Автостопом на север - Хольц-Баумерт Герхард (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
— Алло!.. Что с вами?.. Вы ранены?
Мертвец приподнялся, сел, зевнул и принялся стряхивать пыль с брюк. Ни ран, ни крови я не заметила на нем. Раз-другой сердце мое еще рванулось из груди, потом вдруг подкосились колени, и я вынуждена была опуститься на землю рядом с незнакомцем. Еще не остыл страх, как к нему прибавилось что-то новое, и в этом новом было уже и положительное: в первую же секунду я узнала в незнакомце Оттомара Хэппуса. И сразу почувствовала, что ужасно краснею. Глупо, конечно, да и необъяснимо, но все было именно так.
— Этот мальчик сказал, что вы убиты… но вы… я узнала — вы господин Хэппус.
Оттомар Хэппус улыбнулся. О, как хорошо я знаю эту улыбку! Как часто я видела ее в кино и на экране телевизора! Он улыбается как-то застенчиво, я сказала бы — пугливо и ужасно обаятельно.
Я быстро ответила, ни минуты не раздумывая. Некоторые считают это моей сильной стороной, но папа говорит — это моя слабая сторона. Он даже так и называет меня: «моя быстрая».
Оттомар Хэппус низко, как со сцены, поклонился. Голова его коснулась колен, и мы рассмеялись — поклон сидя выглядел очень смешно. Смеялась я и Оттомар Хэппус, в то время как Гуннар, ничего не понимая, ощипывал свои джинсы. Прямо как первоклассник.
Мы долго беседовали о «Фаусте» Гёте — это был чудесный разговор, и я лишь сожалею о том, что не могла записать его на магнитофонную ленту: он заслуживал того, чтобы передать его по радио.
Оттомар Хэппус спрашивал меня о ролях, видела ли я его в той или иной, а я поведала ему о том огромном впечатлении, какое он всегда производил на меня.
— В «Серебряном колибри» ты меня видела? Пустяковый детектив, слабенький, кстати, лишенный какой бы то ни было изюминки, но одну сцену, сдается мне, я провел суверенно…
Он говорил очень тихо, ронял слова как бы невзначай, но они западали в самую душу.
Словно завороженная, я кивала ему. В его присутствии все казалось так просто, так чудесно! Я говорила с ним как с человеком, которого я знала сто лет! Должно быть и Оттомар Хэппус ощущал нечто подобное, он поделился со мной своими тревогами и заботами:
— Этот Портек, именующий себя режиссером, хотел отдать Тельгейма Ишлю. Ты можешь себе представить Ишля в роли Тельгейма? Абсолютно неподходящий типаж: долговязый, худой, неуравновешенность во всем. Тельгейм — это ж человек, личность, уверенная поступь, но и с приступами слабости, так сказать, прусского характера и в известном смысле прогрессивного. Разве нечто подобное способен сыграть Ишль? Портек с головой уходит в интриги. Впрочем, я не хотел бы, чтобы ты неверно истолковала меня — сам он не интриган, его запутывают, втягивают в интриги. Но скажи, ты видишь Ишля в роли Тельгейма?
Я, конечно, знаю Ишля, знаю как певца и как драматического актера, и я никогда не подумала бы, что он может быть интриганом. Подняв, словно для клятвы, правую руку, я произнесла:
— Есть только один человек, способный сыграть…
— …Тельгейма, — подсказал Оттомар Хэппус. — Ты имеешь в виду меня? Однако я не намерен играть Тельгейма.
И он рассмеялся глубоко и почти беззвучно. То был какой-то теплый, необыкновенно заразительный смех. Даже эта кислятина, этот Гуннар, не имеющий никакого представления об искусстве, о театре, и тот рассмеялся.
Порой я задаю себе вопрос: а была ли эта берлинская жердь, этот Гуннар, с нами, когда мы с Хэппусом говорили о Фаусте, о Тельгейме? Когда я читала мое любимое стихотворение Шторма — то самое, с которым я уже много раз так успешно выступала…
— Талант! Талант! — воскликнул Оттомар Хэппус, притронувшись пальцем к моей коленке. — Тебе надо работать, работать и работать, участвовать в самодеятельности, выступать на вечерах — я уже вижу, как мы с тобой выступаем вместе, и мы — коллеги.
