Карусели над городом (журнальная версия) - Томин Юрий Геннадьевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Первое не занять, — сообщили Борису с таким смирением, что ему захотелось слегка врезать девочке ногой по ее спортивной коленке. — Разве что третье, в крайнем случае второе…
Девочки не знали, чем озабочен Борис. С первой встречи за столом он показался им угрюмым и молчаливым. Такие ребята девочек не интересовали.
— Пойдем, Тома, — сказала девочка с косичками. — Вообще-то, не плохо было бы пересесть за другой столик… Как ты думаешь?
— Можно пересесть… — согласилась подруга, растягивая слова и давая тем самым время Феликсу осознать их ужасный смысл.
Феликс осознал.
— Не нужно пересаживаться, — с испугом сказал Феликс.
Испуг был отмечен не без удовольствия. Девочки и не ожидали столь быстрой победы. Впрочем, для чего нужна им эта победа, они и сами не знали. Просто так, победа ради победы. А ведь девочки рисковали: даже очень спортивным девочкам не разрешают пересаживаться без причины. Что, если бы их не попросили остаться?
Но девочкам и этого показалось мало. Им хотелось еще и прищемить нос Борису. Сам по себе Борис был нужен им не больше, чем стул, на котором он сидел. Но девочки привыкли быть первыми на финише любого забега.
— Можно и не пересаживаться… — согласилась девочка с длинными волосами. — Но мы боимся, что надоели твоему другу, — добавила Тома. — Верно, Ира?
— Да, — подтвердила Ира. — Я просто ужасно его боюсь.
Девочки хорошо понимали друг друга. Не сговариваясь, они разыгрывали спектакль на тему «укрощение нахала». Феликс принимал все за чистую монету.
— Девочки не могут надоесть, — твердо сказал Феликс. — Девочки лучше всех.
— Даже лучше твоего друга?
— Моего друга? — Феликс заколебался. — Я не знаю… Боря, наверное, знает. Боря, они лучше тебя?
Борису уступать не хотелось. Но он понимал, что спектакль этот можно прекратить только одним способом: выдать девочкам то, чего они добивались.
— Они лучше, — сказал Борис. — Они умнее. Они даже толще.
Девочки остались довольны. Им не понравилось замечание о толщине. Но Феликс со своим стремлением к справедливости тут же объяснил Борису, что девочки толще, если их взять вместе: по отдельности они намного тоньше Бориса.
На этом девочки успокоились. Они удалились вполне довольные. Борис набросился на Феликса.
— Я тебе разве говорил, что девочки лучше всех?
— Ты не говорил. Я сам так думаю. Ты мне утром говорил: думай больше сам. Я стал думать и увидел, что понимаю больше, чем ты мне рассказываешь.
— Думай, что хочешь. Не обязательно вслух говорить. Они надо мной смеются, а ты им поддакиваешь.
— Они не смеялись, они даже не улыбались.
— Не обязательно когда смеются, рот разевают. Можно говорить одно, а думать другое.
— А что они думали, когда говорили? — спросил Феликс.
— Это ты пойди у них спроси.
— Сейчас пойду, — Феликс охотно поднялся со стула, но Борис дернул его за руку.
— Сядь! Когда я говорил «пойди спроси», я вовсе не хотел, чтобы ты пошел и спросил. Я хотел сказать, что не знаю, о чем они думали.
— Почему ты тогда так не сказал?
— Я тебе уже объяснял: не всегда говорят то, что думают.
— А что важнее? — спросил Феликс.
Борис задумался. Вопрос, заданный Феликсом, был не так уж и глуп. Сам Борис перед собой никогда таких вопросов не ставил.
— Наверное, важнее, что думают… — неуверенно сказал Борис. — Но говорить все нельзя. Если все будут знать, что думают другие, то… — Борис остановился. Феликс ждал. — То… просто жуть какая-то получается! Тогда ни с одним дураком нельзя разговаривать! Придется говорить ему, что он дурак!
— А зачем с ним разговаривать?
— Тоже верно… — засомневался Борис. — Как будто незачем. Слушай, Феликс, у тебя нет вопросов полегче?
— Пока нет, — сказал Феликс. — Но теперь я понимаю: девочкам ты говорил не то, что думал. Ты не считаешь, что они умнее, лучше и толще.
— А они меня совсем не боятся, хотя говорили..
