Каникулы для двоих. Большая книга романов о любви для девочек - Чепурина Мария Юрьевна (книги регистрация онлайн txt) 📗
Папа мыл Собакину лапы, а тот извивался, тявкал, тянул ко мне свою длинную мохнатую мордочку. И я целовала его в нос – мокрый, холодный. Розочка ушла к себе в комнату, она сказала, что ей хочется отдохнуть, но я знала: так она дает возможность нам с папой побыть наедине.
– Как там мама? – тихо, чтобы Собакин не подслушивал, спросил папа и кашлянул, хотя был совершенно здоров.
– Приходи, сам узнаешь, – тявкнула я вместо Собакина.
Папа еще раз кашлянул, из чего я поняла: возвращаться он по-прежнему не собирается.
– Пап, а расскажи, как вы познакомились? – Я пошла в атаку, пока решимость не покинула меня. – Ты помнишь ваше первое свидание?
– С кем?
– С Верой Брежневой! – Я была возмущена. – С мамой, конечно. С кем же еще?
И тут я впервые подумала: а что, если у папы появилась какая-то чужая, незнакомая женщина? Вовсе не мама. В горле запершило, хотелось кашлять, хотя я была так же здорова, как и мой отец.
– Пап, у тебя кто-то есть? Ну, в смысле, женщина? – Голос мой сипел от волнения.
– Глупости! – отмахнулся папа и запоздало ответил на мой первый вопрос. – А первое свидание с мамой у нас было в «Макдоналдсе».
– Ты пригласил ее в «Макдак»? – прыснула я, немного успокоившись. – Очень романтично!
Папа поглядел снисходительно, будто на беспозвоночного моллюска.
– Много ты понимаешь, – сказал он. – В то время «Макдоналдс» был покруче иного ресторана. Очередюга в первые дни после открытия стояла до самого Пушкина!
– Уходила хвостом в девятнадцатый век? – спросила я.
– Не в век, а в памятник, что на Пушкинской площади. Мы с мамой мерзли на улице больше часа. Нос у нее покраснел, а пальцы посинели, я грел их между ладонями, но это не помогало, так как мои руки тоже были ледяные…
– Представляю, как мама сердилась, из-за того что ей приходится так долго торчать в очереди, – перебила я.
Папа смотрел мимо меня и ничего не отвечал. Он гладил Собакина и думал о чем-то своем. Было сложно понять, приятны ему эти воспоминания или же навевают тоску и скуку.
– Она держала в руках «Биг-Мак» и вдруг заплакала… – Папа будто выхватил из памяти картинку и сейчас пытался описать ее словами, выходило неловко, карандашом он работал куда изящнее. – Я спросил: «Что случилось?» Думал, неужели так жалко выгляжу? А мама ответила: «Не могу откусить кусок от этого чертова «Биг-Мака»! Рот не открывается так широко!» Ты представляешь, она плакала из-за «Биг-Мака», наша мама не могла справиться с каким-то бутербродом! Вот какая она была тогда…
– Беззащитная? – спросила я. – Ты такой полюбил ее?
– Теперь она совсем другая. – Папа отвечал скорее себе, чем мне. – Сейчас от нее самой приходится защищаться…
– Пап, а что у вас произошло? Из-за чего ты ушел?
Но он снова не ответил, лишь продолжал что-то бубнить себе под нос, точно занудный старикашка. Я не настаивала, есть такая правда, которая должна оставаться между двумя людьми. Иначе она потеряет цену, мигом превратится в сплетню. Зато тайная правда с хорошей выдержкой становится мифом. И я мечтала, чтобы расставание родителей превратилось в мифическое – в ту правду, которая кажется сказкой, когда взглянешь на нее, оглянувшись…
Так мы и сидели: папа – с мыслями о прошлом, я – о будущем, и лишь Собакин жил настоящим, кажется, он хотел есть.
– Пап, сходишь со мной в «Макдоналдс»? – попросила я.
Папа встрепенулся, сейчас он был похож на птенца, выпавшего из гнезда, – какой-то потерянный вид. Но очень быстро на лицо вернулось обычное выражение легкой скуки и глубокой подозрительности.
– Ты этого хочешь? – Он был слегка удивлен. – Ну хорошо… Только думается мне, ты что-то задумала, моя фильдеперсовая дочь…
Встреча с призраком
Я вернулась домой полная решимости уговорить маму сходить со мной в «Макдоналдс». Но все мои планы нарушило необычайное происшествие! А вышло вот что…
Мама была дома. Каждый раз, когда я возвращалась от папы, она делала безразличный вид. Но крутилась возле меня безотвязно, спрашивала про Розочку или о том, как чувствует себя Собакин. О папе ни слова, хотя, я уверена, любопытство так и распирало ее.