— О, дорогой господин Хэппус, пожалуйста…
— Что за вздор, коллега! Коллеги обращаются друг к другу на «ты». Говори мне просто Джолли — так меня все на студии зовут.
— …прочтите, прочтите хотя бы небольшой отрывок…
Хэппус закрыл глаза, опустил голову и заговорил с такой душераздирающей тоской:
— «…спешим, спешим покинуть этот дом. Назойливая вежливость этой незнакомой дамы оскорбляет меня более, нежели грубость хозяина. Возьми это кольцо!»
Он протянул мне руку, и какую-то долю секунды мне почудилось, будто я и впрямь вижу кольцо в его руке…
— «Это все, что у меня осталось, и никогда бы я не подумал, что мне будет суждено так расставаться с ним. Пусть тебе дадут за него восемьдесят фридрихсдоров… те… те… те… Я жду тебя по соседству в гостином дворе».
Неожиданно голос его изменился:
— «…не беспокойтесь, господин майор».
Он откинулся назад, упал на запыленную траву и закрыл глаза.
— «Тебя зовут Франциска?» — вдруг спросил он вновь изменившимся голосом, бархатным и теплым.
Губы мои дрожали, когда я отвечала:
— Я же Тереза.
И господин Хэппус, которого его друзья называют Джолли, успокаивающе погладил меня по плечу:
— «Где я?»
Глаза его обыскивали небосвод и ничего не узнавали, не узнавали даже меня, сидевшую молча и неподвижно рядом.
— «О ангел коварный, так мучить меня…»
Он схватил мою руку, прильнул к ней губами, а я, будто онемев, позволила ему это, с ужасом чувствуя, что краснею еще больше.
В эту минуту Гуннар вновь напомнил о себе: возможно, что он был свидетелем, разумеется, ничего не понимающим свидетелем, той суверенной сцены — игра ли, жизнь ли? — которую мы репетировали с Оттомаром Хэппусом. Но, возможно, он и исторгнул из себя этот грубый смех, как он делал это неоднократно, глупо, бессмысленно блея, будто козел. Уверена, что и Оттомар Хэппус — я уже почти готова назвать его Джолли — ощутил то же, что и я.
— «Дитя мое, — сказал он мне, — поднимемся и пройдемся немного».
Все девчонки нашего класса были в ужасе, когда я им рассказала, что я поехала одна с Оттомаром Хэппусом и что мы с ним на «ты».
Небрежно я бросила Гуннару:
— Я прокачусь немного с господином Хэппусом. Два-три километра, там мы и встретимся. Сколько я тебя знаю, ты скоро подцепишь машину. Чао.
Идет дождь. Даже холодно. Мальчишки играют в карты, девчонки — кто читает, кто пишет письма. И, конечно же, я тоже пишу. И очень стараюсь вспомнить все, вплоть до отдельных словечек, произнесенных Джолли. Сколько раз я уже рассказывала о моей встрече с ним — девочки без конца просят рассказать еще и еще. А я, как мне кажется, могла бы продекламировать весь наш диалог, сцена за сценой.
Джолли Хэппус вел машину смело и уверенно. У меня было такое чувство, словно мы оторвались от шоссе и летим навстречу солнцу. Джолли одной рукой держал руль, а другую положил на спинку сиденья позади меня. Будто в забытьи, рука порой играла моими волосами. Я спросила, куда он едет, в отпуске ли он или отдыхает после столь утомительных съемок.
— О господи… Кстати, мы договорились говорить друг другу «ты». Бедный, бедный Джолли едет выступать в какой-то городишко. Слушать его будут несколько эсэнэмовцев и толпа глупых девиц…
Я совсем не рассердилась — я же не причисляла себя к глупым девицам, — и все же Оттомар Хэппус счел необходимым извиниться и, как бы успокаивая меня, положил руку мне на плечо.
— …Потом заявятся несколько молодящихся дам и примутся расспрашивать меня до поздней ночи. И все эти вопросы мне задавали уже сотни раз, и сотни раз мне приходилось на них отвечать. Потом ты плетешься в свой номер, валишься на продавленную кровать… И, разумеется, нет ванны, и окна выходят на базарную площадь, и всю ночь напролет грохочут грузовики. Гальберштадтских сосисок ты в ресторации не получишь, подадут тебе позавчерашние котлеты, и в отчаянии ты хватаешься за бутылку «Советского шампанского», но и оно уже не такое, каким было когда-то, не правда ли?
