Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Бруштейн Александра Яковлевна (электронная книга .TXT) 📗
Так в тот вечер мы не скрепили нашей дружбы – Леня и я…
Зато с того самого дня все мы, девочки, новыми глазами увидели Катеньку Кандаурову. До тех пор мы были с ней как старшие с младшей. Было это прежде всего оттого, что так относилась к Кате Маня Фейгель. А к тому же все мы были по разным причинам старше Кати, хотя и одного с ней возраста. Живя с отцом, как она сама говорила, «скучной жизнью», то есть одиноко, без друзей, Катя немного отстала в своем развитии и была моложе своих лет. Все мы, остальные, были старше своих лет. Лида Карцева – оттого, что болезнь матери сделала ее, девочку, хозяйкой дома, а в поездках за границу – даже «главой семьи». Маня – оттого, что тяжелая, скудная жизнь рано сделала ее товарищем отца, матери и брата. Я – оттого, что росла среди взрослых, а они (в особенности папа) говорили со мной откровенно, как с равной. Попав в семью Фейгелей и в среду девочек-подруг, Катя тоже стала быстро развиваться и взрослеть. Все это ясно обнаружилось в ее поведении на «журфиксе» у Тамары.
Глава пятнадцатая
Горе
Я возвращаюсь домой из института веселая. Скинув с себя ранец и держа его одной рукой за лямку, я влетаю в нашу комнату, где живем мы – Поль и я…
И что-то мне сразу не нравится у нас! Как будто все как следует – попугайчик Кики тихонько чирикает в своей клетке, Поль что-то читает… Но она сидит на своей кровати! Этого никогда не бывает! Поль всегда очень твердо настаивает на том, что кровать у человека должна служить только для сна или болезни: спать на ней днем, валяться на кровати днем с книгой, мять постель – все это Поль называет одним из немногих известных ей и исковерканных ею русских слов: «базала?бер», то есть безалаберщина.
А сегодня вдруг Поль – днем! – сидит на своей кровати.
И в комнате пахнет таким знакомым мне противным запахом ее любимого лекарства – эвкалиптовых лепешечек.
Я подхожу к ней близко:
– Поль… Что с тобой, Поль?
Она поднимает на меня глаза – милые мне компотночерносливовые глаза! – и ничего не говорит. Но в этих глазах такая боль, что я бросаюсь обнимать ее:
– Поль, что случилось?
– Умерли… – говорит Поль с усилием. – Поль… и Жаклина… А Луизетта осталась… совсем одна…
Оказывается, умер брат ее, Поль Пикар.
– Он очень дружно жил со своей женой Жаклиной, – говорит Поль, – они очень любили друг друга…
Поль останавливается, ей тяжело говорить, потому что она не позволяет себе заплакать. И я тоже не плачу перед горем Поля. Помолчав, она продолжает:
– И вот… Поль умер утром, а Жаклина – вечером того же дня. Их похоронили в одной могиле… А девочка их – такая, как ты, ей одиннадцать или двенадцать лет – осталась совсем одна… Моя племянница, Луизетта…
Горе Поля, горе, которое она переносит так мужественно, – ни одной слезы! – придавило и нас с мамой. Мы сидим около нее, гладим ее руки; мы понимаем, что не смеем плакать. Что можно сказать Полю, чем можно облегчить ее горе? Ничем.
– Полина! – говорит мама. – Милая, дорогая Полина… Если вы хотите, чтобы ваша Луизетта приехала сюда, вы хорошо знаете: наш дом – ваш дом. Мы будем растить ее, как своих детей…
– Я еще ничего не могу сообразить… – жалобно говорит Поль. – У меня голова кружится от мыслей… Что-то надо придумать… что-то надо сделать… И не ждать – сейчас придумать, сегодня, завтра сделать… А мне ничего не приходит в голову! Вот… – говорит она вдруг с надеждой, – вот придет мсьё лё доктёр, он придумает!
Так мы сидим все трое. Сидим и ждем, когда придет папа. Юзефа, которая на кухне истекает слезами от сочувствия к горю Поля, иногда появляется в дверях и со всей доступной ей лаской говорит Полю:
– Може, биштецик скушаете?
Мы сидим, тесно обнявшись с Полем, и мне вдруг приходят в голову простейшие мысли, которых прежде никогда не было… Откуда берутся все немки, француженки, англичанки – бонны, гувернантки, учительницы языков? Ведь их множество; во всякой мало-мальски культурной семье в России они есть, их – целая армия. И в других странах тоже… Почему они покидают свою родину, уезжают на чужбину – иногда на всю жизнь? И мне становится понятно: у себя на родине они не могут работать, не могут заработать на жизнь. Почему они не выходят замуж за своих соотечественников?
