Мила Рудик и кристалл Фобоса - Вольских Алека (е книги .TXT) 📗
Мила резко вскинула руки, пытаясь защититься от спикировавшего на нее предмета, и вдруг, к своему величайшему изумлению, неожиданно ловко его поймала.
Это оказалось прямоугольное зеркало в резной деревянной рамке — то самое, которое вечером на голову кикиморы, вернее — на кувшин, стоящий на голове кикиморы, положила Кристина.
Сейчас из зеркала на Милу смотрело ее собственное испуганное отражение: взлохмаченные рыжие волосы, которые в темноте были вовсе не рыжими, а скорее темно-каштановыми, почти черные, расширенные от испуга глаза — их серый цвет сейчас притаился под слоем темных красок ночи — и белеющий в темноте кончик носа, на который падал из окна свет неполной луны. Мила успела подумать о том, что вспышкой, так испугавшей ее, видимо, был отразившийся в зеркале лунный свет, как внезапно с зеркалом стали происходить удивительные метаморфозы. Сначала в зазеркалье все заволокло туманом и ее собственное взлохмаченное отражение исчезло. Потом поверхность зеркала огрубела, пошла трещинами и стала похожа на осколок льда. Лед совсем не холодил руки и очень быстро растаял. Перед Милой вновь было зеркало, но теперь в зазеркалье уже не было ее отражения. Хотя лицо, на котором застыла надменная улыбка, адресованная ей, Миле, было очень похоже на ее собственное. И даже следы ночи на нем лежали те же. Мила знала, что глаза на этом лице должны быть серыми, но сейчас они были почти черными. И даже темно-каштановые волосы не ввели ее в заблуждение — она слишком хорошо помнила, что они рыжие, как у нее. Хотя нет, память Милы вдруг оживила почти забытое воспоминание: когда-то, еще до того, как этот человек изменился, оттенок его рыжих волос был гораздо красивее, чем у нее.
Лукой Многолик чуть наклонил голову, сощурил презрительно глаза и… в считанные мгновения исчез в гуще темно-серого тумана. Туман скрылся под толщей арктического льда, лед растаял, и перед Милой снова появилось ее отражение в самом обыкновенном зеркале.
— Мила, ты что там делаешь? — раздался осовелый шепот.
Мила обернулась: Белка приподнялась на постели и смотрела в ее сторону.
— Зеркало Анжелы упало, — невозмутимо ответила Мила также шепотом. — Чудом поймала. Иначе разбилось бы.
— А-а-а, — протянула, успокоившись, Белка и сладко зевнула. — Понятно.
Она снова опустила голову на подушку, натянула одеяло до ушей и тут же уснула.
Мила какое-то время беззвучно стояла, держа в руках зеркало. Потом вздохнула, поднялась на носочках и, водрузив зеркало обратно на кувшин, отправилась наконец в туалет.
* * *
В выходные Мила решила сходить к Акулине. Ей редко выпадала возможность просто побыть рядом со своей опекуншей: рассказать о своих делах и узнать последние новости от Прозора и Барбариса.
Прозор, как всегда, был в курсе всех событий, происходящих в Троллинбурге, и в письмах советовал Акулине и Миле быть бдительными и осторожными. Коротышка Барбарис передавал Миле привет, а насчет кристалла Фобоса высказался лаконично и определенно: «Фурия его возьми, этот чертов кристалл!» Мила с трудом представляла себе, что будет делать с кристаллом Фобоса вышеназванная фурия, но без колебаний согласилась с пожеланиями Барбариса.
Они еще долго болтали о разных пустяках, так что время пролетело незаметно. Но к восьми часам Мила должна была быть в Львином зеве, поэтому, хоть и с неохотой, ей пришлось прощаться с Акулиной.
Когда она вышла из флигеля, на город уже ложились вечерние сумерки. Еще не было темно, но ночь уже подкрадывалась, ступая неслышными, но уверенными шагами. Миле даже на миг представилось, что только здесь день еще не утратил своей власти, а за границами Троллинбурга, окружив город плотным кольцом, все уже окунулось в темноту.
Подивившись разыгравшемуся воображению, Мила спустилась с холма и направилась к Львиному зеву. На улицах города уже было безлюдно: в октябре темнело рано, а эпидемия страха, по всей видимости, распространялась и на боязнь темноты. Волшебники и другие жители Троллинбурга в последнее время не были так беспечны, как прежде.
