Сказание о старине и пароходе с красным флагом - Кэрдэекене Марья (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
В этот раз и Дядюшка, пользуясь первым зимним ледоставом, тоже прибыл на собаках на Амахтон, чтобы поохотиться на нерп. Так они и встретились. Познакомившись, мужчины решили вместе с Дядюшкой двинуться на издавна известное среди зверобоев лежбище тюленей. Очень им тогда не повезло! Лежбище оказалось пустынным. Дядюшка сильно разгневался, обвиняя японских рыбаков в том, что это они его разорили. Пользуясь ставными неводами и пуская стеклянные шары, японцы действительно могли распугать такого чуткого и осторожного зверя, как тюлень.
— Вот жа, нехристи, вот жа, распоганые! — ругался тогда во весь голос Дядюшка. — Последних нерпишек пораспужали, людей оголодили, чужеземцы аластные! [24]
Новые знакомцы горячо его поддержали. Узнав их поближе, Дядюшка доверчиво к ним привязался, и они легко и просто сошлись с ним. Его сердечное участие и сочувствие к этим людям, попавшим в тяжелое положение, стало началом их дружбы. Незаметно для стороннего глаза Дядюшка привез их на собачках к себе на Блахин, убедив, что на Ахтаче, где вечно рыщут «безбожные молокане» — люди расчетливые и необщительные, среди которых скрывались всякие «побродяжки», — оставаться опасно: кто знает, чем это могло для них, «по всему видать, за народ стоящих и начальства избегающих» кончиться. Так в поварне — летнем жилье Дядюшки — нашли приют его новые друзья.
В лютые морозы, когда в поварне, сколько ни топи сухими дровами, спасенья не было от холода, так же незаметно Дядюшка перевел их в свое теплое охотничье зимовье на Сыптыгире-озере. Стояло оно в безлюдной глуши, за озером и за двумя холмами. В места эти, из-за худой их славы, никто не заглядывал, несмотря на обилие разной дичи, особенно глухарей. Давно, невесть когда, там была найдена древняя эвенская воздушная могила — захоронение на площадке, устроенной на верхушках высоких лиственниц. Однажды на глазах одного деревенского охотника «могила» с каким-то стонущим звоном и невероятным треском свалилась с высоких, подгнивших от старости деревьев. Охотник, потрясенный этим стоном и видом падающего человеческого скелета, пришел домой, рассказал об этом своим близким и… помер. С того незапамятного времени все обходили эти «шаманские места».
Вот в таком тихом, безлюдном месте и жили Дядюшкины друзья. Все эти тревожные годы он оберегал их от нескромного взгляда, от стражников, местного начальства. Снабжал съестным и всем необходимым. Возил мужчин, когда надо было, на своей упряжке, чаще всего в окрестности Олы, где оставались на зиму отдельные сезонные рабочие, нанимавшиеся каждое лето на соловейские и японские рыбалки. Был Дядюшка для них не только заботливым хозяином и каюром, но и связным. Он и помог им через знакомых ольских якутов переправить в Якутию к товарищам письма о положении в Охотске во время колчаковщины. Через Дядюшку Михал Михалыч и его друг держали связь с соседними поселками. Однажды друг Михалыча погорячился, вступившись за бедняка-сезонника, и попал под пулю белобандитов. Так погиб славный товарищ!..
В полнейшей тишине люди слушали повествование Дядюшкиных друзей, про себя ахали — надо же! Столько лет — три года, разве мало? — Дядюшка скрывал хороших людей и ни разу не выдал себя ничем. Кремень! Многое в его жизни за последние годы и в поведении стало ясным…
Дальше уже пошли рассказы о Ваниных похождениях. С ним в ту памятную весну все произошло просто. Когда Демьян в сопровождении Дядюшки подъезжал шагом со своей упряжкой к его поварне, Любовь Тимофеевна находилась в ней. Услышав говор и собачий лай, она сообразила, что приближается кто-то посторонний, вышла из поварни и спряталась во дворе, в Дядюшкином засольном сарае. Пока Демьян гостил, разговаривал за кружкой чая с хозяином, она, крадучись, вышла из сарая и направилась по тропинке в лес. В эту минуту и проснулся Ваня. Женщина хотела пройти мимо, но, опасаясь шума, приласкала мальчика, посмеялась над его вопросом:
— Ти — бабика?
