Путешествие в слово - Вартаньян Эдуард Арамацсович (хороший книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Таким образом, идеальный переводчик не тот, кто сумеет дословно перевести текст с одного языка на другой. Это будет всего лишь мертвая фотография. Тут нужны рука и чутье художника, чтобы передал он не столько букву, сколько дух произведения, сохранив его национальный колорит и выразительность, изложив строй и особенности чужой речи средствами своего родного языка. Не буква, но дух!
Об этом писал Вольтер: «Горе кропателям дословных переводов, которые, переводя каждое слово, притупляют смысл. Именно здесь можно сказать, что буква убивает, а дух животворит».
Об этом писал Белинский: «Каждый язык имеет свои, одному ему принадлежащие средства, особенности и свойства… Близость к подлинному состоит в передашш не буквы, а духа создания».
Этот «дух» должен безошибочно улавливаться переводчиком, который, исходя из возможностей языка, определяет каждый раз самые уместные приемы передачи «чужого» на «своем».
А в арсенале переводческих средств имеются: идентиз-мы — такие интернациональные обороты, которые приняты во многих языках, а поэтому полностью сохраняют и свой смысл, и свой образ: лить крокодиловы слезы, ахиллесова пята, волк в овечьей шкуре; аналоги — равнозначные выражения, но отличающиеся друг от друга образами: везти сов в Афины (греческое), ехать в Тулу со своим самоваром (русское), везти уголь в Ньюкасл (английское), тмин везти в Керман (иранское); описательный перевод, истолковывающий смысл иноземного слова или выражения: жилет — безрукавная короткая поддевка до поясницы (словарь Даля); у него под чашей есть еще полчаши — не все сказал до конца, что-то скрыл; калькирование — буквальный перевод по частям чужого слова. Так появились в нашем языке предмет (калька латинского объ-ектум), разбить наголову (немецкое), хладнокровие (французское). Есть и еще ряд других возможностей веревода.
Но вот, помните, Пушкин о своем Онегине?
Я мог бы пред ученым светом Здесь описать его наряд; Конечно б это было смело, Описывать мое же дело; Но панталоны, фрак, ншлет, Всех этих слов на русском нет.
Давние «варваризмы» прекрасно остались жить в вашем лексиконе и ныне не требуют пояснений. И хвала поэту, что не попытался прибегнуть он к доморощенным аналогам или описательным красотам типа: «панталоны — это исподники»; или «они — как штаны, только теснее брюк».
В то же время вряд ли мы попрекнем Эразма Роттердамского за то, что вычитанную им у Плутарха поговорку называть корыто корытом он перевел расширительно: называть вещи своими именами. Француз Монтескье передал латинское, встречающееся у Цицерона выражение поднимать бурю в ложке для жертвенных возлияний вина в бурю в стакане воды. В наш язык это крылатое речение пришло без изменения, а вот англичане посчитали нужным стакан воды заменить чайной чашкой.
А чем не удачен русский эквивалент с глазу на глаз («быть, говорить наедине, без свидетелей») немецкого выражения, буквально переводимого между четырех глаз или под четырьмя глазами, английского — лицом к лицу, французского — голова к голове. Французы скажут: не большому кораблю большое плавание, а хорошему коту хорошую крысу, не он — вылитый отец, а это его отец, совершенно выплюнутый.
В различных языках часто может не совпадать смме-т даже таких, казалось бы, устойчивых формул, как Д рый день! Если немец, француз, итальянец, услъпи «Гутен таг!», «Бон жур!», «Бон джорно!», воспримут как вежливое приветствие, то англичанин в «Гуд деы!» усмотрит невежливое прощание.
Известный писатель С. Л. Львов, прочтя мою книгу «Рождение слова», поделился соображениями, имеющими прямое касательство к тонкостям перевода. «К очерку „Индюк“, — писал он, — могу сообщить любопытное дополнение. В одном из прозаических произведений Г. Гейне есть фраза, которую переводчики, не вполне понявшие смысл, переводили так: „Я так же не был в Калькутте, как калькуттское жаркое, которое я вчера ел на обед“. Ничего смешного в этом не было. Но „калькуттское жаркое“ — это жаркое из „калькуттенхун“ (калькуттской курицы), как называли в старину по-немецки индейку. Перевод, сохраняющий комизм гейневской фразы, должен звучать: „Я так же не был в Индии, как индейка (или „индюшка“), которую я ел вчера на обед“. Помимо комического эффекта, эта фраза — в оригинале и в переводе — показывает, что Гейне знал о происхождении этой птицы не из Индии».
