Как я стал летчиком - Головин Павел Георгиевич (книги бесплатно полные версии .txt) 📗

Как я стал летчиком

Глава I

ДЯДЯ ГРИША

У моего отца был товарищ. А у этого товарища был племянник. Он часто приезжал к нам погостить. Мы его звали «дядя Гриша», потому что он был большой, а мы маленькие. Мне было тогда шесть лет, а ему — целых семнадцать.

Дядя Гриша учился в гимназии — так тогда называлась средняя школа. Ученики гимназии — гимназисты — носили особую форму: серую тужурку с серебряными пуговицами и фуражку с гербом. Мне это, помню, очень нравилось.

Дядя Гриша был веселый, хохотун и большом озорник. Отец мой его очень любил и всегда говорил про него:

— Умница!

И тут же прибавлял:

— Одна беда: озорник!.. Тебе, Гриша, головы надолго нехватит. Потеряешь ты ее где-нибудь.

Дядя Гриша только бывало усмехается на эти слова.

Мне дядя Гриша очень нравился, и я мечтал: когда вырасту большой, непременно буду таким, как он.

Когда в гимназиях начинались весенние каникулы, дядя Гриша приезжал к нам, и весь наш маленький дом поднимался на ноги. Быстрый, как ртуть, дядя Гриша ни минуты, думается, не мог усидеть на месте. Он готов был купаться в речке с утра до ночи, лазить по деревьям за птичьими гнездами, бегать взапуски или с таким азартом играть в футбол, что даже старикам завидно становилось.

Однажды он взял у отца велосипед и отправился кататься. Через час принесли обломки от велосипеда, а следом приплелся и сам дядя Гриша.

Оказывается, ему надоело кататься по улицам, и он решил попробовать съехать но лестнице, которая вела с крутого обрыва к реке.

Отец посмотрел на изуродованный велосипед и помятого дядю Гришу и только головой покачал.

— Ну, брат, — сказал он, — после таких дел тебе одно осталось: поступить в летчики… На Земле, должно быть, тебе не удастся сломать себе голову. Попробуй, авось в воздухе сломаешь!..

А нужно вам сказать, что в те времена летчиков было очень мало. Тогда люди только что начинали учиться летать. И самолетов было немного. У нас в городе живого, настоящего летчика никто в глаза не видел. Только в газетах про них читали, как они на войне с немцами дерутся. Тогда только что началась империалистическая война.

Вечером, когда почтальон приносил свежую газету, отец читал вслух новости с фронта. Мы с сестрой, маленькие, слушали и ничего толком не понимали. Дядя Гриша хмурился и блестел глазами, особенно, если новости с фронта были невеселые. А после того как прочитывалась газета, начинал спорить с отцом о том, кто кого побьет: наши немцев или немцы наших. Они всегда спорили.

Пришла осень. Дядя Гриша собрался уезжать в гимназию. Последние дни перед отъездом он ходил притихший, задумчивый и почти ни с кем не говорил. Даже спорить с отцом перестал. И газеты читал один. Возьмет газеты, уйдет в сад и там читает в всё бывало хмурится и глазами поводит, будто боится, что кто-нибудь его мысли узнает.

Прошло с неделю, как уехал дядя Гриша, и вдруг отец получает письмо. Помню, входит к вам в комнату, и лицо у него растерянное.

— Ну, вот, — говорит, — так я и знал!

— А что такое? — встревожилась мать.

— Гришка-то поступил в летчики!..

Года через полтора он опять появился у нас. В отпуск приехал с фронта. Вместо серенькой формы гимназиста на нем была новенькая красивая форма военного летчика. На груди позвякивали ордена. Про него творили, что он очень отличился на войне.

Когда он выходил из дому и шел по улицам, тонкий, подтянутый и очень красивый, то изо всех окон высовывались головы любопытных горожан, и десятки глаз смотрели на дядю Гришу, словно он был какое-то «чудо-юдо», а не просто человек.

— Летчик… — шептали ему вслед.

А он шел не оглядываясь, спокойный, сверкая на солнце своими орденами и ярко начищенными крагами.

Как я ему завидовал!

