Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Бруштейн Александра Яковлевна (электронная книга .TXT) 📗
Жду своей очереди уже без всякого трепета – ведь все будет такое же, ничего нового…
А вот, оказывается, и нет! Когда директор вызывает меня и я подхожу к столику с аттестатом, меня все-таки ожидает новая подробность: рука директора оказывается холодной и слегка влажной – как большая сырая котлета!
Но вот аттестаты вручены. Директор слегка поднимает руку. Сейчас он скажет речь.
– Поздравляю вас с окончанием курса наук. Будьте счастливы. Помните, что Россия – отечество наше – стоит на трех вечных основах: это православие, самодержавие и народность. Веруйте в Бога, будьте хорошими семьянинками, избегайте зла. Да будет с вами мир и Божия благодать…
Церемония кончена. Директор уходит, не взглянув в нашу сторону.
Мы в последний раз обходим классы, коридоры. Особенно сердечно прощаемся с «Пингвином».
Тепло прощаемся с Мопсей. Она, бедняга, геройски борется со своим волнением. На лице ее пятна коричневого румянца; она поминутно подносит к губам нарядный кружевной платочек. Обнимает и целует каждую из нас – не только своих, из бывшего первого отделения, но и всех нас, из второго. Отбросив чопорное «вы», она говорит нам матерински:
– Ну, ну, Христос с тобой! Хорошая, хорошая девочка!..
Дай тебе, Боже…
Вот и все. Весь выпускной праздник.
Нет, праздник, оказывается, впереди!
Внизу, в вестибюле, толпа народу. Мамы, тети, родные, младшие братья и сестры. Все они полны гордости за нас – ведь мы победили все трудности и выдержали все испытания!
Тут и Варина бабушка Варвара Дмитриевна Забелина. И «тетечка» Мели Норейко, по обыкновению разряженная пестро, как попугай. Рядом с нею – Манина мама, Бэлла Михайловна, скромно одетая, приветливая, сияющая радостью за обеих своих дочек: Маню и Катеньку Кандаурову. Как васильки во ржи, цветут добротой наивные глаза «Фиктории Ифан», Люсиной мамы. Ей нелегко «выводить дочку в люди» – она, труженица, горбом и мозолями заработала сегодняшний светлый день!
Еще спускаясь по лестнице, я вижу в толпе родных мою маму. Давно ли, кажется, привела она сюда меня, десятилетнюю, экзаменоваться в первый класс? Я тогда поднималась вверх по этой лестнице и, оглядываясь на маму, оставшуюся среди других мам, видела, как в ее дрожащих от волнения руках трепыхаются ленточки моей детской шляпы… Сегодня рядом с мамой стоит Сенечка с громадным букетом поздней персидской сирени. Папы, конечно, нет – в этот час он в госпитале, – но вместо папы пришел дедушка, мой милый, несносный скандалист дедушка. Он разглаживает на обе стороны бороду и строго смотрит на всех окружающих: всем своим видом дедушка напоминает о том, что человек должен быть человеком, а не свиньей! Завидев меня издали, Сенечка машет мне букетом в знак приветствия.
И, наверное, дедушка делает ему строгое замечание:
– Букет у тебя не для того, чтобы ковырять им в чужих носах!
Толпа выпускниц с их родными выливается на улицу.
У подъезда института стоит вереница экипажей, колясок, пролеток, извозчичьих дрожек.
Снова объятия и поцелуи – это уже выпускницы прощаются друг с другом, обещают писать письма, обмениваются адресами, зовут друг друга в гости. Приглашений – тьма! Даже при желании невозможно поспеть всюду.
Хорошенькая Леля Семилейская садится со своей мамой в пароконную коляску. Очень элегантная и милая Маня Ярошинская – дочь владельца того шикарного ателье мод, где шили для мадам Бурдес бальный туалет, испакощенный потом кошками, – уезжает в красивой пролетке с английской упряжью.
– Звощик! – визгливо зовет Мелина «тетечка» и важно громоздится с Мелей на узкое сиденье извозчичьих дрожек.
Обе – и тетя и племянница – пухленькие, кругленькие, как сладкие пончики с вареньем. На сытеньких личиках, словно сахарная пудра, сияет горделивое самодовольство: «Мы из выжших! Пусть нищие плетутся пешком, на то они и нищие. А мы можем себе позволить…»
– Меля, – кричит вслед Люся, – приходи к нам! Я тебя угощу мексиканским блюдом тирли-тирли!
