Девочка Прасковья - Лимонов Анатолий Иванович (лучшие книги .TXT) 📗
журналы, даже в зарубежные! А сейчас, представляешь, арабский язык изучает: всякие там «куейс — муш куейс».
— Здорово! — вздохнула
Пашка.
Я почувствовал, что
опять начал хвалиться и сменил пластинку.
— А как бабушка ваша?
— Наша бабушка умерла,
когда мне шесть было и я собиралась идти в школу… — мрачно произнесла Пашка.
— Ой, извини, как
жалко… Ну почему же так рано? Она ведь нестарая еще была, верно?
— Да, но зато у нее было
очень больное сердце, поэтому бабушка пожила совсем немного… Все любила
говорить: «Вот, Пашка, выдам тебя замуж за принца, тогда и ко Господу спокойно
пойду!» А не дождалась… Знаешь, как я ее любила? Она для меня как вторая мама
была!
Бабушка все время со
мной возилась, забывая обо всем. Мамка-то тогда на одну стипендию жила…
Бабушка всячески подрабатывала, так как пенсии не хватало. Вязать любила, здорово вышивала, на огородике возилась, курочки у нее были, хрюшки… А по
вечерам она мне рассказывала всякие интересные истории, но не сказки, а жития
святых. И вместо колыбельной пела молитовки, коих знала очень и очень много.
Например, качала меня и напевала: «Свят, свят, свят Господь Саваоф! Господь
Саваоф… Исполнь небо и земля славы Твоея!..» Так вот с детства меня и
приучила к этому чудному миру Православия! А вот когда призвал ее Господь на
небеса, она в тот последний день позвала меня к себе проститься. К ней уже и
батюшка приходил: исповедовал, причастил, пособоровал — все, как положено…
Бабушка радостная такая лежала. Мы с мамой плачем, а она улыбается и нас
успокаивает:
«Ну что, девоньки мои, радоваться надо, что бабушка ваша на небо уходит, ко
Господу своему!»
— Бабушка, а разве не
страшно умирать? — спросила я.
— Ну что ты, внученька!
— ответила она, гладя меня по голове. — Нам — православным христианам — бояться
нечего. Господь милостив… В рай отходим… в жизнь прекрасную и вечную…
чего же тут бояться… Одно меня только огорчает: остаетесь вы тут одни, мои
родненькие. Ничем я вам больше помочь не смогу… Даже пенсийку, и ту теперь
заберу с собой… Продержитесь?
Мама моя говорила:
— Не беспокойся ты, мам,
ничего с нами не случится… Пашка вот уже большая, скоро в первый класс
пойдет. К школе мы ее, слава Богу, собрали! Теперь легче будет, ведь я уже сама
работаю.
Потом бабуля долго с
мамой говорила, давала ей последние указания насчет домика, землицы, живности, похорон… А потом меня к себе позвала. Взяла мою ладошку в свои казавшиеся уже
холодными руки и тихо, но строго сказала: «Прасковьюшка, пообещай мне, что всю
свою жизнь будешь жить по-Божески, по-христиански, не забудешь всего того, о
чем мы с тобой говорили, пели, мечтали…»
— Обещаю, бабушка! —
ответила я и заплакала. — Я тебя никогда не забуду… И маме всегда помогать
стану…
— Ничего-ничего,
внученька, ты не плачь, ты у меня умничка… А будет когда трудно, пожалуйся
мне или Параскевушке, мы услышим и обязательно поможем. А теперь ступай… Пора
мне уже… Боженька ждет. Надо хоть немножко подготовиться…
Пашка замолчала и,
похоже, тихо заплакала. Этот ее такой неожиданно жалостливый рассказ тронул и
меня. Я хотел что-то сказать, но не смог, считая, что сейчас лучше промолчать.
И еще я отчетливо понял, закрывая глаза, что такие вещи врагу не рассказывают.
