КАДРИ - Раннамаа Сильвия (читаем книги бесплатно txt) 📗
Что виноват кто-то из нашей школы, было уже известно.
Пусть попробует кто-нибудь, глядя в серьезные, внимательные глаза директора, сказать: «Не знаю». Ведь директор-то понимает, что ты знаешь, и ты прекрасно это чувствуешь. Лично я во время разговора с директором пристально разглядывала большую географическую карту на стене.
Рейн сказал громко, даже как-то вызывающе:
– Не знаю!
Имби также. Айме, к счастью, не спрашивали. Кажется, не знали, что она тоже была с нами. Самого Энту не было в школе. Урмаса спросили последним. В сравнении с нами ему все же было легче. Он мог ответить: «Я не видел», и это не было ложью, хотя и правдой это не назовешь.
Когда мы вышли от директора, все столпились вокруг нас и принялись расспрашивать. Рейн подал знак, чтобы мы молчали. Так мы и сделали. Больше всех любопытствовали Юта и Витя. Юта приставала ко мне с вопросами и оказалась вдруг моей «старой подругой». Я молчала, как и все другие. Мы стали ни с того ни с сего какими-то заговорщиками. Всем до нас было дело. А мы сгорали от стыда за свою ложь, но упорно молчали.
Ну вот, теперь я наконец начинаю лучше понимать Урмаса. Он и правда не похож на других.
С того дня, как произошел этот ужасный случай, прошла уже целая неделя, и какая неделя! На следующий день после случившегося в школу пришла мать этого маленького мальчика. Она тоже поблагодарила нас и сказала, что сын ее уже дома, но от ее благодарности нам почему-то стало неловко. Директор сказал:
– Вот видите, ребята у нас хорошие, славные, только одного не понимают: нельзя оставлять безнаказанными такие поступки. Кто внушил им такое глупое понятие о чести?
Мы выслушали его слова, опустив голову.
Срочно созвали пионерский сбор. На сборе говорили о чести, о ее правильном и ложном понимании. Я сознавала, что пионервожатый прав как никто, говоря, что от зла и подлости нельзя избавиться, если не бороться с этим, что покрывать зло – это тоже преступление. Ничто не помогало. Чем больше на нас нажимали, тем упрямее мы становились.
Ребятам-то ведь казалось, что они ведут себя благородно. Они считали низостью и предательством жаловаться на товарища. Мне казалось, что и Урмас того же мнения, хоть он и помалкивал. Но я чувствовала себя совсем не благородной, а только несчастной. Мне было стыдно перед учителями, и я даже презирала себя, потому что мое молчание было вызвано малодостойной причиной: мне просто хотелось быть похожей на других.
Айме дрожала и все время просила не говорить, что она тоже была в тот раз на Береговой круче, потому что она ужасно боялась Энту. Я тоже боюсь Энту. Жутко боюсь. Стоит мне только вспомнить его маленькие злые глаза или его ужасный смех, как меня сразу охватывает страх. И все-таки я пошла на ложь не из страха. Дело не в Энту, дело во мне самой. Это так. Но я чувствую, что сказать правду вовсе не подлость, пускай бы даже Энту избил меня за это. Больше, чем Энту, я боюсь презрения товарищей. Я знаю, что стоит мне сказать учителю правду, как другие сочтут меня предательницей, и я уже не буду заодно с другими ребятами, не буду ровней Урмасу, Имби и Рейну.
Я решила ходить в школу без шарфа и перчаток, в пальто нараспашку, чтобы простудиться, заболеть и хоть таким путем от всего избавиться. Но, хотя раньше я простужалась от малейшего сквозняка, теперь это мне никак не удавалось. А вот Энту уже неделю, как разыгрывает из себя больного. Он сказал Айме, с которой они живут в одном доме, что пусть только кто-нибудь попробует пожаловаться!
Единственный человек, с которым я решилась поделиться своей тревогой, была Анне. Я зашла к ней.
Анне сказала просто:
– Раз другие решили, что говорить нельзя, то и ты ни в коем случае не должна говорить. В самом деле, ведь этому малышу не станет лучше, если Энту выгонят из школы. Да и Энту должен же где-нибудь учиться. А не то каким он вырастет!
Что верно, то верно. Но смотреть учителям в глаза приходилось мне, а не Анне. И Энту, наверно, никогда не подставлял Анне ножку, никогда не швырял в нее снежком, в который закатан камень. Никто не может мне помочь, даже Анне. Конечно, мне стало немного легче после того, как я излила ей душу. Будто поделилась горем и мне лишь половинка осталась.