И старался подражать ему во всем: в походке, в голосе. Учился так же прищуривать глаза, как делал он. Пробовал даже сделать себе из картонки краги, а из оловянной бумаги — ордена…

Одно только мне непонятно было: как же дядя Гриша летает? Я ведь никогда еще не видел аэроплана, а по рисункам и рассказам старших он мне представлялся чем-то вроде велосипеда с крылышками.

Дядя Гриша теперь не купался и не бегал взапуски. Должно быть, стыдно было. Он считал себя совсем взрослым. А мы, мальчишки, робкой стайкой ходили вслед за ним по улицам в наблюдали издалека, разинув рты, как галчата, за каждым его движением.

А он нас даже не замечал. Иногда, посвистывая, оглядывал небо, и нам тогда казалось: свистни он погромче, и к нему сверху, как в сказке, прыгнет «сивка-бурка, вещая каурка» — аэроплан. Дядя Гриша сядет на него и полетит бить немцев. И будет вот так же посвистывать. Ужас, какой храбрый!..

По вечерам отец попрежнему читал вслух газету, а дядя Гриша слушал и хмурился. Или смотрел прищуренными глазами куда-то вдаль; и мне тогда казалось: когда дядя Гриша на фронте, то нашим никогда не попадет от немцев.

Очень я его любил!

На улице мы играли в «войну». Тоже воевали. Партия на партию. Одни были «немцами», а другие — «нашими». Немцами быть никому не хотелось. Поэтому, чтобы не обидно было, приходилось чередоваться: сегодня одни были «немцами», а завтра — другие. А я всегда играл в «дядю Гришу» и всегда «бил немцев». Крепко им от меня доставалось!

Помню, как после ужина я прокрадывался в дальний угол комнаты и сидел там в полутьме, тихо, как мышонок: старался дышать еле-еле, чтобы не услыхала мать и не прогнала бы спать.

После ужина дядя Гриша непременно что-нибудь рассказывал о своей жизни на фронте.

Мне запомнился один такой рассказ, как он на своем одноместном самолете сражался с двумя германскими истребителями.

Дядя Гриша достал из чемодана пробковую каску и показал в ней маленькую дырочку.

— Вот как смерть летает! — сказал он, надевая каску на голову.

Немецкая пуля пробила каску на волосок от головы дяди Гриши.

После итого рассказа я всю ночь но спал. Я бредил… Мне снилось, как высоко-высоко в небе летает дядя Гриша, а рядом с ним кружит смерть… Дяди Гриша увертывается, скользит на одно крыло, падает камнем вниз, чтобы через секунду опять «свечой» взмыть кверху. Самолет его маленький, блестит на солнце… А за ним гонится смерть, как стая черных воронов. Они окружают его сверху, снизу, с боков. Но он, кружась, забирается все выше и выше… И вдруг… падает им на спины и начинает клевать, долбить…

— Так их… так!.. — кричу я и мечусь в постели.

— Павлик! — окликает, проснувшись, мать. — Что ты?

— Опять Гришкиных басен наслушался!.. — ворчит отец. — Говорил тебе, гони мальчонку спать!

Отпуск кончился. Дядя Гриша опять собрался на фронт. Настал последний вечер. Пили чай дольше, чем обычно, и молча. Не спорили о том, кто кого побьет: наши немцев или наоборот. Не хотелось спорить перед расставаньем. Однако отец не вытерпел и, прощаясь с дядей Гришей, сказал:

— Нет, брат, что там ни говори, а накладут нам немцы по шее! К тому дело идет.

Дядя Гриша усмехнулся и присвистнул:

— Небось!..

Тут его взгляд остановился на мне, и он вдруг рассмеялся так весело и радостно! Бывало так прежде он смеялся, когда плавал со мной наперегонки.

— Не накладут, Павлик, нам немцы?

— Небось!.. — ответил я в тон ему и очень серьезно.

Все засмеялись.

Никто тогда не знал, о чем думал я.

А думал я вот о чем: стать летчиком и так же, как дядя Гриша, приезжать к отцу в отпуск и задиристо с ним спорить, что наших никогда не побьют.