Меля, не отвечая, презрительно вскидывает голову. Извозчик трогается… Прощай, Меля!
Родные разошлись. Разошлись и все выпускницы, кроме нашей компании. Мы отсюда пойдем не домой, а с визитами.
– Прощай, институт! – шутливо кричит Катенька подъезду, откуда уже больше никто не выходит.
Но дверь подъезда снова открывается. И из нее робко выскальзывает на улицу Соня Павлихина с чемоданчиком в руке. Соня боязливо осматривается – ей непривычно очутиться на улице одной, без построенных парами девочек, без привычного конвоя: служителя Степы и классной дамы.
Увидев нас, Соня искренне радуется:
– Ох, хорошо, что вы здесь! А я уж горюю, что не простилась с вами!
– А там, в вестибюле, еще кто-нибудь остался?
Соня вдруг густо краснеет:
– Нет. Я последняя. Сейчас за мной моя мама придет. В Поневеж поедем…
Я понимаю – Соня нарочно выжидала, пока все уйдут. Тогда к подъезду подойдет Сонина мама. Она, наверное, дожидается где-нибудь за углом. Больше всего на свете Соня боится, как бы «они» не увидели ее маму.
Вдруг с лица Сони исчезает привычная маска пугливого зверька, в глазах зажигается радость.
– Мама! – И Соня бросается навстречу торопливо идущей к институту невысокой, худенькой женщине. – Мама!
Мать и дочь припали друг к другу, смотрят не насмотрятся одна на другую. Соня забыла обо всем: и о своем чемоданчике, который она поставила рядом с нами на тротуар, и о нас. Она забыла даже свой вечный страх, как бы кто, увидев ее маму, не понял, что они «бедные».
Нас Соня не стесняется – три года она дружила со мной, ходила с нами по коридору во время перемен.
– Мама, – знакомит нас Соня, – это мои подруги, я тебе говорила. Помнишь? – И Соня смеется беспричинным счастливым смехом.
– Как же, как же! – говорит Сонина мама, обнимая нас и тоже смеясь, как бы отражая радость Сони. – Спасибо, милые, хорошие!
Взявшись под руки, Соня и ее мама уходят.
Мы смотрим вслед им. Только я знаю, какую тайну, тяжелую, горькую, несут они в душе. Глядя вслед их удаляющимся фигурам, я думаю: «Пусть все будет хорошо! Соня, все, все будет хорошо, вот увидишь!»
У меня в голове толкаются неясные мысли: «А про Соню и ее маму папа сказал бы, что это «нужно помнить»? Вот про этот жестокий стыд за стоптанную обувь, за перелицованное платье?.. И про гордость Мели, тщеславящейся попугайным нарядом «тетечки», шикарным рестораном «папульки», возможностью не ходить пешком, а ездить хотя бы в измызганной извозчичьей пролетке?..» Да, да, это тоже надо запомнить! На всю жизнь!
Первый наш «визит» – на Шопеновскую улицу, к Гороховым. Со времени экзамена по алгебре сюда ходила только Маня – на свои ежедневные занятия с Досей Гороховой.
В подъезде, где живут Гороховы, Маня останавливает нас.
– Вот что! – заявляет она очень решительно. – Ни одного слова о том… Понимаете? Можете рассказывать, как кто сдал географию, как кто чуть не срезался по физике. Но ни геометрии, ни алгебры у вас не было. Понимаете? Не было! – еще раз подчеркивает Маня.
Совершенно замороженные этим предисловием, мы входим к Гороховым с такими лицами, словно мы пришли на похороны.
Но хозяева так радуются нашему приходу, что мы сразу оттаиваем и перестаем торжественно пыжиться.
Горохов с интересом всматривается в каждую из нас, узнает, вспоминает разные смешные случаи, происходившие на его уроках в нашем классе. Конечно, он заставляет меня покраснеть, припомнив, как я заявила ему как-то, что «Яновской сегодня в классе нет»!
– А я уж тогда всех помнил, а про вас еще Юле и Досе рассказывал: «Есть в классе этакая Жанна д’Арк – не то девочка, не то мальчик, Яновская…» – И Серафим Григорьевич вспоминает это так беззлобно и весело, что я снова обретаю равновесие и смеюсь вместе со всеми.
Но Люся Сущевская продолжает дичиться. Она и идти к Гороховым не хотела. А теперь сидит позади всех нас, словно прячется.
Но Горохов хитро сощуривается.
