Четыре дня с Ильей Муромцем - Орешкин Борис Сергеевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Илья Иванович, кузнец, Зорянка и хозяин перевоза, человек лет пятидесяти, уже сидели за столом, устроенным под тенистым, развесистым деревом. В нескольких шагах от врытого в землю стола был устроен очаг. Женщина с косами, уложенными вокруг головы венком, варила в большом закопченном котле уху.
Не знаю почему, но мне все время хотелось есть в этом древнем мире. То ли воздух здесь был такой, то ли от езды на лошади возникал аппетит? Давно ли мы с Ильей Муромцем перекусывали перед дальней дорогой, а я уже опять нетерпеливо принюхивался к аромату ухи, доносившемуся от очага. Но вот хозяйка разложила на столе деревянные ложки, а хозяин отрезал от каравая хлеба, прижатого к груди, ровный, от края до края ломоть и разделил его на куски.
— Ухи ешьте вволю, а хлебушка у самих маловато. Не родит тут земля-то. На привозном хлебе живем.
— Ништо! — сказал Илья Муромец. — Хлеб у нас свой. Был бы приварок.
Хозяйка поставила на стол большую глиняную миску с горяченной ухой. Илья Иванович, перекрестившись, взял ложку. Хозяин, прежде чем начать есть, встал и поклонился идолу, вкопанному в землю перед жилищем. А кузнец, так же как и я, просто стал хлебать уху без всяких молитв и поклонов. «На Руси каждый верит как хочет!» — вспомнил я слова Ратибора и подумал, что кузнец, наверно, вообще не верит в богов.
Ах, что это была за уха! Наваристая, густая, ароматная. По вкусу я без труда определил, из каких рыб она была сварена. Были здесь и белый, несколько клейковатый, судак, и нежный голавль, и полосатые окуни, и большие, с желтыми прожилками жира, куски осетрины. Ну и естественно перец, лук, лавровый лист, укроп, несколько долек моркови, но ни одного кусочка картошки, которую Колумб еще не успел привезти из Америки на наш континент.
Едва только мы управились с первой миской ухи, как снизу, из-за поворота реки, показалась большая четырехвесельная лодка. Гребцы, натужно выгибая спины, махали веслами часто и сильно. Опытный кормчий направлял лодку вдоль самого берега, где течение послабее. И все-таки она приближалась к нам медленно, с трудом. Перевозчик положил ложку на стол, вытер тыльной стороной руки немного поседевшие усы и удовлетворенно пояснил Илье Муромцу:
— Раньше я подставу свою не здесь, а ниже держал. Перед самым перекатом, на тиховодье. Грести там легко, без натуги. Спросишь, бывало, — не надо ли бечеву подать? «Ништо, — отвечают, — сами поднимемся». А как на перекат выгребут — и рады бы помощи, да не возвращаться же? Иные якорь кинут или за берег зацепятся, зовут меня, чтобы помог. Морока! Вот я и переселился в прошлом году сюда, повыше. Пусть, думаю, сначала попробуют — каков он, перекат здешний. Недаром его Долгим зовут. Ишь, намахались веслами как, сердешные… Сейчас причаливать станут.
И верно: кормчий, заметив на берегу жилье и людей, повернул лодку к берегу, где была устроена дощатая пристань. Сидя за столом, мы сверху видели, как причаливала лодка. Четыре гребца дружно подняли вверх весла. Стоявший на носу человек кинул канат с петлей старшему сыну перевозчика. Тот ловко надел ее на торчавшую из настила сваю. Уставшие гребцы остались сидеть в лодке, а кормчий, в красной рубахе, в лихо заломленной шапке, но босой, легко перескочив на пристань, поднялся к нам.
— Добрым людям будь все по-доброму! — весело приветствовал он, отвесив общий для всех поясной поклон.
— И вам того же! — ответил хозяин, подвигаясь на скамейке, чтобы освободить место. — Садись, добрый человек, ушицы отведай. Да и гребцов своих позови.
— Благодарствую. Недосуг нам. Перекат-то здешний далеко ли тянется?
— Ровно три поприща.
— Сколько за подставу берешь?
— Два куна.
— Ой, много!
— Меньше нельзя, — возразил перевозчик. — Плыви, коли хочешь, на веслах.
Купец сдвинул шапку на лоб, почесал пятерней затылок, посмотрел на рябившую солнечными бликами быструю воду, на усталых своих гребцов и, махнув рукой, сел к столу.
— Робяты! Давай сюда, — крикнул он. — Хозяин ухой угощает.
