Жизнь, застигнутая врасплох (Сломанные побеги-2) - Март Михаил (читать книги полные .txt) 📗
Ошалелое, пьяное чудовище вскинуло ружье и, прижав приклад к плечу, навело ствол на бегущую.
— Стой, убью!
Павел поравнялся с женщиной и сбил ее с ног, пытаясь оттолкнуть ее как можно дальше в сторону.
Прогрохотал выстрел, Слепцову обожгло плечо и грудь. Не чувствуя боли, он ринулся вперед, как бык на красную тряпку, прихватив дубину с поленницы. Вскочив на ступеньки, он с размаху наотмашь врезал бревном мужику по черепу. Тот выронил ружье, отлетел назад и, перевернувшись через перила, рухнул наземь. Слепцов схватил ружье за ствол и шарахнул им по стойке опоры. Приклад раскололся в щепки.
Павел отбросил в сторону обломки и пошел назад.
Испуганная женщина лежала на земле, ребенок плакал. Ее русая коса расплелась, и длинные волосы рассыпались, как колосья по рыхлой вспаханной почве. Ночная сорочка задралась, оголяя белые стройные ноги. Сейчас она походила на русалку из сказки. Синие, небесного цвета, глаза смотрели на него как на ангела-хранителя.
Создает же природа такие чудеса.
По руке стекала кровь, рубашка промокла.
— Жива? — спросил он, улыбнулся и потерял сознание.
И опять, черт подери, он остался в живых. Над кроватью висели иконы и крест.
— Прости меня, Господи, за упоминание рогатого.
Ничего не болело. Левая рука и грудь перевязаны.
Над головой каменный купол, разделенный углами на четыре части, переходящие в стены. Квадратная комната. Если бы не белый цвет, она напомнила бы ему его камеру. Даже окошко загораживала кованая чугунная решетка.
Он глянул на дверь. Деревянная, арочного типа, без запоров и тюремных глазков.
Стол, табурет, подсвечник с огарком, три толстых фолианта в старых потрескавшихся переплетах.
Дверь скрипнула и отворилась. В келью вошел знакомый монах с подносом, на котором стояло что-то, накрытое белой салфеткой.
— Выспались?
— Как вас величать, спаситель?
— Брат Иннокентий.
— И долго я здесь валяюсь?
— Три дня. Ранение не тяжелое. Картечь под кожей застряла. Убойный пучок мимо прошел.
Он поставил поднос на стол.
— Тут парное молоко, каша, рыба. Глаша принесла. Все дни о вас справляется. У вас упадок сил. Истощение. Оттого так долго спали. Отец Григорий сказал, что вы очнетесь в полдень. Вот я и пришел.
— Он провидец?
— Для нас святой. Настоятель монастыря. Если что говорит, то так оно и будет. Трифону он предрекал, что помрет тот скоро. «Твоя злость тебя же и погубит». Вчера похоронили.
— Кто такой Трифон?
— Тот, кому вы голову на две части раскололи.
— Я его убил?
— Отец Григорий так не считает. Вы беззащитных людей от верной гибели спасли. Тришку все ненавидели и боялись. Хоронить никто не пришел. Мы с братьями его закопали на отшибе кладбища, но крест не поставили. Безбожником жил, богохульником умер.
— Ребенок сиротой остался?
— Он и был сиротой. Трифон Глашку с базара привез три года назад. Тогда Оксанке еще года не исполнилось. Из каких она мест, никто не знает. Пошла, глупая, в тепло, под крышу. Так он из ее жизни ад устроил. Бил почем зря, пил, буянил, а она работала не покладая рук. Оксану в поле с собой брала. Оставлять без присмотра боялась. Теперь вот избавилась.
— Что же не ушла?
— А куда? Монастырь у нас мужской. Женщин в храм пускаем по праздникам. А дитя? Одна бы, говорит, в омут бросилась. Не стала грех на душу брать. Кровинку свою надо вырастить. Сейчас с колен не встает. За ваше здоровье Бога молит. Себя виноватой считает.