Я как-то спросила:
«Поль, почему ты не вышла замуж?»
И она ответила мне очень спокойно, без всякой горечи или досады:
«Потому что у меня не было денег, не было приданого… У нас во Франции на таких девушках никто не женится».
У всех этих тысяч немок, француженок, англичанок есть только одно: их язык. В других странах это иностранный язык, и их нанимают за деньги, чтоб они учили этому языку детей и взрослых. Они живут в этих чужих странах, в чужих семьях, растят чужих детей, и каждая откладывает из своего месячного заработка сколько может – «на старость». Откладывает и Поль. Мы иногда вместе с ней заходим в сберегательную кассу, и Поль никогда не берет оттуда ни одной копейки, а только вкладывает те рубли, которые ей удалось скопить за месяц. Как-то Поль при этом сказала мне с удовлетворением:
«Вот еще несколько лет – и я уже могу доживать старость у себя на родине».
«А я?» – спросила я с огорчением.
«Дурочка! Ты выйдешь замуж и забудешь своего старого Поль…»
«Я не выйду замуж! – сказала я очень решительно. – У меня тоже нет приданого, а ты же сама говорила: без приданого нельзя…»
«Нет, у вас в России эта дверь не так плотно захлопнута… Выходят замуж иногда и бесприданницы. Я видела такие примеры!»
И вот теперь смерть брата опрокидывает все жизненные планы Поля! Она должна либо ехать во Францию к Луизетте, либо выписать Луизетту сюда. Кто-то из приходивших к нам в этот день говорит, что во многих семьях охотно возьмут девочку-француженку: играя с нею, дети с легкостью научатся по-французски. Кстати – недалеко ходить! – Серафима Павловна Шабанова просто мечтает о такой девочке-гувернантке…
– Я ничего не соображаю… Не работает моя голова… – повторяет от времени до времени Поль. – Я сделаю так, как скажет мсьё лё доктёр.
Наконец «мсьё лё доктёр», то есть папа, возвращается домой. Он зовет всех – и я иду со всеми – в кабинет на семейное совещание. Как поступить? Выписать Луизетту сюда, отдать ее в услужение каким-нибудь людям, которые хотят, чтобы их дети научились говорить по-французски, или же Полю возвращаться во Францию?
Вопреки всему, что говорят о папиной непрактичности, он рассуждает очень здраво и толково. «Когда дело идет о других, Яков очень практичный! – говорит иногда мама. – Даже удивительно!»
Есть ли у Луизетты, остались ли у нее после родителей какие-нибудь средства? Да, те знакомые, которые написали Полю о смерти ее брата и его жены, пишут, что у брата остались кое-какие сбережения – не бог весть что, но на то, чтобы девочке учиться и подрасти, кое-что осталось. У самой Поль есть сбережения, которые позволят ей прожить – о, очень скромно, очень! – лет десять.
Есть ли у Луизетты во Франции какие-нибудь родные люди?
Нет. Никого.
– В таком случае, – говорит папа, – совершенно отпадает необходимость отдавать девочку в услужение каким-нибудь Шабановым! Кем она будет в такой семье? Французской куклой для избалованных, капризных и недобрых детей!
– Но зачем непременно отдавать ребенка в услужение? – горячо возражает мама. – Она может просто жить у нас, будет расти вместе с Сашенькой, и все!
– Очень хорошо! Допустим! – спорит папа. – Конечно, у нас ей будет хорошо, она будет, как своя, родная девочка. Ну, а как быть со школой? Ребенок должен учиться, а она вырастет без образования, неучем вырастет!.. Сколько вам было лет, когда вы приехали в Россию? – спрашивает папа у Поля.
– Двадцать шесть.
– Значит, вы до двадцати шести лет жили на родине, среди людей, которые говорили только по-французски, да еще вы учились во французской школе. Поэтому вы были и остались француженкой. А тут приедет ребенок одиннадцати-двенадцати лет, он будет жить в чужой стране, среди людей, говорящих на чужом языке. Можете мне поверить: она забудет родной язык. Может быть, не вовсе, не начисто, но в значительной степени. Будет говорить на какой-то смеси французского и русского… Что же вы дадите ей взамен родины и родного языка?
