Маленький лорд Фаунтлерой (пер. Демуровой) - Бернетт Фрэнсис Ходгсон (читать книги TXT) 📗
Старый граф откинулся на спинку своего кресла и продолжал выспрашивать мальчика, следя за ним со странным блеском в глазах. Лорд Фаунтлерой с охотой отвечал на все вопросы и, нимало не смущаясь, продолжал весело болтать. Он поведал графу историю Дика и Джерри, торговки яблоками и мистера Хоббса; он живописал собрания республиканской партии со всеми их знаменами, транспарантами, факелами и фейерверками. Так он дошел до Четвертого июля и Независимости и очень вдохновился, как вдруг вспомнил о чем-то и замолк.
— Что случилось? — спросил граф. — Почему ты не продолжаешь? Лорд Фаунтлерой смущенно заерзал. Граф видел, что его тревожит внезапно пришедшая ему в голову мысль.
— Просто я подумал, что, может, вам это неприятно, — отвечал Седрик. — Может, кто-то из ваших был там в это время. Я забыл, что вы англичанин.
— Можешь продолжать, — произнес милорд. — Никто из моих там не был. Ты забыл, что и ты англичанин.
— Ах, нет, — тотчас возразил Седрик. — Я американец!
— Ты англичанин, — повторил угрюмо граф. — Твой отец был англичанин. Такой поворот позабавил старого аристократа, но Седрику было не до шуток. Этого он не ожидал. Он покраснел до корней волос.
— Я родился в Америке, — возразил он. — А кто родится в Америке, тот американец. Простите, что я вам противоречу, — серьезно прибавил он, — только мистер Хоббс мне говорил, что если будет еще война, я должен… должен быть за американцев.
Граф усмехнулся — это была угрюмая усмешка, и все же она была не так уж далека от улыбки.
— Ах, вот как? — сказал он. Граф ненавидел Америку и все американское, но серьезность маленького патриота его позабавила. Он подумал, что из такого доброго американца может со временем выйти неплохой англичанин.
Впрочем, у них не было времени углубиться в историю Борьбы за независимость: лакей объявил, что кушать подано; к тому же лорд Фаунтлерой чувствовал, что возвращаться к этому предмету было бы неловко.
Седрик поднялся и подошел к креслу деда. Взглянув на его больную ногу, он вежливо предложил:
— Хотите, я вам помогу? Вы можете на меня опереться. Когда у мистера Хоббса болела нога — ее бочкой с картофелем отдавило, — он всегда на меня опирался.
Рослый лакей чуть не улыбнулся и не потерял своей репутации и места. Это был лакей-аристократ, он всегда служил лишь в самых знатных семьях и никогда не улыбался; он бы счел себя грубым простолюдином, если бы позволил себе — каковы бы ни были обстоятельства — такую несдержанность, как улыбка. Его спасло только то, что он принялся пристально изучать весьма отталкивающую картину, висевшую у графа над головой.
Граф смерил своего отважного юного родича взглядом.
— По-твоему, ты справишься? — спросил он сурово.
— Мне кажется, справлюсь, — ответил Седрик. — Я сильный. Мне ведь уже семь лет. Вы можете опереться с одной стороны на палку, а с другой — на меня. Дик говорит, что для моего возраста мускулы у меня очень даже ничего.
Он поднял к плечу руку и напряг ее, чтобы продемонстрировать графу мускулы, которые так великодушно одобрил Дик; при этом лицо у него было такое серьезное и сосредоточенное, что лакею пришлось снова обратить пристальное внимание на картину.
— Что ж, — согласился граф, — попробуй. Седрик подал графу палку и приготовился помочь ему встать. Обычно это делал лакей, а граф жестоко бранил его, когда его мучила подагра. Его сиятельство никогда не отличался сдержанностью, и рослые лакеи в великолепных ливреях, которые прислуживали ему, трепетали перед его взглядом.
Но в этот вечер граф не разразился проклятиями, хотя больная нога мучила его больше обычного. Он решился на опыт: медленно поднялся и положил руку на отважно подставленное ему плечо. Маленький лорд Фаунтлерой осторожно двинулся вперед, посматривая на больную ногу.
— Опирайтесь на меня, — говорил он ободряюще. — Я буду идти очень медленно.
