Последнее правило - Пиколт Джоди Линн (библиотека электронных книг .TXT) 📗

— Выбросил ее, как мусор, — заканчивает она, но к этому времени Джейкоб уже зашелся в крике.

ЭММА

Как только прокурор потянулась к блокноту, я поняла, чем закончится ее обличительная речь. Я начала было вставать, но слишком поздно — Джейкоб уже утратил контроль над собой, и судья, у которого не было молотка, стучит по столу кулаком.

— Ваша честь, можно сделать короткий перерыв? — орет Оливер, пытаясь перекричать вопящего Джейкоба.

— «Никаких… плечиков из проволоки… никогда!» — кричит Джейкоб.

— Перерыв на десять минут! — объявляет судья, и тут же один из приставов подходит к присяжным, чтобы вывести их из зала суда, а второй к нам — чтобы отвести в комнату сенсорной релаксации. — Адвокат, подойдите ко мне.

Пристав выше Джейкоба, похож на колокол, с крупными ляжками. Он крепко берет Джейкоба под руку.

— Идем, приятель, — говорит он, но Джейкоб пытается вырваться из его рук, а потом начинает пинаться.

Он резко и довольно сильно бьет пристава, тот ухает от боли, а через секунду Джейкоб обмякает и все его восемьдесят с лишним килограммов тяжело падают на пол.

Пристав протягивает руку, чтобы его поднять, но я бросаюсь сверху на сына.

— Не трогайте его! — велю я, прекрасно сознавая, что присяжные напряглись, чтобы увидеть, что происходит, и даже если их удастся выпроводить, все объективы наверняка направлены в этот момент именно на меня.

Джейкоб плачет у меня на плече, коротко посапывая, как будто пытается отдышаться.

— Все хорошо, милый, — шепчу ему на ухо. — Мама рядом, мы вместе пройдем через это.

Я тяну Джейкоба на себя, пока он не принимает сидячее положение. Потом я обнимаю его и едва не сгибаюсь под тяжестью его тела, когда мы встаем с пола. Пристав открывает решетку и ведет нас по проходу к комнате сенсорной релаксации. Когда мы проходим мимо, все присутствующие в зале суда замирают. Наконец мы скрываемся за черными занавесками, и до меня доносится лишь отдаленный шум голосов: «Что это было? Никогда ничего подобного не видела… Судья не потерпит фиглярства… Держу пари, выходка направлена на то, чтобы вызвать сочувствие…»

Джейкоб забирается под тяжелое одеяло.

— Мама, — зовет он меня оттуда, — она скомкала бумагу.

— Знаю.

— Мы должны расправить.

— Это не наша бумага. Это бумага прокурора. Придется смириться.

— Она скомкала бумагу, — повторяет Джейкоб. — Мы должны расправить.

Я вспоминаю женщину-присяжную, которая с жалостью взглянула на меня за мгновение до того, как ее выпроводили из зала суда. «Хороший знак» — сказал бы Оливер, но он — не я. Я никогда не хотела, чтобы меня жалели из-за того, что у меня такой ребенок, как Джейкоб. Мне жаль женщин, которые дарят свою любовь детям впопыхах и всего на восемьдесят процентов или даже и того меньше, а не посвящают им каждую минуту.

Но моего сына судят за убийство. Сына, который в тот день, когда умерла Джесс Огилви, повел себя так же, как несколько минут назад, когда был вырван лист бумаги.

Если Джейкоб убийца, я буду продолжать его любить. Но стану ненавидеть женщину, в которую он меня превратил, — женщину, о которой шепчутся за спиной, женщину, которую жалеют. И хотя я никогда не страдала от этого, будучи матерью ребенка с синдромом Аспергера, я буду страдать, будучи матерью, чей сын отнял жизнь у чужого ребенка.

Голос Джейкоба стучит, словно молоток.

— Мы должны расправить, — повторяет он.

— Да, — шепчу я. — Должны.

ОЛИВЕР

— Должно быть, это рекорд, мистер Бонд, — нараспев произносит судья. — Мы продержались без приступа целых три минуты и двадцать секунд.

— Ваша честь, — импровизирую я на лету, — я не могу предсказать всего, что может вывести из себя этого юношу. Именно поэтому вы и разрешили присутствовать его матери. Но знаете, при всем уважении к суду, Джейкоб заслуживает не просто десяти часов правосудия. Его должны судить столько, сколько потребуется. В этом и заключается основная цель конституционной системы.

