Мы вернёмся на Землю - Левинзон Гавриил Александрович (книги онлайн TXT) 📗

— Параскевич, — сказал я, — сейчас будем драться!

Он улыбнулся, но, разглядев моё лицо, перестал улыбаться.

— Я не могу, — сказал он. — Я иду на игру. Сегодня предпоследний тур.

— А мне какое дело! — сказал я.

Тогда он решил меня обежать, но я схватил его за рубашку. Рубашка затрещала… В общем, я её разорвал.

— Водовоз, — сказал Параскевич (он ощупывал сзади рубашку), — правильно говорят о тебе, что ты негодяй.

— Молчи, гений!.. — сказал я. — Сейчас схлопочешь!

Параскевич снял рубашку и засунул в карман.

— Водовоз, — сказал он, — ты негодяй, каких мало. Предупреждаю, как только папа приедет из командировки, он придёт в школу и заставит тебя заплатить за рубашку. — Он повернулся и пошёл играть в шахматы в майке.

— Да что ты меня своим папой пугаешь! — крикнул я.

Но он не обернулся. Смотри-ка какой: негодяем обозвал! Я — негодяй?! Коммерческий директор — вот это негодяй! Манечка Аб — это я могу понять! Неужели же и я негодяй?! Вот это у меня в голове не укладывается.

Дома я пролежал на диване до самого вечера. Я не вышел ужинать. Я слышал, как мама с Милой шепчутся за дверью. Потом Мила вошла. Она делала вид, что ищет что-то. И она тоже думает, что я негодяй? Замечательно. Я отвернулся к стене. Никто мне не нужен. Я думал о себе, что я бездушный. А это они все бездушные. Им нравятся такие, как коммерческий директор, они забывают о людях, с которыми дружили. Разве им дружба дорога? Утюг им дорог. Дурацкий утюг, который древесным углём разогревают. Они готовы из-за банки со сметаной оклеветать человека. А умри я сегодня, так они нанесут венков, и на лентах будет написано: ЛЮБИМОМУ, ДОРОГОМУ…

Я представил себе, как меня хоронят. Вот за гробом идёт коммерческий директор и несёт венок с надписью: «Дорогому, незабвенному Лёне Водовозу от старшего товарища». А рядом с ним Стасик Таковский. Ну что бы он написал на своём венке? Наверно, такое: «Любимому Лёне Водовозу, который подарил мне утюг». Потом ещё идёт Манечка Аб. Она жадина и поэтому несёт совсем маленький веночек…

Я заснул не раздеваясь.

Ночью я услышал, что кто-то плачет, и проснулся. Оказалось, это я сам плачу. Мне было себя очень жаль.

Мой дружище Родионов

Я одинок, и никто мне не нужен. В школе и дома я ни с кем не разговариваю, а когда со мной заговаривают, не отвечаю. Я заметил, что становлюсь человеком необыкновенным. Многие на меня поглядывают как-то по-особенному. Дома я подслушал, как мама и Мила говорили обо мне. Оказывается, со мной творится что-то неладное.

Я после этого принялся за стихи. Я писал до самого вечера и исписал почти целую тетрадь стихами о лживом коммерческом директоре и о негодяйке Манечке Аб.

Когда я вышел к ужину, у меня кружилась голова и я пошатывался, как после болезни. Мама смотрела на меня со страхом. Она уже в который раз со мной заговаривала, но я не отвечал.

А сегодня утром, когда я шёл в школу, мне сзади крикнули:

— Лёня, подожди!

Я обернулся и увидел первачков, Наденьку и Витальку.

Раньше я с ними часто ходил в школу и учил по дороге Наденьку произносить букву «р». Но сегодня я отвернулся от них и перешёл на другую сторону.

— Задавака! — крикнула Наденька. — Задавака плотивный! Ты почему не хочешь идти с нами?

Я не ответил.

В этот день на перемене ко мне подошла Хмурая Тучка. Она сказала, что я стал другим человеком, буквально переродился. Понятно, почему Тучка меня похвалила: я стал тихоней, на уроках не разговариваю, вчера четвёрку получил.

— Я вижу, — сказала Хмурая Тучка, — что ты всё-таки исправляешься.

— Отстань! — сказал я.

— Какой ты грубый!

Она отошла от меня сердитая, но на следующей перемене я заметил, что Тучка о чём-то шепчется с Родионовым и оба посматривают в мою сторону. После этого Родионов подошёл ко мне и предложил половину своего завтрака. Но я отказался. Генка Зайцев сразу же крикнул: «Давай мне!» — и Родионов отдал хлеб с колбасой ему.