— Все это непонятно, — сказал Феликс. — Но я буду думать и скоро пойму. Я всегда говорю то, что думаю. Мне надо знать, хорошо это или плохо.
— Когда узнаешь, скажи мне, — усмехнулся Борис. — Будет просто здорово, если ты разберешься в этом деле.
После обеда Феликс исчез.
Борис оставил его на несколько минут. Он побежал к почтовому ящику опустить письмо для Алексея Палыча. Когда он вернулся, Феликса не было.
Борис обегал весь лагерь: футбольная площадка — там играли, но без Феликса; стадион— пусто; баскетбольная и городошная площадки— кто угодно, кроме Феликса; спальня, столовая, гимнастический городок — безрезультатно…
Борис уже подумал, что Феликса «отозвали», и ему вдруг стало не по себе. Пока Феликс маячил рядом, все время приходилось быть настороже и ждать неприятностей. Но вот его не стало, и что-то ушло вместе с ним. Может быть, так казалось, потому что в жизни Бориса еще не было человека, которого можно назвать другом.
Борис начал второй круг поисков…
А с Феликсом ничего страшного не случилось. Его увела библиотекарша Лилия Николаевна, или просто Лиля. Сегодня утром в столовой она объявила, что после обеда в клубе состоится сбор желающих участвовать в самодеятельности. Но погода стояла прекрасная, каникулы только что начались, и ни у кого не было желания что-то разучивать. Научились уже за зиму до тошноты.
Никто не пришел. Заведующий клубом нервничал. С утра он находился в творческом настроении— ему хотелось творить искусство немедленно. Он послал Лилю на поиски артистов. Лиля старалась, но ей не удалось никого завербовать, кроме Феликса. Феликс согласился сразу. Он не все понял в словах Лили, но там было слово «игра».
Заведующего клубом звали Марком Морковкиным. Так, во всяком случае, его звала мама. В мире искусства он носил другое, более звучное имя Вениамин Вениаминов, а для друзей просто Вен-Вен. В кулеминском Дворце культуры он руководил вокально-инструментальным самодеятельным ансамблем, исполнявшим знаменитую песню: «Я иду к тебе, бе-бе-бе, бе-бе-бе…» Музыку и слова этой песни сочинил сам Вен-Вен, из чего можно понять, что он был композитором и поэтом.
Но слава у него была, так сказать, вечерняя. Те, кто ходил на концерты его ансамбля, мечтали хоть раз пожать ему руку. «Дневные» кулеминцы его не знали. А он мечтал о другой славе: создать театр, пусть какой-нибудь плохонький, например, детский.
Он прочитал несколько детских книг и пьес. Они показались слишком простыми. Впечатление было такое, будто их написали люди с детскими мозгами: что, значит, видят, о том, значит, и пишут. Это показалось несовременным. Вен-Вен не мальчик, он знал: в современной пьесе смысл нужно прятать глубоко, чтобы ни один зритель не мог до него донырнуть с первой попытки. Если, например, на сцене появляется заяц и говорит о том, что ему снился волк, то это означает, что зайцу хотелось бы стать медведем.
Вен-Вен сам написал пьесу, с помощью которой собирался перевернуть детский театр. Вен-Вен не догадывался, что совершает обычную ошибку обычных начинающих гениев — первым делом они стараются что-нибудь перевернуть. Весь мир кажется им стоящим «не так». При этом они не замечают, что это происходит оттого, что они сами пока еще стоят вверх ногами.
Пьесу Вен-Вен написал легко, за три недели. Ему не терпелось ее поставить. Но на лето кулеминский зритель разъезжался по лагерям, и Вен-Вен отправился в погоню за зрителем.
— И все? — спросил Вен-Вен, когда в зрительном зале появились Лиля и Феликс.
— А что я могу сделать? — виновато сказала Лил я. — Они не хотят. Не могу я каждого тащить за руку.
— Запомни, Лил я, — строго заметил Вен-Вен, — в искусство никого не тащат за шиворот. Это моя ошибка — не нужно было ехать в спортивный лагерь. В обычном от желающих отбоя бы не было. Но здесь единственная сцена: под крышей…
Вен-Вен скептически оглядел Феликса. Перед ним стоял длинноногий мальчишка в джинсовом костюме. Правда, смотрел он на Вен-Вена с почтением, и это понравилось.
