Мизерере - Гранже Жан-Кристоф (читать книги TXT) 📗

Он отпил глоток пива. Недурно. И тут же его захватило воспоминание. Он вспомнил об американской секте «Haven's Gate», [35] члены которой покончили с собой в конце девяностых годов прошлого века, чтобы попасть на космический корабль, ожидавший их за далекой кометой. Касдан читал статью в «Монде». По правилам этой секты, все различия между мужчинами и женщинами следовало уничтожать. У всех сектантов-самоубийц, найденных на ранчо Санто-Фе в Калифорнии, была одинаковая короткая стрижка и мешковатая черная форма вьетконговцев. Большинство мужчин оказались кастратами.

— Вы не из этих краев?

Касдан повернулся и увидел мужчину почти одного с ним роста, но худого как спичка. Вьющиеся седеющие волосы на висках, заостренное лисье лицо. Одет в темно-синий костюм, хорошо пошитый, но все же отдающий провинцией. Армянин и сам не сумел бы определить, в чем был изъян. Вероятно, в светло-каштановых ботинках, не сочетавшихся с тканью цвета индиго.

— Как вы догадались?

Мужчина громко расхохотался:

— Все очень просто. Со всеми местными жителями я знаком.

Он порывисто пожал Касдану руку. В другой руке он держал бокал с пивом. Оба они здесь были гостями.

— Бернар Льевуа, мэр Массака, городка в восточной части Флорака. А вы откуда?

— Из Парижа. Интересуюсь хорами.

— Ради такого стоило проехаться, верно?

— Давно я не слышал подобной… чистоты.

Мужчина понизил голос и взял Касдана за плечо:

— Вы хотя бы знаете, где мы?

— Если судить по преградам, которые мне пришлось преодолеть…

Льевуа продолжал еще более заговорщическим тоном:

— Обитатели «Асунсьона» остерегаются, и не напрасно. У них есть сторонники, но еще больше клеветников.

— Не стану спрашивать, на чьей вы стороне.

Тот приподнял брови, подтверждая очевидный ответ:

— Когда эти люди приехали, здесь была настоящая пустыня. Ничего не росло. Ничего не происходило. Перемены налицо. Двери их больницы открыты для местных жителей. Бесплатно! Нам предлагают лучшие школы. Молодежи дают работу. И нам это ничего не стоит. Не представляю, кем надо быть, чтобы кусать руку, которая тебя кормит.

— Кое-кто называет Колонию сектой.

Льевуа небрежно отмахнулся от намека:

— Как говорится, «единственная разница между религией и сектой заключается в количестве последователей». У людей из «Асунсьона» собственный символ веры. И что с того? Скажу вам точно: они никого к себе не заманивают. Школа у них светская, а многие врачи в их больнице такие же атеисты, как я сам. Впрочем, я толком не знаю, в чем заключается их вера. Они никогда о ней не говорят!

— Быть может, за этой сдержанностью скрывается то, что сейчас принято называть «деструктивным культом»?

— Вы о чем?

— По-моему, община поразительно преуспела…

— Вот что значит французский склад ума. Если вы хорошо зарабатываете, вас тут же заподозрят в махинациях. Дружище, эти люди трудятся с утра до вечера. Они добились прорыва в сельском хозяйстве региона. По работе и плата.

Касдан решил гнуть свою линию:

— А эти дети? Они не кажутся вам… странноватыми?

— Печенье, месье?

Касдан обернулся, ожидая увидеть юношу, и обнаружил девушку, державшую поднос с песочным печеньем. Голос снова его обманул. Что бы ни говорил восхищенный мэр, дети в «Асунсьоне» и впрямь похожи на инопланетян.

Он взял печенье, не сводя глаз с девушки. Узкое лицо. Большой рот. Длинные руки. Узкие бедра. В ней не было ничего женского, не считая тонких черт лица.

Он отвернулся, намереваясь побольше вытянуть из мэра, но тот уже присоединился к другой группе. Тут кто-то схватил его за руку и потянул вправо. Валь-Дувшани.

— Я слышал обрывки вашего разговора с Льевуа. Похоже, вы приписываете нам дурные намерения…

Врач произнес это без всякой враждебности. Скорее с хитрецой.

— Ничего подобного, — попробовал отнекиваться Касдан.

— В наши дни невинность — такая редкость, что всегда вызывает подозрения.

— Я вовсе так не считаю.

