Синий краб (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги онлайн txt) 📗
Самое простое дело было встать сейчас и сказать «я». Ну отругали бы, и все. Но Сережку будто веревками привязали к стулу.
— Может, кто из посторонних начеркал? — сказал Мишка Данько.
— Посторонних целую неделю в кают-компании не было, — сердито сказал Сергей Семенов. — А фотография еще позавчера была чистая, я помню.
— Ребята, давайте кончим этот разговор, — попросил Валерий. — Есть ведь простой выход. Поднимите руки, кто дает честное пионерское, что фотографию не портил.
С облегчением (действительно, как все просто) вскинули ребята руки.
Поднял руку и Сережа.
Что он думал в этот момент? Пожалуй, так: «Все равно никто не знает. А раз не знает, этого будто и не было. Ну что хорошего случится, если признаюсь? Ведь снимок лучше не станет, значит, все равно пользы никакой никому. А я с этих пор никогда-никогда не буду больше нарушать слово, врать не буду и дурацких вещей таких делать не буду тоже…»
Потом он увидел очень удивленные, обиженные какие-то глаза Владьки Стрельцова и услышал, как он спрашивает: — Ну зачем ты? Я же у окна стоял, я же видел. Зачем ты так врешь?
Ух как тихо и тошно стало кругом…
И в этой тишине Сергей Семенов хмуро сказал:
— Встань… штурман Коноплев. Рассказывай.
Он рассказал. Сбивчиво, но подробно.
— Зачем ты все это сделал? — спросил Семенов.
Сережка молчал. Если бы он знал — зачем!
— Бестолочь, — сказала семиклассница Ольга Сватова. — И трус. Из-за такой глупости из пионеров вылетишь.
— Ну уж! — вскинулся спорщик Валерка Садовский. — Из-за какой-то фотографии — сразу из пионеров!
— Ну и глупый же ты, Садовский, — сказал Мишка Данько. — Причем здесь фотография?
— Жалко же человека, — проворчал Садовский. — Вот если бы тебе так пришлось…
— И меня бы выгнали. А что еще можно сделать? Хоть десять раз жалко…
— Когда из пионеров исключают, должен совет дружины утверждать, — напомнила Ольга.
— Да не утвердит совет, — капризно сказал маленький кругловатый Павлик Локтев, по прозвищу Бритый Ёжик.
— Почему это не утвердит?
— Да, не утвердит! Скажут: подумаешь, из-за одного слова.
— Вот балда! Не из-за одного, а из-за честного пионерского.
Вовка Голосов метко плюнул себе на колено и начал оттирать с него смолистое пятно. Так, не поднимая головы, он и объяснил:
— В этом совете честными пионерскими как фантиками играют. С каждого двоечника требуют: дай честное пионерское, что будешь хорошо учиться. Ну он и дает, чтоб поскорей отпустили. А через неделю опять «гусей» нахватает, а ему опять: дай слово… Вон, спросите у Валерки Садовского. Его Мария Яковлевна весной два раза на совет вытаскивала.
— А че я сделал… — на всякий случай мрачно сказал Садовский.
В дальнем углу засмеялись.
— Я, что ли, давал слово? — разозлился Валерка. — Я просто сказал, что обещаю исправиться. А что там исправлять, я и не знаю. Что ни сделаешь, все равно не так. Раз у меня характер такой…
— От такого характера знаешь что помогает?
— Ну, вы! Тут о серьезном деле говорят…
— А я серьезно.
Солнце сквозь окно жарило спину, и Сережа устал стоять. Переступил с ноги на ногу.
— Сядь, — как-то жалостливо сказал Семенов. — Чего тебе зря торчать.
Сережа сел на краешек скамьи между Локтевым и Вовкой Голосовым.
Бритый Ёжик чуть отодвинулся. Сереже показалось, будто тихо и пусто вокруг.
А может быть, не случилось ничего? Может быть, не о нем и говорят? Ведь все кругом как раньше. Вон и фотография на стенде, где он вместе с Вовкой Голосовым барабанит у палаток сигнал подъема. И черный якорь с балтийского тральщика, привезенный из Риги. Он прочно лежит у стены, опираясь веретеном на серый гранитный валун с вершины Солнечной горы. А на треугольной лапе якоря шевелит крыльями залетевшая в окно оранжевая бабочка.
Никто не старается накрыть бабочку беретом. Никто даже не смотрит на нее. Все слушают Валерия.