Проходя мимо развилки, где одна дорога вела к «Слепой курице», а другая к Львиному зеву, Мила вдруг резко остановилась — по ногам только что скользнула невидимая ледяная змея. Знакомое ощущение. Внутри вмиг зашевелились колючие ростки страха.
Неужели снова?!
Мила начала лихорадочно оглядываться по сторонам: на людной в иное время суток улице не было ни единого прохожего! Она вновь посмотрела вперед: по мостовой медленно стелился густой сизый туман.
— Ох, нет, только не это! — в панике прошептала Мила.
Она еще раз оглянулась назад — ну хоть кого-нибудь занесло бы сейчас на эту улицу! Но поблизости никого, никогошеньки не было!
От страха у Милы заколотилось сердце. Она уже знала, что увидит сейчас, если обернется. Но она все равно обернулась.
Серая, как тень, старуха, стояла перед ней и, завораживая какой-то жуткой, потусторонней магией, смотрела на нее своими блеклыми, без зрачков глазами. Туман, рассеивающийся от ее зловещей фигуры, словно живое существо, шевелил полы тускло-серого рваного одеяния, висящего на старухе подобно бесформенному тряпью. Этот туман тянулся к Миле, он уже окутал ее ноги — так, что она с трудом различала смутные очертания своих ботинок. Змейки тумана были словно живые: он двигался, дышал и внушал дикий, первобытный ужас перед чем-то неведомым, чем-то абсолютно чуждым всему вокруг.
Впрочем, уже в следующее мгновение Мила и думать перестала о тумане — серая старуха приближалась к ней. Зрение Милы не способно было увидеть никакого движения. Она просто знала, что эта серая тень в неприглядном и жутком человеческом обличии с каждой секундой все ближе и ближе к ней. Страх, сжимающий горло, подсказывал ей, что старуха опасна: если эта серая ведьма хотя бы прикоснется к ней — случится что-то невыразимо ужасное, такое, что хуже смерти.
Старуха была уже совсем близко. Мила могла разглядеть даже глубокие многочисленные морщины на ее сером лице. Но ужас и туман словно превратили девочку в обледеневшую статую — все еще живую, но абсолютно беспомощную.
И не имело никакого значения, что в этот раз она не была без защиты — карбункул Белого Единорога сейчас находился на ее пальце. Возможно, сила камня смогла бы ее защитить… если бы только Мила могла поднять руку.
Она непроизвольно раскрыла рот, сделав глубокий судорожный вдох, когда рука старухи потянулась к ней: серая, сухая, словно неживая…
Почему она не может убежать?!
Убежать?!! Она не способна сделать даже крошечного шажка назад!
Почему не может позвать на помощь?!
Закричать?!! Она не способна издать ни звука…
Мила почти не дышала, а рука старухи была уже в нескольких сантиметрах от нее. Девочке стало невероятно холодно. Холод был всюду. Он сковал ее тело снаружи. Душил ее горло изнутри. Проник в легкие. И этот холод не был живым.
Когда грязные длинные ногти старухи почти коснулись ее одежды, Миле показалось, что она услышала какой-то нечеловечески радостный вдох, протяжный и глубокий, но почти в тот же миг где-то далеко раздался разъяренный, дикий вопль — далекий, как эхо. Глаза старухи ожили, загоревшись злобой и разочарованием…
И в это мгновение сквозь серое лицо старухи проступили очертания другого лица: смуглого, бронзового от загара — такого неуместного в этом жутком, нечеловеческом холоде.
— Что с вами, госпожа Рудик? — спросил знакомый голос с иностранным акцентом.
Смуглое лицо проступало все отчетливее. В свою очередь серое лицо старухи будто таяло.
Впрочем, Мила уже через мгновение поняла, что старуха не растворилась в воздухе, как призрак. Она отступала за спиной невесть откуда взявшегося прохожего, и туман ускользал вместе с ней. Поверх плеча смуглолицего господина Мила видела, как туман окружил старуху, когда она, пятясь, вошла в него, словно в открытую дверь. Туман поглотил серую фигуру и только после этого стал медленно таять.
