Безмятежные годы (сборник) - Новицкая Вера Сергеевна (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
– Нет, ничего, я только стукнула турка, – отвечает мамочка.
Что за турок? Интересно. Опять шур-шур-шур… Опять шуршит. Наконец нас зовут.
Как весело, радостно, так по-праздничному сияют милые огоньки, много-много их и среди комнаты, и на стенах залы, даже на стене кабинета, даже в мамусином будуарчике. Елочка отражается во всех трех зеркалах гостиной, в папином висящем над тахтой зеркале, в мамочкином трюмо. Чудо!
Из детей были только Снежины – Люба с Сашей – да наш Володя. А из больших мамочкины три кузины – Женя, Нина и Наташа, их брат – студент Боба, дядя Коля, Леонид Георгиевич с тетей Лидушей, Петр Ильич – кажется, и все. Свои только, все самые близкие. Каждый получил хорошенькие подарки и чудесные конфеты.
Всех подарков перечислять не стану, это и я засну, пока напишу, да и тот, кто читать будет, тоже носом клевать начнет, – где же там? Подумайте, столько людей и каждому по одному, два, а то и три подарка.
Скажу только, что я получила: журнал «Всходы» за весь прошлый год в дивном зеленом с золотом переплете; душку-пре-душку туалетный столик, покрытый белой кисеей и весь подхваченный голубыми бантиками, а на нем страшно симпатичный приборчик из сине-зеленоватого стекла, вроде моего фонарика. Теперь моя комнатка еще милей и уютнее станет. Потом пенал, круглый, с пресмешной головой арапчонка наверху; бюварчик [48] и книгу «Две девочки и один мальчик», которую мне давно хотелось иметь.
Пока елка горела, мы ели, ели и ели, да еще хлопушки хлопали и потом наряжались в колпаки и костюмы. Взрослые все тоже должны были надевать. Мамочку нарядили пожарным, а Петра Ильича чухонкой-молочницей; Володьке достался костюм ЬйЬй [49] , мне – мак, Любе – рыбачка.
Если б вы только видели Петра Ильича чухонкой! Толстый, милый, под подбородком завязочки от чепчика трясутся.
Но это все еще ничего, дальше лучше было. Затеяли опять в шарады играть, это любимая игра Жени, Нины и Наташи, они чудесно умеют и выдумывать, и представлять. Этот раз все, все без исключения приняли участие. Разделились, как всегда, на две партии – одна представляет, другая смотрит и отгадывает, по очереди. Я была в одной партии с Наташей, Петром Ильичем, Бобой, Женей и Володей. Этот раз очень заковыристые шарады придумывали, такие слова попадались, что я не особенно-то и понимала их. Но это все равно, не в том дело.
С самого начала была шарада «куль – е – бяка».
Первую картину так изобразили (это наша партия). В Малороссии [50] , в крестьянской избе сидят хохлатки [51] . Все мы хохлатками и нарядились, накрутили вроде таких… Как они называются?.. Ну, что малоросски на головах носят, тряпочки такие? Ну, все равно. Поняли? И сзади концы прицепили, будто ленты и косы, обмотались пестрыми салфетками, скатертями. Очень хорошо. Сидим. Вдруг из другой комнаты пение:
Я до кумы иду
Ей кулечек несу,
Аутом, у куле
Черевички куме.
Входит Петр Иванович в военной форме с аксельбантами, а сверх сюртука вместо кушака повязан пестрый платок, что наша Дарья на рынок надевает, на голове моя серая барашковая шапочка, как хохлы носят, под рукой кулек, и входит он приплясывая и опять припевая:
Я до кумы иду
Ей кулечек несу…
Ну, потом подходит к нам, здоровается, начинает из «куля» вынимать то одно, то другое и всем хохлаткам раздаривать. Мы все рады, все заглядываем в «куль», а он из него вещицы все тянет да тянет.
Это был «куль».
Потом второе: «Э… э… э». Будто мы в ложе, а один господин (Боба) все э-кает, так фатовато, противно говорит.
Последнее – «бяка». Вот как мы тут все живы остались и не перемерли со смеху, так я и до сих пор не знаю. Уж не говорю про Любу, про меня, но даже мамуся платком слезы вытирала, так она смеялась.
