Партизанка Лара - Надеждина Надежда Августиновна (книги без сокращений txt) 📗
Мишка сидел под деревом на краю большой лесной поляны. На поляне были разложены лохматые вороха хвороста, похожие на огромные птичьи гнёзда. Скоро они вспыхнут огнём, освещая место посадки самолёту, который увезёт Мишку с собой. Неужели всё-таки увезёт?
В темноте хрустнула ветка под ногой. Это из палатки, где лежал обгоревший лётчик, вышла санитарка и окликнула Мишку:
— Дъютант, а дъютант!
— Ну чего вам? — помолчав, неохотно отозвался мальчик.
— Сидит под кустом, как ёж. Шёл бы лучше в палатку.
— Здесь воздух свежее.
— А ты не сбежишь?
Мишка усмехнулся. Он понимал, почему волнуется санитарка. Лететь должны были четверо, а на партизанский лесной аэродром доставили только двоих. Лара и сама скрылась, и увела с собой Фросю.
Что ж! Мишка не осуждал свою названую сестру. Втайне он даже гордился ее поступком. Если б не больная рука, и он бы сбежал. Точно!
Жаль, что разыскать Лару ему будет теперь трудно: ведь адреса её он не взял.
Дурак! Должен был догадаться, что она не уедет, что она обязательно сбежит, что, кивая ему у двери, она с ним прощалась.
Так или иначе, но с ней он простился. И с другими партизанами. И даже с Грачиком. А вот с самым дорогим ему человеком, с командиром, проститься не смог: командир весь день был в отлучке.
Правда, ему сказали, что командир обязательно приедет на аэродром.
Но стало совсем темно, а его всё нет и нет. Теперь ему уже не успеть…
Опять захрустели ветки. Кто-то, подойдя к палатке, заговорил с санитаркой.
— Так где же он? — услышал мальчик знакомый голос.
Приехал! И сразу же про него спросил.
— А я уже думал, вы опоздаете… — Мишка сиял от радости.
— По-моему, тебе известно, что я не опаздываю. — Командир осветил зажигалкой свои ручные часы. — Самое время. Сейчас будут зажигать сигнальные костры.
Запылали костры. Пламя потянулось ввысь, к небу — земля подавала огненный сигнал. И небо ответило металлическим голосом. Оно гудело, рокотало.
Закрывая крыльями звёзды, над поляной пронёсся самолёт.
Он пронёсся ещё раз, теперь уже гораздо ниже. Воющий ветер пригнул пламя костров. Трава то вставала дыбом, как шерсть испуганного зверя, то, дрожа, расстилалась по земле.
Рёв моторов помешал Мишке расслышать, что именно сказал ему командир. Наверно, он сказал: «Хорошо посадил».
Пропеллер ещё вращался, окружённый волнистым радужным сиянием, но уже были неподвижны упёршиеся в землю колёса шасси.
Командир поздоровался с пилотом, с маленькой женщиной, которая с чемоданчиком в руках вышла из машины. Она показалась Мишке совсем молоденькой. Прямо как школьная вожатая. Даже не верится, что она врач.
— Так вот он какой, раненый мальчик! — Женщина ласково улыбнулась Мишке. — Ты ещё ни разу не летал на самолёте? Я знаю, тебе понравится, знаю, что мы с тобой подружимся. А сейчас, пожалуйста, проводите меня к больному с ожогами.
Двое партизан повели её в палатку. Командир остался возле машины. Он давал распоряжения людям, которые разгружали самолёт.
Мишка не отходил от командира. Когда его посадят в машину, он будет просто раненый мальчик, но пока что он самого командира бригады адъютант.
Ему хотелось, чтобы машину разгружали не так быстро, чтобы он был адъютантом ещё полчасика, ещё четверть часика, хотя бы ещё пять минут.
Но уже принесли носилки с больным лётчиком, и женщина-врач позвала Мишку.
— Будь здоров и счастлив! — сказал командир. — А за службу твою — спасибо!
Они стояли друг против друга: мужчина и мальчик. Мужчина пожал мальчику руку, как боевому товарищу. Мишка весь вспыхнул от счастья. Но не тронулся с места. И старший понял, чего ждёт младший. Он шагнул вперёд, и курносое мальчишечье лицо припало к его груди.
А потом Мишка, подозрительно шмыгая носом, оторвался от командира, отступил на два шага и чётко, по-военному отдал честь. И командир отдал Мишке честь и держал руку у козырька до тех пор, пока мальчик не скрылся в самолёте.