— Бабыка, бабыка! — в шутку подтвердила она и дала ему кусочек хлеба. Собаки Демьяновой упряжки тоже при этом завиляли хвостами в надежде получить подачку и даже не тявкнули. Затем Любовь Тимофеевна спокойно ушла в направлении Сыптыгира-озера, а Ваня незаметно для нее побежал следом… Идти на озеро надо было почти час по глухой тропинке через лес, мимо холмов: большого — Горбыкана и малого — Безымянного. Подошла к зимовью уже в сумерки. Принялась за несложное хозяйство: в печурку дровишек накидала, прежде чем затопить, пошла с бадейкой к ручью, что кружил близ Безымянного, воды набрать. Возвращаясь обратно, вдруг услышала странные для таежной тишины звуки — где-то кричал ребенок! Поставив бадейку на землю, Любовь Тимофеевна побежала по тропинке к морю и со стороны Горбыкана вновь услышала отчаянный детский крик. Спустя несколько минут, обогнув холм, она увидела… Ваню: видать, малыш споткнулся, свалился в заросли багульника и, застряв в них, ревел… Она подняла его, уставшего, измученного долгой дорогой, на руки и понесла к себе. Бедняжка так и заснул на ее руках. Глубоко взволнованная и растроганная, сидела Любовь Тимофеевна, бережно прижимая к себе маленький теплый комочек, доверчиво прильнувший к ней.
«Пусть поспит, — думала она, вглядываясь в перемазанное личико ребенка, — ведь какой путь проделал!.. Жаль, Миши нет дома — надо бы дать знать Дядюшке, что малыш у нас… Отец небось голову потерял, разыскивая сынишку… Надо же такому приключиться!.. Как утром проснется — сразу же снесу его к Дядюшке!»
Но утром малыш занемог: сказался вчерашний «поход». Двое суток не отходила от ребенка эта добрая, ласковая женщина: лечила, мыла в корытце, поила и кормила, одежки его постирала и починила. На третий день мальчику стало лучше: он повеселел, начал играть, с аппетитом уплетал нехитрую еду. А как трогательно и звонко болтал! Только ничего нельзя было понять из этого лепета, хотя отдельные слова малыш и выговаривал правильно.
Любовь Тимофеевна показала ему книжку-букварь, с которым она ни при каких обстоятельствах не расставалась — всюду его возила и носила с собою. Глазенки малыша при виде картинок в букваре выразили столько изумления и восторга, что он надолго затих. А потом внимательно слушал, что объясняла ему «бабика», и охотно повторял, картавя, новые, необычные слова: «кника», «калтинка», «петук», «волобей», позже наделавшие такого переполоху в семье Демьяна.
Укладывая мальчугана спать, Любовь Тимофеевна ласково погладила его по головке.
— Завтра уже пойдешь домой, — сказала она грустно. — Там, поди, не знают, что и думать…
— Тятя… ака… Гольча… — лепетал малыш, прижимаясь к ней. — Бабика моя!
Возвратился наконец Михал Михалыч.
— Талик, — произнес малыш, увидев входящего в зимовье бородача. — И, смеясь, добавил: — Дедучка!..
Узнав, как ребенок очутился в зимовье, Михал Михалыч тут же засобирался снова в путь — к Дядюшке. Любовь Тимофеевна едва убедила его обождать до утра:
— Вот покормлю мальчика завтраком и сама отведу его…
Назавтра, едва рассвело, Любовь Тимофеевна поспешила за дровами.
Утро было таким тихим и прекрасным, что она, сложив сушняк около тропинки, решила подняться на Горбыкан, минутку-другую полюбоваться восходом. Но первое, что увидела, поднявшись на холм, был мальчик-подросток, сидевший спиной к ней на пне около двух лиственниц и явно спавший в забавном положении, положив голову на нижний сук одного из деревьев. У ног его лежала собака. Догадавшись, что парнишка этот, видимо, искал пропавшего малыша, Любовь Тимофеевна быстренько и бесшумно спустилась с холма и торопливо направилась к зимовью. Вбежав в избушку, она одела спящего Ваню, осторожно взяла его на руки и несколько в стороне от пня, на котором в усталой позе продолжал спать незнакомый парнишка, уложила малыша на сухой траве — он даже не проснулся. Но едва она двинулась обратно, залаяла собака. Оба мальчика проснулись. Укрывшись в кустарнике, она не могла сдержать слез, наблюдая за радостной встречей братьев…