– Наверное, Собакин сильно оброс. – Мама поправила покрывало и тут же смяла его, по-хозяйски усаживаясь на мою кровать. – Пора отвести его к парикмахеру.
– Зато Собакину тепло, – вяло спорила я, размышляя, как уломать маму на поход в «Макдак».
И вдруг за стеной раздался тот самый стук, о существовании которого я совсем позабыла.
– Что это? – Мама вскочила с кровати, прислушалась. – Соня, ты это слышишь?
– Давно слышу…
Стук усилился – призрак совсем ошалел, теперь он не боялся даже мою мать. Колотил так, будто это был вопрос жизни и смерти. Хотя куда торопиться, если в распоряжении вечность?
– Неужели соседи вернулись? – Мама была в растерянности.
– Ага, вернулись. Еще несколько дней назад, когда я рассказала тебе про этот стук! – Я была даже рада, что дух расшалился именно сейчас. – Такие невидимые соседи-стукачи.
– Шутишь? – отмахнулась мама. – Не знаю, что ты слышала тогда, но сейчас за стеной определенно кто-то есть. Надо зайти и проверить.
И стоило маме сказать это, как из-за стены послышался вой. Протяжный, громкий и невыносимо страдальческий. Призрак явно претерпевал серьезные душевные муки, казалось, все его существо раздирает боль от осознания своих прегрешений.
– Не нравится мне это, – заметила мама.
– Может, не стоит ему мешать? – шепнула я.
В стену снова что-то глухо ударилось, а потом взвыло.
– По-и-те! – Дух заговорил! – Со-си-те!
Мы с мамой переглянулись.
– Что это он бормочет? Пить просит? – я пыталась разобрать невнятные слоги.
– Кажется, там кто-то взывает о помощи, – сообразила мама.
Она ринулась к секретеру, где хранила ключ от соседской квартиры.
– Мама, стой! – Я тщетно старалась помешать ей. – Вызови полицию!
Схватив из секретера помимо ключа газовый баллончик, мама пробурчала:
– Пока они до нас доберутся, может стать поздно…
Мама уже трезвонила соседям, дверь не открывали. Зато стоны и вой, кажется, усилились, теперь их было слышно даже в нашем маленьком общественном коридорчике на две квартиры. Никогда в жизни мне не было так страшно, все предыдущие приключения показались сущими пустяками. И дачный поселковый маньяк двухгодичной давности восставал в памяти сопливым ребенком по сравнению с той жутью, которая ждала маму за соседской дверью.
– Мамочка, не ходи туда! – выла я.
– Сосите! Поите! – выл призрак.
Мама без лишних размышлений предпочла взывания какого-то незнакомого, совершенно потустороннего духа зову родной дочери – зову крови. Решительно вонзив ключ в замочную скважину, мама провернула его пару раз. Легко, точно по скользкому льду, дверь выкатилась нам навстречу, распахнулась, впуская в соседскую квартиру. У порога мама на секунду застыла.
– Ууууу, – гудел призрак в дальней комнате. – Иииии…
Вперед по мрачному коридору, даже не зажигая свет, мама рванула на верную погибель. Ведомая самой судьбой и чувством долга, я кралась за ней, тем более оставаться сейчас одной было еще страшнее. Мы подошли к дальней комнате, дверь была приоткрыта.
– Кто здесь? – гаркнула мама.
Я даже подпрыгнула от страха – скорее меня прикончит родная мать, чем нечистая сила!
– Погите! – взвыло существо из-за двери нечеловеческим голосом.
– Кажется, оно говорит «бегите»! – Я потащила маму обратно.
– Да нет же. Это было «помогите», – утверждала мама. – Теперь я точно разобрала!
И она распахнула дверь в комнату. Картина нам открылась необычайная. От удивления мы обе так и обомлели… Мебель теперь стояла совсем иначе, она была отодвинута от стен и сгрудилась в центре каким-то страшным деревянным замком. Кровать, а на ней, вздымая ножки к потолку, громоздилось кресло. Теперь я была уверена лишь в одном: все невозможные скрипучие звуки не послышались мне, мама видела все это так же отчетливо, как и я. Она стояла, озираясь по сторонам, каждый миг ожидая, что разбушевавшийся полтергейст запустит в нас стулом или торшером, который привалился к шкафу и давал то самое тусклое свечение. И тут из дальнего угла, скрытого от наших глаз построением из кровати и кресла, донесся тот самый жуткий вой. Никто не швырял в нас мебель, не приподнимал за волосы и не возил по стенам, как хлебным мякишем по жирной тарелке. Лишь стонал, и надо признать, довольно жалостливо.