Сейчас в самый раз напомнить, что индюки и индейки — выходцы вовсе не из Индии. Они самые что ни на есть чистокровные американцы. Просто на названии этих птиц отразилась великая географическая путаница, порожденная ошибкой Христофора Колумба. Ведь прославленный мореплаватель, открыв Америку, принял ее за Индию. Поэтому коренные жители этой земли стали именоваться индейцами, а высоконогие представители семейства куриных — индейскими петухами и курами, то бишь индюками и .индейками. Русский язык получил эти названия-ошибки уже в готовом виде.
Уверен, что вы читали замечательную книжку Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке…» Издавали ее в нашей стране несколько раз.
В 1938 году перевел ее А. Горнфельд, в 1961 году — Н. Любимов.
Помните место, где Тиль Уленшпигель дразнит прохожего богомольца? Вот как по-разному читается этот отрывок:
«Ты, фонарь без свечи, путник беспутный, думаешь, ты похож на человека? Будет это тогда разве, когда людей станут делать из старых тряпок. Где это была видна такая желтая обезьяна, такая башка облезлая? — разве на виселице. Висел уж, видно, когда-нибудь?»
«Ты воображаешь, огрызок, пирог ни с чем, что ты похож на человека? Ты тогда станешь похож на человека, когда людей будут делать из тряпья. Ну, где можно увидеть такую желтую харю, такую лысую башку? Только на виселице. Ты уж, верно, когда-нибудь висел?»
А теперь скажите, какой словесный выпад вам больше по душе? Держу пари — второй. Потому, что он более естествен в устах озорного пересмешника, бойкого и храброго Тиля, потому, что эскапада его более близка к живой простонародной речи, чем в горнфельдовском переводе.
Мы не зря вспомнили Уленшпигеля, с его «пирогом ни с чем». В подобных случаях мы имеем дело не просто со словами, а с словосочетаниями, фразеологическими оборотами, к коим причисляют идиомы, а иногда пословицы, поговорки и изречения.
«…Переводить иностранные пословицы и поговорки нужно дословно, а не заменять их параллельными русскими.
Если у Гейне сказано: «Шпареная кошка боится кипящего котла!» — нельзя переводить «Пуганая ворона куста боится». Это мнение авторитета в области перевода К. И. Чуковского. Он считал, что, переводя пословицы, необходимо сохранять своеобразный колорит оригинала — не только потому, что в них отражаются реалии иноземного быта, но и потому, что они открывают для нас методы мышления другого народа, его юмор, его речевую манеру… Чуковский подтверждает свою мысль примерами.
У Диккенса некий персонаж говорит: «Если тебе суждено быть повешенным за кражу теленка, то почему бы тебе заодно не украсть и овцу!» Эта пословица, остроумная, свежая и картинная, была переводчиком переведена русским эквивалентом: двум смертям не бывать, а одной не миновать! Тан, потеряв при переводе овцу и теленка, переводчик, по мнению Чуковского, не сохранил и улыбку, которая присутствует в пословице, и ее юмористический тон, свойственный английскому фольклору.
Подобным же образом расправился с Диккенсом и другой переводчик, вложивший в уста англичан русские фразеологизмы: и мы не лыком шиты, нечего лясы точить…
А третий заставил героев Диккенса петь: «Аи люди, аи люди! Разлюляшеньки мои!», прервав и-х припевку «Иппи-дол-ли-дол…».
Требование бережно относиться к языковым формулам других языков вполне справедливо. Но как быть, если эти формулы, сохраненные в своем первозданном обличье, будут не понятны широкому читателю? Как мы воспримем такую, к примеру, английскую метафору: «дождь лил кошками и собаками»? Тут уместнее будет, видимо, выразить чужеземную поговорку смысловым равенством, но средствами русского языка: дождь лил как из ведра.