Самолёт летел над тихим ночным лесом. Спали на ветвях птицы; ёлки, покачиваясь, рассказывали ветру свои скрипучие, дремучие сны.
Но не все спали в лесу в эту звёздную летнюю ночь. На одной из полянок зашевелились стебли иван-да-марьи, из травы поднялась кудрявая голова.
— Фрося, проснись! Слышишь, гудит самолёт!
Фрося буркнула во сне что-то невнятное.
Встав на колени, Лара всматривалась в гудящее небо. Оно было зеленоватое, в светлячках звёзд.
— Счастливо, Миша! Я тебя не забуду.
И хотя девочка знала, что Мишке, конечно, не разглядеть то, что она ему показывала, но всё же она протянула вверх ладонь, на которой лежал обломок карандаша.
Глава IV
Всё равно будет по нашему
Никто больше в деревне нищим корки не подавал. Старый хлеб кончился, новый только начали жать.
Теперь Санька приносил Лариной бабушке то грибов, то ягод из леса. А уж вязанку хвороста само собой.
Деревенские говорили, что Санька совестливый и памятливый: бабушка вылечила его от золотухи — вот он теперь и печётся о ней.
Только это было не совсем так. Про золотуху Санька давно забыл, но про Лару не забыл. Он считал, что, помогая бабушке, помогает партизанской семье.
Он не верил, что Лару отправили в Германию. Такая не дастся! Она солдатам руки перекусает, из вагона выпрыгнет, речку переплывёт! Её не заставишь служить немецкой фрау. Лариска — у партизан. За озером Язно.
Окончательно уверился в этом Санька после троицына дня.
Кто пустил этот слух, пальцем не укажешь, а подхватили все. Говорили, что печенёвские девчонки никуда не уехали и ходят по деревням. Будто бы Раю видели в Шолохове, а Лару и Фросю — в церкви в Неведро. Говорили об этом прямо на улице, и Санька заметил, что Раиной и Фросиной матерям очень неприятен этот разговор.
— Ну что вы брешете, бабы, ведь сами-то не видели! Уж хоть бы бабушке эти басни не пересказывали. Она, что дитё малое, начнёт повторять при немцах, и потащат старуху на допрос…
И тут Санька подумал, что матери сами всё знают, но скрывают от бабушки — боятся, что она не сумеет сохранить тайну.
Что ж? Пожалуй, они правы. Теперь немцы стояли в самом Печенёве. Санька не раз видел, как по улице, заложив руки за спину, проходит низколобый рябой солдат. Деревенские дали ему кличку «Палач». Говорили, он избивает людей на допросах. Что, если Палач начнёт выпытывать у бабушки, где её внучка? Нет, уж лучше бабушке ничего не знать…
Обычно Санька навещал бабушку вечером. Утром он рыскал по лесу, собирая грибы и ягоды, а днём продавал их на тимоновском рынке, подмешивая к хорошим грибам поганки. Свои, деревенские, разберутся, они в грибах толк знают, а для поганых гитлеровцев и поганки хороши.
В этот день Саньке не везло. Народу на рынке было немного, и грибов никто не покупал. Мальчик нашёл только одну, по его мнению, солидную покупательницу: это была рослая чернобровая женщина с родинкой на левой щеке.
Положив наверх самые лучшие грибы, мальчик подошёл ближе, держа у груди корзинку. Но женщина не обратила внимания на Санькин товар, она была занята разговором со старушкой, продававшей лук.
— Дорого просишь, а лук твой щуплый!
— Не греши, хозяйка! Лук, как мёд, — сладкий и налитой. Так где ж, говоришь, этих девчонок поймали?
— В Козодоях патруль задержал. Трое их было: две беленькие, третья чернявая. Замкнул их патруль на ночь в сарай, а крыша-то была соломенная. Ночью они расшебаршили крышу и в дырку ушли. Теперь немцы их ищут.
— Да небось это побирушки были, а не партизанки!
— Как же не партизанки! Они листовки покидали, а в тех листовках написано, что Гитлеру скоро…
Женщина оглянулась и увидела рядом с собой Саньку, застывшего с разинутым ртом. Из накренившейся корзинки на землю сыпались грибы.
— Чего, мальчик, зеваешь? Все поганки свои порассыпал…
— Там есть и хорошие, — пробормотал Санька, — вы их себе, тётя, возьмите, а я побежал. Тётя, спасибо!..