— Когда мы шли на операцию «Черные ветры» и тральщик мотала волна, — глуховато говорит он, — помните, меня позвали в рубку. И вы дали мне слово, что ни один без меня не сунется на палубу. Потому что могло смыть. Запросто могло, вы же помните. И я был спокоен там, в рубке, потому что знал, что ни один не высунется из люка. И ни один не высунулся даже тогда, когда навстречу летела под зарифленным марселем немецкая бригантина — зрелище, которое видишь не часто.
А когда в прошлом году кто-то изрисовал, исцарапал новый гараж у Висловых и они подняли крик, что это Садовский и Данько, мы даже не стали ничего доказывать, а только смеялись в ответ. Потому что Мишка и Валерий сказали ребятам: «Честное пионерское, не мы».
А когда группа «Ветер» дала слово, что через три дня соберет библиотеку для октябрят Северки, разве кто-нибудь сомневался?
До сих пор наше слово было как закон. Давшему слово верили как себе. Не надо было ничего доказывать, подтверждать, бояться обмана… А теперь?
Тридцать девять человек смотрели на Сережку и молча спрашивали:
«А теперь?» Может быть, не только его спрашивали, но и себя.
Вот если бы речь шла о другом каком-то деле, Сережка огрызнулся бы уже десять раз. Он вспомнил бы, что часто попадало Садовскому за грубость со взрослыми, что Бритый Ёжик однажды в походе отказался вставать на ночную вахту и заревел, когда его начали будить покрепче, что у Мишки Данько вечно мятая форма и, кроме того, он чуть не заработал годовую двойку по русскому. Он мог бы сказать, что сам Сергей Семенов чуть не был пойман в сквере детского сада, когда лазил за сиренью (знаем для кого!).
Но все эти грехи, большие и маленькие, все-таки можно было простить. Они не нарушали главного. А главное нарушил он, Сережка Коноплев, — человек, никогда не просыпавший ночных вахт, не боявшийся трудных походов, смело встречавший на паруснике семибалльные шквалы, гордо носивший отрядную форму и дробными веселыми сигналами встречавший пионерское знамя.
И снова стало тихо и пусто вокруг.
— Что же теперь делать? — спросил Валерий. — Не громко и грустно спросил, совсем не для того, чтобы лишний раз упрекнуть Сережку.
И все молчали. Было ясно, что в словах Валерия не один, а два вопроса. Во-первых, что делать вообще. Во-вторых, что делать с Коноплевым.
Вообще делать было нечего. Просто с горечью запомнить этот случай. Потому что никуда не денешься: что было — то было.
А с Сережкой?
— Как же нам быть? — громко и с легкой усмешкой спросил Сергей Семенов. — Что с тобой делать, бывший штурман Коноплев?
И многие поняли, что за этой усмешкой и громкостью он прятал нерешительность: начиналось самое неприятное.
Сережа встал. Можно было уже и не вставать, все равно. И все же он встал, подчиняясь давней привычке, опустил по швам руки. Только голову не поднял.
Он знал, что никто не станет считать его врагом. И разговаривать с ним будут, и футбол будут гонять вместе. И в кино бегать. И лишний раз не напомнят о том, что было. Но когда заполощут у пирса паруса, когда выйдут горнисты на склон горы и заиграют старый сигнал «Ветер с утра», когда мимо окон побегут с рюкзаками и веслами Вовка Голосов, Павлик Локтев, Мишка Данько, как же он, Сережка, будет жить?
Вот если бы заплакать сейчас, сказать, что больше не будет никогда-никогда… Но заплакать было почему-то нельзя.
И, отвечая на прямой безжалостный вопрос, он одними губами сказал:
— Выгнать из пионеров и из флотилии.
Видимо, этим он спас себя.
Все-таки, сами понимаете, у каждого сердце не камень. Четыре года он был вместе со всеми. Шагал по горам, спал у костров, строил яхты и пел отрядные песни.
— Все-таки жалко же, — сказал Вовка Голосов и стал смотреть в угол. — С ума, что ли, вы посходили?
Как будто ему одному было жалко! Но что делать?
— Пусть просто так уйдет из отряда, — сказал Мишка Данько. — Не надо его ниоткуда исключать. Мы никому ничего не скажем. И в школе никто не узнает. Будет он в отряде шестого «А», запишется в какой-нибудь кружок… И будет вроде как все люди.