Значит, девчонка мне доверяет? Да и не такая уж она и вредина, просто, наверно, в мамку свою удалась — гордая и свободная… Да еще и верующая, а они ведь
странные какие-то… И живется-то ей, похоже, дома не очень-то уютно и
комфортно, не то, что мне, например… Мысли мои постепенно спутались, усталость скрутила все тело, и я не заметил вовсе, как уснул. И мне
причудилось, будто я лежу не в тесной пещерке, а в золотом саркофаге, стоящем
посреди огромной пирамиды. Тут сумрак и тишина. Откуда-то сверху тускло
струится лазурная синева. На каменном полу россыпи драгоценных камней, средневековое оружие в золотой оправе, сосуды с вином и благовониями, горки
заморских фруктов…
Я хочу встать, но не
могу — совсем нету сил. Откуда-то слышатся голоса родителей, друзей. Похоже, они ищут меня. А я лежу в тесном саркофаге, все вижу, а подняться не могу, даже
пошевелиться нет никакой возможности. Интересно, что за надпись на моем
постаменте? Наверное, «Фараон Жоратон Толстый XIV».
Прикол, да и только! В
гробницу начинают заходить люди. Они идут мимо, разговаривают, удивляются тому, куда это я мог запропаститься. И дела им нет до того, что я — вот он, лежу
рядышком. Но для них я — всего лишь пустая мумия, седая старина… Вот идут
папка и мамка, вон Мишка Сальцов, а вон и Гоша Боксерманн, и другие ребята, весь наш класс и учителя… А это и туристы пожаловали: дедок-спортсмен, старичок с камнями, бард с гитарой, следопыт со своим неразлучным пауком, Фомка
с Лизкой, тетя Зоя, бабульки на подводе проехали, а вон и паромщик зычно стучит
по гладким мраморным плитам своими подкованными кирзачами… Никто не нашел
меня…
Наконец, кто-то подбегает к саркофагу, и я слышу: «Жорка, ты здесь?» Я хочу
ответить голосу, который никогда ни с каким другим не спутаю: «Да, я тут, тетя
Клава, помогите мне выбраться!» Но и речь у меня пропала, и все тело сковала
какая-то мертвецкая холодрыга. Ушла и соседка, печально и разочарованно
вздыхая. Вдруг опять шаги! Кто-то идет прямо ко мне! Гляжу в золотые глазницы.
Ба! Да это же сам Тутанхамон! Живая мумия! Подошел, приподнял крышку. Посмотрел
на меня впалыми красноватыми глазами и покачал головой: «Муш куейс! Муш куейс!»
И тоже убрался восвояси. Стало совсем холодно, одиноко и тоскливо. Точно меня и
впрямь захоронили заживо. Проклятье! Да что же мне делать?! Так и погибать
здесь, в этом дурацком саркофаге? И никогда больше не увидеть ни солнца, ни
леса, ни реки, ни людей?! Слезы выступили у меня на глазах. И тут слышу чью-то
легкую поступь. Гляжу — а это Пашка идет! Я сделал невероятное усилие и, разомкнув губы, произнес: «Пятница, помоги!» Но голос получился такой скрипучий
и неестественный, точно это возопил монстр, восставший из ада! Эхо подхватило
мой вопль и он гулко забился в недосягаемой свинцово-серой вышине сводов
пирамиды. От услышанного у бедной девчонки, должно быть, сердце ушло в пятки.
Туча испуганных летучих мышей заметалась во мраке, отчаянно вереща и поднимая
клубы пыли. Но Пашка вовсе не испугалась и подошла к саркофагу.
— Ну что, Жора-Обжора,
вот до чего довело тебя твое неверие! — ехидно произнесла она.
— Помоги, Пятница,
пожалуйста! — снова прохрипел я.
— А не ты ли поливал
меня ледяной водицей? Вот теперь сам и лежишь, как холодный айсберг!
Бесчувственный чурбан… Так тебе и надо!
Я хотел сказать что-то,
но губы опять сомкнулись, и я лишь застучал зубами.
— Эх, ты! Ну ладно,
помогу… — сжалилась девчонка и, подняв с пола увесистый меч, тускло
сверкающий рубинами и изумрудами, в два-три взмаха разнесла надоевший саркофаг
вдребезги. Я от неожиданности не удержался на постаменте и рухнул на мраморные
плиты. Но, чтобы не было больно от удара, взял да и проснулся…
Ох, ребята, как же я
тогда замерз! Я лежал, согнувшись калачиком, зажав руки в коленках. Все мое
мокрое тело посинело и покрылось крупными мурашками. Зубы стучали. Подвывая
точно волк на луну, я кое-как поднялся и принялся разминать свои суставы и
мышцы. Какие-то мелкие камешки и хвоя так впились в плечи, что и не думали
отлипать, отпечатавшись на моей коже, как древние растения на угольных срезах.
Было раннее утро. В
пещере уже отчетливо различались стены и своды. Паутина пестрела сотнями
