправду из школы уходишь?
— Ну и что? Если даже и ухожу, так что?
— Да так… Как-то это бессмысленно получается…
Карякина слушать не стала, выскочила, хлопнув дверью перед самым моим носом.
Я ушел в свою комнату, принялся за уроки. Но почему-то все время думал о Лидке. Задумался и о жизни вообще. Если присмотреться к жизни, замечаешь, какая она у всех разная. И люди разные, и судьбы их, и даже внешний вид. Резко друг от друга отличаются. А когда-то тоже в классах сидели и были, как мы, школьниками… И еще подумалось мне, что сейчас, в восьмом, и наступил тот самый момент, когда каждый начинает сворачивать на свою собственную дорожку. Вот она, развилка, мы уже добрались до нее. Теперь начнем разбредаться, кто раньше, а кто чуть позже. Разница невелика. Потом когда-нибудь встретимся и, чего доброго, даже не узнаем друг друга… Как-то раньше об этом я не думал, тем более что мой-то путь ясен: наверное, буду инженером, как отец и мать. Это главное…