— Лёня, — сказал Родионов, — давай вместе уроки делать?

— Родионов, — сказал я, — ведь тебя подучила Хмурая Тучка.

Родионов хотел сказать, что вовсе нет, но сразу же передумал. Он не умеет врать.

— Ну и что? — сказал он. — Если б ты мне не нравился, я бы тебе не предлагал.

— Спасибо, Родионов, — сказал я. — Спасибо тебе! Но это невозможно. — И я отошёл.

Последним уроком у нас была физкультура. Мы занимались во дворе. Родионов от физкультуры освобождён, но он домой не пошёл, а маршировал в сторонке, как и мы. Физрук Анатолий Трофимович на него поглядывал, но ничего не говорил. Когда мы начали делать вольные упражнения, Родионов тоже попробовал, но правая нога его не слушается, и ничего не выходило. Он отошёл, сел прямо на землю, облокотился на стену школы и надвинул фуражку на глаза. Может, он дремал, а может, о чём-то думал. Откуда мне знать? Наверно, он остался из-за меня.

Когда прозвенел звонок, он встал и пошёл ко мне, но я сделал вид, что не замечаю, и побежал в школу переодеваться. Переодевшись, я посмотрел в окно и увидел, что Родионов всё ещё во дворе. Мне было неловко перед Родионовым. Я решил убежать от него.

Я уже подбегал к калитке, когда услышал, что Родионов меня окликает. Я не обернулся. Только на улице я взглянул через плечо и увидел Родионова — он бежал к калитке. Никогда не забуду, как он бежал, хромой, очень старался и поправлял на ходу фуражку. Что же это получилось? Я побежал изо всех сил, чтобы свернуть за угол раньше, чем Родионов выбежит на улицу.

Дома я старался не вспоминать о Родионове. Я сел было за уроки, но заниматься не хотелось, и я решил пойти погулять.

Я прошёлся по нашей улице, потом свернул в другую, потом ещё. И неожиданно я увидел Родионова. Он так же, как и на школьном дворе, сидел, прислонившись спиной к стене дома и надвинув фуражку на глаза. Прохожие на него посматривали, и некоторые пожимали плечами. Рядом с Родионовым лежал портфель. Так, значит, он ещё не был дома.

— Родионов, — крикнул я, — что ты здесь делаешь?!

Он сдвинул фуражку на затылок и улыбнулся.

— Отдыхаю, — сказал он.

— Как — отдыхаешь? — спросил я. — Почему ты здесь? Ведь твой дом на Чапаева.

— А я каждый день хожу домой другой дорогой, — сказал Родионов.

— А зачем? — спросил я.

— А для интересу, — ответил Родионов.

Я хотел сказать Родионову, что он чудак, но передумал.

— Ты от меня сегодня сбежал? — спросил Родионов.

— Сбежал, — сказал я.

Но Родионов не рассердился.

— Идём ко мне? — сказал он. — Будем вместе делать уроки. Мама очень обрадуется.

— Я схожу за тетрадями, — сказал я.

— Не надо, у меня есть тетради.

Мне ещё не приходилось бывать в таких славных домах! Дом Родионовых был как живой, и если что-нибудь говорили в доме или двигались, он как будто видел и отзывался: то скрипнет, то пропоёт дверью. Мне даже показалось, что в этом доме живёт домовой, потому что откуда-то доносились вздохи. Толик правду говорил: его мама мне обрадовалась. И отец тоже обрадовался. И дом тоже: он весело чем-то звякнул в сенях. Вот это дом!

Меня пригласили пообедать вместе со всеми. Я сначала стеснялся, но за столом говорили о смешном, и я начал смеяться вовсю.

Потом мы с Толиком пошли заниматься в другую комнату, и я понял, кто это вздыхал: я увидел в кресле Толину бабушку, она как раз вздохнула, когда мы вошли. Она не шевелилась, и я думал, что она нас не заметила. Но Толик подвёл меня к ней и сказал:

— Бабушка, это мой друг Лёня Водовоз, познакомься.

Бабушка мне протянула руку, но лицо у неё осталось неподвижным.

— Бабушка не встаёт, — сказал Толик. — Уже два года. И обедает она в другое время.

Бабушка наклонила голову, послушала, что Толик сказал, и кивнула.

— Я, — сказала она, — обедаю в семь часов. Так мне хочется. — И лицо у неё опять стало таким, как будто в комнате никого нет.

Мы сели за уроки. И смотрю: Родионов ставит на стол четыре флакона.