Третью картину, самую эту «бяку», так изобразили:
Мы все – маленькие дети, только Женя – гувернантка. Мы одни в комнате, шалим, кричим, деремся. Вдруг дверь отворяется и Петр Ильич в бумажной шапке с султанчиком, за поясом зонтик вместо шашки, вприпрыжку, верхом на половой щетке вскакивает в комнату и начинает как будто давить нас. Мы визжим, кричим, он все скачет. Дверь распахивается, влетает гувернантка – Женя. Как посмотрела она на Петра Ивановича – и роль свою забыла, чуть на пол не садится от смеха. Наконец с силами собралась, стала бранить нас, всех по углам рассовала, а мы ей со всех сторон: «Злюка!», «Бяка!», «Бяка!» Петр Иванович схватил ее за платье, сам все верхом на щетке скачет и ее за собой по всей гостиной за юбку тянет и громче нас всех: «Бяка»! «Бяка»! «Бяка»!
Кто не видел, и тому, я думаю, смешно читать будет, а посмотреть, так, я вам говорю, умереть можно.
Целое было – «кулебяка». Ничего особенного: именины и угощают кулебякой.
Другая шарада была тоже уморительная, не так чтоб и слишком comme il faut [52] , но ведь мы были все свои, только родные.
Петр Ильич не считается, он все равно что свой, да и тут опять он одну из главных ролей исполнял. Я ее все-таки запишу, а коли кого-нибудь из читающих мой дневник уж очень большая comme il faut’ность [53] одолеет, пусть перемахнет странички через две, но только, право, он много потеряет. Уж мамуся моя, вы знаете, у-ух как за bon genre [54] стоит, а здесь и она не выдержала, смеялась как девчурочка.
Другая шарада была – «карикатура».
Первая картина – корчма. Женя в переднике (накидка с подушки), платочек (чайная салфетка) на голове – хозяйка. Публика заходит закусить и выпить, кто рюмочку, кто две. Вдруг дверь с шумом распахивается, и в шапке набекрень вваливает гуляка-француз – Боба.
– Эй, madame! Un quart [55] де водкэ! – кричит.
Женя низко кланяется.
– Стаканчик прикажете, вашей милости?
– Нэ, нэ, стаканшик, donnez un quart [56] де водкэ! – грозно вопит француз.
– Рюмочку, рюмочку? – все не понимает хозяйка.
– К шорту рюмашка! Quart, quart де водкэ! – ревет гуляка.
– Прости Господи, что твоя ворона раскаркался, – говорит Женя. – Ну его! Дам четверную, пусть пьет…
И приносит ему большую бутыль.
Это было «quart».
Второе. Все мы будто идем дачу нанимать. Выходим на улицу, то есть в гостиную, а там метут, каждый около своей дачи, три дворника: Петр Ильич, Боба и Володя – и беседуют себе, по-настоящему, по-дворницки. Мы появляемся. Наташа обращается к Бобе:
– Нельзя ли, любезный, дачу осмотреть?
– Да что ж нельзя? Иик… завсегда… иик… можно… Пожа… иик… луйте… иик…
– Фу, какой ужасный дворник, не будем лучше и дачу смотреть, – говорит Наташа и поворачивается к дворнику: – Мы, братец, другой раз зайдем, теперь поздно.
– Мо-ожно… иик… и другой… что ж… иик… нельзя? Мы… иик… завсегда… иик… готовы… иик… служить.
Подходим к Володе. Наташа опять:
– У вас, братец, дача сдается?
– Так… иик… тошно… иик… ваше пре… иик… восходи… иик… тельство и… ик…
Наташа не может сдержать хохота, мы все тоже валяемся, даже мамуся весело так, раскатисто хохочет. Но Наташа опять входит в роль, подтягивает губы и обращается к нам:
– Я думаю, здесь и смотреть не стоит, видите, тут дворник тоже уже начал… – она не договаривает.
– Да, да, конечно, – говорим мы, – не стоит, вон там третий стоит, приличный такой, верно, и дача хорошая.
Подходим к Петру Ильичу:
– Сдается дача? Можно посмотреть?
– Можно… иик… можно, а… иик… сколько… иик… вам комнат иик… иик… иик… иик…»
– Нечего сказать, хороши, – говорит Наташа, – точно все сговорились. Фи, уйдем, может, это заразительно, я чувствую, что и мне что-то хочется иик… икать…
Второе, вы поняли – было, pardon, «икать».
Третье – «ура». Ничего особенного: пили на свадьбе за здоровье новобрачных и кричали «ура».
Целое – «карикатура» (немного оно безграмотно вышло, мягкий-то знак лишний, ну, да ведь это не русский урок – сойдет).
Нарядили мы все того же Петра Ильича дамой, в белое платье, которое смастерили из всяких покрывал, на голову надели ему такую большую мамочкину шляпу с пером, дали веер в руки, и вот он, приподняв шлейф и приложив руку к сердцу, сперва присел, а потом нежным женским голосом запел: «Поймешь ли ты души моей волнение…»