За столом хватило места еще для четырех здоровых мужчин. Жена перевозчика поставила на стол еще одну миску. Хозяин снова отрезал один большой кусок хлеба, разделил его, подвинул поближе к новоприбывшим перья зеленого лука и деревянную солонку с крупной, серого цвета солью.
Купец-кормщик ел быстро, но вежливо: с ложки не плескал, не пачкал свою курчавую, светлую бородку. Незаметно зыркая синим смекалистым глазом, осмотрел все вокруг, сориентировался, оценил каждого из нас и, оставив меня и кузнеца без внимания, заговорил с Ильей Муромцем.
— Далеко ли путь держишь, боярин? Может, вместе перекатом поднимемся? Дешевле станет.
— Нет, нам на ту сторону, — благодушно ответил Илья Иванович. — Сам-то откуда правишься?
— Из Казани. Думаю в Дон перебраться, до Тмутаракани дойти. Новгородский я. По весне на Каму-реку ходил. Мехов тамошних, соболей да куниц, малешенько прикупил. Теперь продать надо. К Сурожскому морю хочу сплыть по Дону. Там, говорят, цену за меха дают не шибко плохую.
— Чего же по Волге вниз не пошел? Там ведь на меха цены тоже высокие. В Итиль-городе.
— И-и! Мил человек! В Итиле я уже сколь разов бывал. И в Искорене, и даже в Царьграде. А вот в Сурожском море не был. Интересно мне на Тмутаракань посмотреть. Может и дальше махну, к касогам, в горные земли.
— Плыви! — согласился Муромец. — Дело хорошее.
— Ты как по Оке до речки Проня поднимешься, — посоветовал хозяин перевоза, — так в нее и войди. Самый прямой путь. Лето ноне сырое, вода высокая, до самых верховий сможешь дойти. А там тебя местные мужички в Воронеж-реку переволокут. А из Воронежа в Дон попадешь своим ходом, вниз по течению. Дон же тебя в Сурожское море сам вынесет. До Тмутаракани, общим счетом, недели за три доберешься.
— Три недели туда, да втрое больше обратно плыть, да на торговлю не знаю сколько времени уйдет, — прикидывал вслух купец. — Вот так и маешься меж городов да рек разных. А все для сынов, для наследников. Недоешь, недоспишь, стараешься, копишь, жизнью иной раз рискуешь. А они возьмут да и промотают прибытки отцовские.
— Промотают! — согласно кивнул головой один из гребцов, пожилой, угрюмый мужик с медной серьгой в ухе. — Обязательно промотают. Такая уж нынче молодежь пошла непутевая. Страм один.
— На христианских попов глядючи, волосья до плеч отрастили! — начал жаловаться купец. — С малых лет меды хмельные тайком пьют. Пляшут по-непотребному. Это что же такое деется? Куда придем с такой молодежью?!
— Куда надо, туда и придем! — веско сказал хозяин перевоза. — Я на своих сынов не жалуюсь. Хотя у обоих волосы тоже до плеч. Эвон, погляди, младшенький рыбу ловит. Тоже, как у старшего, — грива. Так что с того? При князе Святославе наголо брились, только усы носили. Теперь без усов ходят, зато волосы отрастили. Ну и что? Ежели вороги нападут, молодые не хуже нас драться станут. Мой старший получше меня копьем да мечом владеет. Сам Ратибор обучал.
— Да я не о том! — не сдавался купец. — Мошну отцовскую растрясут, вот что обидно.
— А ты не оставляй после себя мошны-то, — посоветовал Илья Муромец. — Вот и не растрясут. Пускай сами себе заработают. Нужда научит!
— Так ведь свое дитя-то, кровное. Как о нем не радеть?
— Вот то-то, — сказал перевозчик. — Хоть и кривой, да свой. Все мы так. Все своих сыночков за уши тащим. Хоть и глуп, и слаб, а все повыше куда норовим приткнуть, потеплее устроить.
— Верно! — стукнув кулаком по столу, сказал Илья Муромец. — Вот, к примеру, почему после князя обязательно его сын князем становится? Или никого на Руси разумом посильнее да духом покрепче нет? Почему раньше вече князей выбирало, а теперь они вместо себя сынов своих садят на княжеский стол. Разве то дело?!
— Ну, спасибо за угощение, ехать пора! — поспешно сказал купец, поднимаясь с места. Гребцы нехотя положили ложки, один за другим медленно спустились к реке. Старший сын перевозчика привязал к передней уключине лодки конец бечевы, приладил ее к сбруе коня, на котором уже сидел мальчишка, удивший рыбу.