Но в конце концов и Урмас попал в затруднительное положение. Директор опять начал его спрашивать, Урмас опять сказал, что не видел, но директор возразил:
– Допустим, что не видел. Но ведь ты знаешь, кто это сделал?
Урмас покраснел, но глаз не опустил и сказал:
– Да, знаю, но все равно не скажу. Никто не скажет. Зачем вы нас принуждаете? Никто из нас не виноват. А тот, кто виноват, должен сам признаться.
Директор пристально поглядел на Урмаса:
– Вот как ты думаешь? Ну хорошо! Ступай.
Я решила, что Урмас совсем одурел от всей этой истории. Энту! Чтоб Энту сознался сам?! Чего захотел!
Потом я его спросила, почему он так сказал. Отведя взгляд в сторону, Урмас ответил раздражённо:
– Да ни почему, просто так!
Раз не хочет говорить, и не надо! Пусть! Я отвернулась. Тогда Урмас заговорил совсем другим голосом:
– Ты придешь сегодня на Береговую кручу?
– Я и видеть не хочу этой Береговой кручи! – угрюмо ответила я.
– Почему? – удивился Урмас. – Я хожу туда каждый день, когда свободен. Приходи и ты, что за радость дома сидеть?
Хелле была простужена и не могла пойти со мной, но позволила взять санки.
Гора, как всегда, кишела детьми, слышались крики и смех, как будто здесь никогда ничего плохого не случалось.
На этот раз Урмас пришел один. Я предложила ему кататься на моих санках. Он правил, а я сидела сзади. Потому ли, что я сидела без дела, или еще почему, но катание на этот раз не доставило мне никакого удовольствия. Не было солнца, не было и лебедей! Ветер давно уже сорвал с елей нарядные белые шубы. Было только низко нависшее грязно-серое небо, затоптанный снег и гнетущее воспоминание о недавнем несчастье.
Мы скатились уже несколько раз, как вдруг на горе послышался грубый смех Энту, неприятный такой, словно в жестяную посудину камни сыплют. У меня заколотилось сердце. Я сказала Урмасу:
– Что-то мне не хочется больше кататься. Пойдем домой.
Но Урмас быстро повернул санки и, не ссадив меня, поволок их в гору со словами:
– А я только разохотился.
Я соскочила в снег и с тяжелым сердцем поплелась за ним. Когда мы добрались до верхушки горы, Энту с хвастливым видом говорил что-то Имби. Я не расслышала слов. Имби покраснела и открыла рот, чтобы ответить ему, но тут к ним подскочил Урмас и сказал Энту, переведя дух после подъема:
– Энту, поищи-ка себе другое место для катания.
Энту расшумелся:
– Ты откуда взялся? Ишь, нашелся распорядитель! Командуй своими ребятишками. А может, и ты захотел слететь вниз?
Урмас ответил спокойно:
– Что ж, попробуй! Небось не посмеешь. Это с малышами и девочками ты такой храбрец.
Энту сделал грозное лицо и, оттолкнувшись палками, подъехал к Урмасу вплотную. Но Урмас не отступил, а сказал презрительно и вызывающе:
– Думаешь, я боюсь таких, как ты? Ошибаешься. Сам ты боишься!
От злости и раздражения лицо Энту пошло пятнами.
– Посмей повторить то, что ты сказал! – прошипел он сквозь зубы.
И Урмас повторил. Какое у него было лицо! По-моему, Урмас был похож на древнего военачальника или на кого-то в этом роде, когда он сказал медленно и отчетливо:
– Ты, Энту Адамсон, жалкий трус!
Господи, что тут началось! Урмас едва успел кончить свою фразу, как Энту отпустил ему такую затрещину, что Урмас навзничь полетел в снег. Потом все было как в кино. Я никогда бы не поверила, что Урмас такой быстрый. Не успела я ахнуть, как он уже был на ногах и одним ударом тоже свалил Энту с ног. Тогда Энту скинул лыжи и с таким свирепым видом подскочил к Урмасу, что я испугалась. Правда, Урмас большой и сильный мальчик, но Энту еще больше его, и к тому же он опытный драчун. Я растерянно оглянулась, не вступится ли кто-нибудь за Урмаса. Рейн уже забрался опять на гору, но вел себя не лучше других. Мальчишки столпились вокруг дерущихся, и вся их помощь состояла в том, что они изо всех сил подзуживали:
