Как тесен мир - Демыкина Галина Александровна (версия книг .txt) 📗

— Мы относительно мальчика… — начала бабушка Саша.

— Петрова Кости, — подсказала Ада.

— А, Костя. Да. Намучились мы с ним. Да еще отец вот недавно забегал — и с кулаками: «Уморишь, говорит, убью. Задушу».

Врач не смеялся и не сердился, точно это его мало касалось.

— А можно посмотреть мальчика? — солидно сказал Столяров-дед. — Я врач.

— Профессор, — добавила бабушка Саша. — Профессор Столяров.

— Я учился по вашей книге, — кивнул доктор. — Конечно, пожалуйста. — Он опять сказал, как бы отстраняясь от себя, без суетливости и без обиды. И добавил: — Кстати посоветуемся, стоит ли делать прокол. У него отек мозга все же значительный. — И крикнул в темноту: — Нюра, дай-ка халат!

А когда вышла красивая сестричка с халатом и дед Столяров облачился в него, став сразу строгим и снисходительным, доктор повел его к дверям 2-й палаты, сказав остальным:

— А вас попрошу подождать.

— Давайте выйдем на улицу, — предложила бабушка Саша.

И они сели на белую скамеечку, как тогда. И опять Саше было холодно и мутно от страха.

День опадал, солнца не было видно за больничным домом, но и при этом освещении дом был холоден, беззащитен и беспощаден.

Да. — Да.

Нет. — Нет.

Если человек попадает в больницу, он чаще всего становится между этими понятиями плюс еще один довод в пользу «да» — вот этот врач или другой какой-нибудь, со своим знанием, умением и желанием помочь. А теперь еще Столяров-дед. Скорее бы он вышел.

Саша сидел на краю скамейки и от волнения на планке ее расставлял пальцы, как на грифе гитары:

Это была ария все того же Зибеля из «Фауста» Гуно. Саша разучил ее для бабушки Саши, и она сохранившимся еще поставленным контральто пела, часто сбиваясь:

Это было далекое оперное, гитарное, беззаботное время. А теперь даже бабушка Саша сидит строгая: медицинский работник старой школы. И о чем-то уже, вероятно, догадывается. Да она давно догадывается. И вот не бросает его. И Ада не бросает.

Хорошо, что есть Ада. Она как стерженек вбила в эту историю. Отбросила мелкое и не главное.

Но что же так долго? Что они там делают?

Нинка глядит добрыми телячьими глазами, от них ни тепло ни холодно. А что же Светка? Саша совсем забыл о ней. Да неважно.

Почему они не выходят?

Папа Ира, наверное, делает свой доклад. В другое время Саша волновался бы. Надо ему сказать. И маме Саше тоже.

Вот они!

Два человека одного роста, молодой и старый, стоят на крыльце. Ада, припадая на правую ногу, подбегает первая. Бабушка Саша за ней. Саша только весь вытянулся вперед — ноги не держат его.

Лица у врачей серьезные. Они что-то договаривают. Потом профессор Столяров делает шаг вперед и кладет руку на плечо Аде:

— Ну, ничего, девушка милая. Я думал, хуже. Ничего.

— Выживет он? — спрашивает, как выдыхает, Ада.

— Да. Нет сомнения. Только нужна неподвижность. Вам неплохо бы подежурить. Как будет полегче, мальчик начнет двигаться, вскакивать… Еще он испугался. Маленький нервный шок. Это пройдет.

Дед Столяров дает советы об уходе, о том, когда начать поднимать мальчика. Саша не слышит больше. Он сидит, ухватившись холодными пальцами за скамейку, а по щекам бегут горячие реки, и горло сдавило.

— Что это с молодым человеком? — спрашивает врач. — Что с тобой?

Саша хочет ответить, но вместо слов из сдавленного горла выбивается хрип.

— Нюра, воды, пожалуйста, — говорит врач и подносит к Сашиным губам теплый граненый стакан.

Саша начинает пить и проливает воду, а когда молодой доктор обнимает его: «Ну пей, пей, все будет хорошо, не волнуйся!», из горла точно вырывается пробка, и он уже плачет в голос, давясь перехваченным дыханием, и сквозь спазмы и всхлипы говорит врачу, склонившемуся над ним:

— Это я, я сбил… Я сбил мальчика!

— Фамилия?

— Чибисов.

— Имя и отчество?

— Александр Ираклиевич.

— Год рождения… Место жительства…

Человек в бледно-зеленой милицейской рубашке записывает. Лицо у него серо, глаза прозрачны, руки жилисты. Очень обыкновенный человек. Следователь.

В маленькой комнате накурено, по стеклу закрытого окна ползает муха. А за окном гудит электричка — милиция возле самой станции, — спешат к поезду люди, какой-то парень промчал на велосипеде. Все движется, шумит. А Сашина жизнь остановлена стоп-рычажком.

— Припомните, в котором часу это было.

— Я не знаю точно.

— Ну примерно?

— Часа в три. В пятнадцать часов.

— Вы ехали один?

— Нас было несколько человек.

— Кто?

— Они уехали вперед, они не видели.

— А с вами на велосипеде?..

— Одна девушка.

— Фамилия, имя.

— …

— Ну, так я жду.

— Я один виноват. Я забыл про тормоз.

— Про какой тормоз?

— Я взял чужой велосипед…

— Украл?

— Нет, мне дал приятель.

— Кто?

— …

— Вы напрасно скрываете… — следователь переворачивает страничку, смотрит имя и фамилию, — Чибисов… Александр. Все это нам очень просто установить. Продолжайте.

Саша рассказывает. Теперь, когда Косте легче, память уже не обходит его так настойчиво, хотя говорить все равно трудно: то забывается слово, то, когда вспомнится, никак не станет на место:

— Не сказал никому… потому что… некому.

— Как это — некому?

— Папа был занят… Ада…

— Кто это — Ада?

— Одна девушка.

— С которой вы ехали?

— Нет, другая.

— Она не ездила с вашей компанией?

— Нет.

— Но у вас столько друзей… взрослых я имею в виду. И семья профессора Столярова, и…

Он, видно, уже наводил справки. Не приди Саша сам, его бы, может быть, взяли. Взяли, как беглого преступника, скрутили бы руки…

— Подпишите протокол. Вот здесь. Прочтите сначала…

Когда Саша вышел, папа Ира, весь вытянувшись вперед, сидел на скамейке в коридоре. Саша и забыл, что они пришли вместе. Папа Ира сразу встал, растерянно подошел к сыну:

— Ну что?

— Ничего. Допросили.

Саше, как всегда в самое неподходящее время, хотелось спать. Прямо глаза закрывались.

— Подожди тут, — сказал папа Ира и постучал в дверь к следователю.

А Саша плюхнулся на темную скамейку в темном из-за давно не мытого окна коридоре, и сразу перед глазами поплыли стены, двери, пахнущие кожей, выцветшие зеленые рубахи…

— Уморил тебя наш-то? — сказал кто-то над самым ухом.

Саша открыл глаза. Это был Миша, милиционер, который дежурил по ночам у них в поселке.

— Ну что, подводят под статью?

— Не знаю, Миша. Пускай. Мне теперь — ничего. Когда искали, было страшней.

— Ну, ясное дело. А я тут отца видел… ну, мальчика-то, Кости этого. Молчит. То кричал, ругался, а теперь молчит. «Как, говорю, сынишка-то?» А он: «Ничего. Лучше теперь. Ну, недели две еще отлежит». — «Дурачком-то, говорю, не останется?» — «Нет, все соображает. Теперь, говорит, шоссейку эту обходить за версту будет. А то ишь, воли взял, с Веркой, соседской девчонкой, купаться. У них пятеро, им, говорит, может, и не жалко, а у меня один».

Саша потер сонные глаза. Хорошо, конечно, что отец притих, но не в этом дело. Дело не в этом. Теперь надо придумать что-нибудь для Кости, чтобы он смирно лежал, чего нибудь там в своей бритой голове не испортил. И Саша улыбнулся этому глупому Косте — как он водил глазами за мухой, а потом засмеялся: «Во залаза! От деда ко мне плилутилась!»

Из следовательского кабинета вышел папа Ира, сохранив еще на лице сосредоточенное выражение.