Загадка старого клоуна (с илл.) - Нестайко Всеволод Зиновьевич (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗

– Налейте же им оковитой, коли так!

И уже откуда-то взялась кварта, и полилась сизо-мутная жидкость в мигом подставленные пузатенькие рюмочки. Зачмокали аппетитно губами братья-доминикане.

Брат Бонифаций Пантофля, уже немолодой, грузный, с отвислыми щеками и широким мягким носом, был действительно похож на пантофлю [19]. Его лицо лоснилось от жира и слащавой улыбки.

У брата Игнация Гусаковского было худое, обтянутое кожей лицо. Его близко и глубоко посаженные глаза смотрели хищно. Это хищное выражение ещё усиливалось оттого, что его зубы были всё время оскалены: короткая верхняя губа не прикрывала их. Точь-в-точь как у Павла Голозубенецкого. Я сразу подумал: не предок ли он страшного любителя смертельных номеров? Между тем братья-доминикане выпили по третьей и, раскрасневшись, завели душеспасительный разговор.

– Во гресех погрязаете, господа казачество, во гресех! – жуя, говорил брат Игнаций. – Не успели мы приехать, как опять увидели, что вы своих коней и волов пустили пастись возле речки Горенки, на земле нашего святого монастыря.

– Не гоже сие, господа, не гоже! – зачмокал жирными губами брат Бонифаций. – Карает Господь неразумных десницей своею.

– Да вы в своём ли уме, братья-доминикане? – всплеснул от удивления руками Терентий Бухало. – С каких это пор она ваша? Пастбище на берегу Горенки испокон веку было нашим, казацким.

– Совершенно верно! – подхватил Лаврентий Нетудычихайло. Зашумели и остальные.

– Тэстэмониум паупертатис! – обратился на латыни брат Игнаций к брату Бонифацию, презрительно скривив губы (как объяснил мне потом Чак, на латыни это буквально означает «свидетельство о бедности», а в переносном смысле – показатель чьего-то скудоумия), а уже затем обратился к казакам: – Не гневите Господа, рабы Божии! Тягчайший грех – посягать на добро чужое, чужую землю.

– Да это кто же посягает? – подхватился Иван Пушкаренко. – Не вы ли с королём своим, со шляхтой пришли сюда, на землю нашу… ещё и…

– Дух бунтарский затмевает ум ваш! – перебил его брат Игнаций, повысив голос. – Мало вам уроков коронного войска. Или вы хотите повторить судьбу Кизима и Кизименко, недавно посаженных на кол в Киеве?

– Истинно так! – кивнул брат Бонифаций.

– Да что же это такое?! – сорвался с места Лукьян Хурдыга. – Неужели терпеть будем?! Как быдло, молчать будем, слушая эти дерзкие слова?

– Гу-у-у! – как будто одно могучее дыхание вырвалось из казацких грудей. Единым движением рванулись казаки к братьям-доминиканам. Ещё мгновение – и затрещали бы, ломаясь, кости брата Игнация и брата Бонифация…

– Стойте! – вдруг зазвучал громкий голос Тимохи Смеяна. – Стойте! Казацкое ли это дело – биться с сынами Божьими в подрясниках?.. Поговорить же можно. Тихо. Мирно. Они же гости наши. Разве казаки гостей так встречают?

И застыли вмиг тяжеленные казацкие кулаки, занесённые уже над головами братьев-доминикан.

– А налейте же им ещё оковитой, и выпьем с ними за доброе человеческое сердце, которое дарит милость и любовь ближнему своему. Не так ли говорил святой Доминик? – наклонился Тимоха Смеян к скорчившимся на земле братьям-доминиканам.

– Истинно так, – качнул головой брат Бонифаций Пантофля. Брат Игнаций Гусаковский, бледный как сметана, только молча дёрнулся, не в состоянии от испуга рта раскрыть.

Лукаво переглянулся Тимоха Смеян с казаками, подмигнул им, и полилась сизая муть в пузатенькие рюмочки братьев-доминикан. Наполнили и казаки свои рюмки.

– Ну же, будем здоровы! – произнёс, поднимая рюмку, Тимоха Смеян.

Дрожащими руками братья-доминикане едва донесли водку до ртов. И сразу же потянулись ложками к кулешу.

– Э, нет! – воскликнул Тимоха Смеян. – После первой только батраки закусывают. Наливаем опять!

– Истинно так! – опять качнул головой брат Пантофля. И опять молча дернулся брат Гусаковский, всё ещё не придя в себя.

– Ну, будем!