— Отлично, Оливер! Не хочу вмешиваться, — говорит Хелен, — но вы не забыли пригласить оркестр с парада и поднять знамя, которое должно вот-вот сорваться с древка?

Я не обращаю на ее выпад внимания.

— Мне очень жаль, Ваша честь. Заранее прошу прощения, если Джейкоб поставит вас или меня в глупое положение. Или… — Я смотрю на Хелен. — Как уже говорилось, я, естественно, не хочу, чтобы у моего клиента случались припадки перед присяжными, — это не пойдет защите на пользу.

Судья смотрит поверх очков.

— У вас есть десять минут, чтобы успокоить подсудимого, — предупреждает он. — Мы вернемся в зал суда, и прокурор будет иметь возможность закончить свою речь.

— Нельзя комкать бумагу, — говорю я.

— Боюсь, об этом в ходатайстве речь не шла, — отвечает Хелен.

— Прокурор права. Если каждый раз, когда мисс Шарп захочет скомкать бумагу, ваш клиент будет выходить из себя, — это ваша проблема.

— Обещаю, господин судья, — говорит Хелен, — больше бумагу не комкать. С этого момента я буду сворачивать листы.

Она наклоняется, поднимает комок бумаги, от которого взорвался Джейкоб, и бросает его в корзину у стола стенографистки.

Я смотрю на часы. Получается, у меня остается четыре минуты и пятнадцать секунд, чтобы усадить совершенно спокойного, как индийский божок, Джейкоба рядом с собой на скамью подсудимых. Иду по проходу и проскальзываю между черными занавесками в комнату релаксации. Джейкоб прячется под одеялом, Эмма согнулась над вибрирующей подушкой.

— О чем еще вы не упомянули? — спрашиваю я. — Что еще выводит Джейкоба из себя? Когда часы бьют без четверти двенадцать? Ради бога, Эмма, у нас только один шанс убедить присяжных, что Джейкоб не вспылил и не убил Джесс Огилви в приступе ярости! Как прикажете мне это сделать, если он и десяти минут не может высидеть спокойно?

Я так кричу, что меня, по всей видимости, слышно за этими дурацкими занавесками. Неужели телевизионные камеры, настроив свои микрофоны, все записывают?

Эмма поднимает голову, и я вижу ее заплаканные глаза.

— Я попытаюсь сделать так, чтобы он вел себя спокойнее.

— Черт! — Мою злость как ветром сдуло. — Ты плачешь?

Она качает головой.

— Нет. Со мной все в порядке.

— Правда? Тогда я — Кларенс Томас. [18] — Я лезу в карман, достаю салфетку и вкладываю ей в руку. — Мне лгать не нужно. Мы в одной лодке.

Она отворачивается и сморкается, потом складывает — складывает, не комкает! — салфетку и засовывает ее в карман своего желтого платья.

Я убираю с головы Джейкоба одеяло.

— Пора идти, — говорю я.

На мгновение мне кажется, что он соглашается, но потом он отворачивается от меня.

— Мама, — шепчет он, — расправь ее.

Я поворачиваюсь к Эмме, которая, откашлявшись, сообщает:

— Он хочет, чтобы сначала Хелен Шарп расправила бумагу.

— Бумага уже в мусорной корзине.

— Ты обещала! — Голос Джейкоба звучит уже громче.

— Господи! — бормочу я себе под нос. — Хорошо.

Возвращаюсь в зал заседаний и роюсь в мусорной корзине у ног стенографистки. Она смотрит на меня как на умалишенного, что недалеко от истины.

— Что вы делаете?

— Лучше не спрашивайте.

Скомканный лист обнаруживается под оберткой от конфеты и номером газеты «Бостон Глоб». Я кладу его в карман пиджака и возвращаюсь в комнату сенсорной релаксации, где достаю комок из кармана и разглаживаю на глазах у Джейкоба.

— Лучше я не смогу, — говорю я ему. — А ты… сможешь лучше?

Джейкоб смотрит на листок.

— «Я твой с первого взгляда», — говорит он.

ДЖЕЙКОБ

Марка Макгуайра я стал ненавидеть еще до личного знакомства. Джесс изменилась: вместо того чтобы сосредоточиться во время наших занятий исключительно на мне одном, она отвечала на телефонные звонки и отправляла сообщения. И при этом каждый раз улыбалась. Я решил, что причина ее невнимательности кроется во мне самом. В конечном счете, похоже, все вокруг довольно быстро уставали от общения со мной, когда мы едва начинали разговор. То же должно было случиться и с Джесс, хотя этого я боялся больше всего. Но однажды она сказала, что хочет открыть мне тайну.