Если бы графа поддерживал лакей, он бы опирался больше на его плечо, а не на палку. И все же, помня о задуманном опыте, он весьма основательно налег на плечо внука. Тяжесть была немалая, и через несколько шагов кровь бросилась Седрику в лицо, а сердце заколотилось от напряжения, но он не сдавался, ободряя себя мыслью о своих мускулах и похвале Дика.
— Не бойтесь опереться на меня, — повторял он, задыхаясь. — Я ничего… если… если только это недалеко.
До столовой и вправду было недалеко, но путь этот Седрику показался очень длинным. Наконец они добрались до кресла во главе стола. Рука у Седрика на плече с каждым шагом казалась ему все тяжелее, лицо его все пуще разгоралось, а сердце бешено стучало в груди, но он и не думал сдаваться; собрав все свои силы, он шел, держа голову прямо и ободряя хромающего графа.
— Вам очень больно, когда вы на ногу ступаете? — спрашивал он. — А в горячей воде с горчицей вы ее парили? Мистер Хоббс парил. А еще, говорят, баранья трава очень помогает.
Огромный пес степенно шагал рядом, а рослый лакей замыкал шествие; странное выражение скользило по его лицу, когда он посматривал на мальчика, с улыбкой делавшего неимоверные усилия. И на лице графа раз тоже мелькнуло это выражение, когда он глянул искоса вниз на легкую фигурку Седрика и его раскрасневшееся лицо.
Войдя в столовую, Седрик увидел, что это огромная и великолепная комната и что лакей, стоящий за креслом во главе стола, пристально смотрит на них.
Наконец они добрались до кресла. Тяжелая рука поднялась с его плеча, и граф медленно уселся. Седрик вытащил подаренный Диком платок и утер лоб.
— Как жарко сегодня, не правда ли? — произнес он. — Возможно, вам камин нужен из-за… из-за вашей ноги, но мне почему-то жарковато. Деликатность не позволяла ему признать, что что-то в доме кажется ему излишним.
— Тебе пришлось как следует потрудиться, — заметил граф.
— Ах, нет, это было не так-то и трудно! — возразил маленький лорд. — Только я немного разогрелся. Летом это немудрено.
И он энергично вытер своим роскошным платком увлажнившиеся лоб и волосы. Кресло для него поставили в другом конце стола, напротив деда. Оно, видно, было рассчитано на более внушительную персону, чем Седрик. Вообще все, что он успел увидеть в замке — просторные комнаты с высокими потолками, массивная мебель, рослый лакей, огромный пес, да и сам граф, — все это словно было рассчитано на то, чтобы он почувствовал себя совсем маленьким. Впрочем, это его не тревожило; он никогда не думал о себе, что он большой или важный, и готов был примириться с новой обстановкой, которая все же его несколько подавляла. Никогда, возможно, он не казался таким маленьким, как теперь, когда уселся в большое кресло в конце стола. Несмотря на то что граф жил один, порядок в доме был заведен весьма торжественный. Граф любил свои обеды и обедал всегда великолепно. Стол между ним и Седриком сверкал прекрасным хрусталем и фарфором, который казался ослепительным непривычному глазу. Посторонний наблюдатель, верно, улыбнулся бы при виде огромной столовой, высоких ливрейных лакеев, яркого освещения, блеска серебра и хрусталя — и сурового старика, восседающего во главе стола, с маленьким мальчиком напротив. Обед для графа всегда был делом серьезным; столь же серьезным делом был он и для повара, особенно если его милость были не в духе или не имели аппетита. Впрочем, сегодня аппетит у графа был несколько лучше, чем обычно, возможно потому, что мысли его были заняты и он не обращал особого внимания на то, насколько удались закуски и соусы. Пищу для размышлений дал ему внук. Граф то и дело поглядывал на мальчика, сидящего в дальнем конце стола. Сам он в основном молчал, но ему удалось заставить мальчика разговориться. Он и не думал, что беседа с ребенком может так его развлечь: лорд Фаунтлерой забавлял его и одновременно ставил в тупик. Граф вспоминал, как тяжело он оперся о детское плечо, чтобы проверить твердость и выдержку мальчика; ему приятно было думать о том, что внук не заколебался и ни на миг не подумал об отступлении.
— Вы не все время носите графскую корону? — почтительно спросил лорд Фаунтлерой.