— Потому что вы полицейский. Ведь вы полицейский?

Касдану, державшему в одной руке бокал, а в другой печенье, почудилось, что собеседник в него целится. Он промолчал.

— Мы уже привыкли к подобным визитам, — продолжал врач. — Внутренняя разведка. Контрразведка. Жандармы. Иногда они являются в открытую. Тогда мы отказываемся их впустить. А иной раз пытаются проникнуть сюда инкогнито. Как вы сегодня, воспользовавшись «днем открытых дверей». Но в сиянии нашей общины чернота ваших помыслов сразу бросается в глаза.

— Понимаю.

— Нет. Ничего вы не понимаете. Наши светлые помыслы для вас недоступны. Я говорю это без всякой вражды. Вам не понять наших ответов. Ведь вы понятия не имеете о вопросах.

Касдан тряхнул головой, не говоря ни да, ни нет. Он попытался сделать разговор более предметным:

— Бруно Хартманн сейчас здесь?

Валь-Дувшани рассмеялся в ответ:

— Вы не похожи на других полицейских. В вас сохранилось хоть что-то откровенное, непредсказуемое. — Он снова засмеялся. — Спросить у меня, здесь ли Бруно Хартманн!

— Не понимаю, чем вас так рассмешил мой вопрос.

— Похоже, вам мало что известно, капитан. Или майор?

— Майор Лионель Касдан.

— Майор. Знаете, вот уже десять лет никто не может похвастаться тем, что видел Бруно Хартманна во плоти. Хотя это и не важно. Важен только дух. Его Дело.

— Так говорил и Пол Пот во времена правления красных кхмеров. Значение имела только Ангкор, разрушительная сила, которую они разбудили. Результат вам известен.

Врач посмотрел на свой бокал с пивом. Золотистые тона отражались в его голубых глазах, придавая им оттенок липы.

— Для полицейского вы довольно образованны. Неужели в Париже наконец решили присылать к нам лучших агентов?…

— Где Хартманн?

Касдан задал вопрос так резко, словно Дувшани был уже задержан. Это оказалось ошибкой. Сухая улыбка застыла на лице врача. Армянин был здесь лишь чужаком, которого едва терпели.

— Вы поверите, если я вам скажу, что мне это не известно? Что это никому не известно?

— Нет.

— И все же вам придется удовлетвориться этим ответом.

Касдан глубоко вздохнул. Игра ему обрыдла. Он находился в раю подонков, тут у него не было сомнений, и это провинциальное собрание с приглушенным гулом голосов и пустой болтовней ничего не меняло.

Он поднял бокал:

— Как сказали вы сами, доктор, я не обычный полицейский. Совсем не обычный. Поэтому я не удовлетворюсь вашими двусмысленными улыбочками и хитрожопыми ответами. Посмотрите на меня хорошенько. И думайте обо мне. Часто думайте. Потому что я еще вернусь, и не один.

63

— А чтоб тебя!

Волокин заснул прямо на паркете, прижав к животу ягдташ. Рубашка испачкана рвотой. От его сна несло наркотой. В качестве подтверждения Касдан обнаружил шприц и ложечку на ночном столике. На своем ночном столике. Ему захотелось разбудить мальчишку пинками и сунуть под ледяной душ.

Но вместо этого он подхватил его под мышки. Уложил на свою постель. Раздел. Утер влажной салфеткой и прикрыл одеялами. Гнев уже улетучился. Высох, как испарина.

Касдан давно никого не судил. Разуверившись в клятвах, он уже не верил в предательство. В глубине души он стал нигилистом. Годы службы только приближали его, подобно кривой асимптоты, к Vanitas vanitatum [36] Боссюэ, в свою очередь цитировавшего Екклесиаста: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость: узнал, что и это — томление духа». [37] Боссюэ добавил к этому слова, которые преследовали Касдана всю жизнь: «Все наши мысли, которые не обращены к Господу, принадлежат смерти».

Вот только беда, на его пути Бог так и не встретился. Он смотрел на спящего мальчика. И уже искал ему оправдания. Раз парень не выдержал, у него была на то серьезная причина. Или во всем виноват сам Касдан, потому что бросил его одного. Вдруг Касдану пришло в голову, что, быть может, все не было напрасно. И этот молодой нарк, неустойчивый, болезненный, направил его на путь истинный. Своей одержимостью, своим остервенением. Своей жаждой правды.