Глаза у братьев осоловели. И прошёл уже этот смертельный испуг. Опять вернулся к ним дар речи, и, хотя языки у них заплетались так, что едва ворочались во рту, они уже были в состоянии говорить.

– Ба-ба-блажен муж смирный и тихий, – подняв палец вверх, пробормотал брат Игнаций. – Не бунтуйте, и блаженны будете.

– И-ик-истинно та-ак! – икнув, подтвердил брат Бонифаций.

– Тэстэмониум паупертатис, как вы говорите, – улыбнулся Тимоха Смеян. Видно было, что и он латынь хорошо знал.

– А? – смешно таращился совсем уже косыми глазами брат Игнаций.

– Хи-хи-хи! – мелко засмеялся брат Бонифаций, тряся своими отвисшими щеками. – Брат Игнаций натэстэмонился до… чёртиков. Хи-хи-хи-хи-хи-хи!..

К брату Бонифацию вдруг неожиданно вернулась ловкость, он запустил руку в карман брату Игнацию и выхватил оттуда кошелёк.

– А это что такое, брат? Чьи это денежки, я вас спрашиваю?

– Как вы смеете, брат, лазить по чужим карманам?! – вытянул, как гусь, шею брат Игнаций. – Вы, брат, свинья!

– Это не я, а вы, брат, свинья! – вытаращил глаза брат Бонифаций. – Свинья и вор. Потому что это кошелёк брата Амброзия, пропавший у него сегодня утром.

– Это мой кошелёк! У меня всегда был точно такой же, как у брата Амброзия! Это могут подтвердить все братья.

– Правильно! Вот он! – торжествующе воскликнул брат Бонифаций, выхватывая из другого кармана брата Игнация точно такой же кошелёк.

– У-у! Пантофля! – прохрипел брат Игнаций и толкнул брата Бонифация.

– Гусь! – и брат Бонифаций в свою очередь толкнул брата Игнация.

– Жаба старая!

– Череп голозубый!

– Чтоб тебе удавиться!

– Чтоб ты лопнул!

Выкрикивая проклятия и ругательства, братья-домини-кане толкали друг друга в грудь.

Казаки прямо покатывались от хохота.

– Ну, хватит уже, хватит, – смеясь, сказал Тимоха Смеян. – Эх вы, братья Божьи! А ещё и орден свой нищенствующим называете. Чураетесь якобы благ земных и богатств мирских, а оно, видишь, как выходит. Ну, погуляли и хватит. И вам, дорогие гости, в монастырь пора. И нам с дороги отдохнуть надо. Устали. Идите себе с Богом!

Переругиваясь и спотыкаясь, братья-доминикане исчезли в темноте.

В последний раз хохотнули им вслед казаки и сразу свалились, кто где сидел, и, сонно что-то бормоча, сомкнули веки. Не успел я и глазом моргнуть, как уже спали богатырским сном казаки, живописно раскинувшись в разных позах вокруг догорающего костра.

И мощнее всех храпел, положив на плечо Ивану Пушкаренко чубатую, губастую и носатую голову, Тимоха

Смеян, шутник и характерник [20], каких немало было среди запорожцев и каким, как об этом любят пересказывать народные легенды, помогал не кто-нибудь, а нечистая сила, – и вправду, от кого же этот искромётный, зажигательный, чудотворный казацкий юмор, как ни от самого чёрта, лукавого и смешливого сатира?!

Об этом не раз говорил и мой дед Грицько, особенно после рюмки. Потому что и рюмку выдумал не кто иной, как Люцифер. То же самое повторяла и моя баба Галя, когда дед Грицько начинал слишком уж размахивать руками.

– Ну, теперь их и пушкой не разбудишь, – сказал Елисей Петрович.

– Точно, – улыбнулся Чак, явно любуясь картиной богатырского сна запорожцев.

– А что же делать? – спросил я. – Мы ж с Тимохой Смеяном так о смех-траве и не поговорили.

– А мы бы и не смогли сегодня поговорить, – сказал Елисей Петрович. – Главное, что мы Тимоху Смеяна увидели и теперь сможем его узнать. А время для разговора ещё наступит. Но это уже в другой раз. Потому что сейчас меня ждут неотложные дела. Поступила жалоба из Голосеевского леса на компанию школьников-старшеклассников, которая вчера гульбу в лесу устроила и не очень по-человечески себя вела. Надо выяснить. Поэтому, извините…

Глава XIV

Нам поставили телефон. Лофофора. Что такое юмор? Отправляемся во времена Богдана Хмельницкого