— Она-то тут при чем?… Милицию вызывали?
— Зачем? Да и не поедут они сюда. Однажды были. Тришкину фотографию показывали. Ищут его. Давно ищут. Зря искать не будут. Не выдали мы его тогда. Три дня ходил в храм молиться, хотя и того делать не умел. На большее не хватило. Опять понесло. Продал душу дьяволу. Вы крещеный?
— Крещеный. И даже молиться умею.
Монах его перекрестил.
— Садитесь трапезничать. Вам силы нужны. Ишь, скулы торчат, как угольники, а щек вовсе не осталось.
— Меня Павлом зовут.
— Мы не спрашиваем. Человек сам знает, что говорить, чего не надо. Теперь буду знать. Подкрепись, брат Павел.
— Скажи, Иннокентий, не встретил бы ты меня, не растратил бы патроны на волков, смог бы выстрелить в Трифона? Во спасение душ невинных?
Монах помолчал, ничего не ответил и вышел.
— То-то, браток! — прошептал Павел. — В людей стрелять — не волкам бошки сносить.
Он съел все, что ему принесли. Сил прибавилось. Он вспомнил о своем рюкзаке. Одежда висела на стуле, а рюкзака не было.
Слепцов оделся и вышел из кельи в сводчатый коридор. Иннокентий разговаривал с каким-то монахом у одной из дверей.
Павел подошел, поздоровался.
— Рюкзачок-то мой не затерялся?
— Он у Глаши в доме остался. Отец Григорий попросил его оставить за воротами, когда я тебя на телеге привез в обитель.
— Чем-то он ему не понравился?
— Он сам вам скажет, если пожелаете.
— Пожелаю.
— Идите за мной.
Они спустились вниз, прошли через двор в другое крыло, и монах ввел его в просторную палату, где в каждом углу играли солнечные лучи.
Старец сидел за длинным столом и что-то записывал в толстую книгу.
Слепцов поклонился, глядя на Иннокентия.
— Преподобный отец. Я привел странника.
Тот поднял глаза и встал. На вид ему было лет девяносто. В черном одеянии, с длинными седыми волосами и тяжелым золотым крестом на груди. Таким он его себе и представлял. Вот только глаза у него были молодыми, не помутневшими, яркими, добрыми и вместе с тем пронзительными. Ему не надо ничего рассказывать, он сам все знает, подумал гость.
— Я очень мало знаю, сын мой, — послышался низкий старческий голос. — Одной и даже сотни жизней не хватит, чтобы познать мир. Человек — это тоже мир. Подобие вселенной в миниатюре. Не пытайся узнать человека. Разберись в собственном мире и своей душе. Если тебе хватит на это отпущенной Богом жизни, ты прожил ее не зря.
— Не успею, преподобный отец. Упустил свое время. Я только думал, что знаю людей и могу читать их, как книгу. На поверку оказалось, что я себя не знаю даже в общих чертах. Отражение в зеркале — еще не человек.
— Можешь погостить у нас, набраться сил. Путь тебе предстоит долгий. Я помолюсь, чтобы он стал легче. Розовыми лепестками усеять не смогу, но и шипов на пути не будет. Ты дал кому-то слово и держишь его. Это хорошо. Брат Иннокентий даст тебе подводу и немного денег. На билет до Белокаменной должно хватить. И еще.
Он подошел к кованому сундуку и, открыв крышку, достал одежду. Церковная ряса, кушак и парик из длинных волос.
— В нем отец Михаил вел службу. Бог лишил его волос. У нас не принято надевать на темя посторонние предметы. Он старался для прихожан. Волосами авторитета не завоюешь. Но я не стал возражать. В ритуальных православных одеждах много излишеств. Они пришли к нам с давних времен. Стоит ли лишать уверенности человека из-за мелочи.
— Вы отдаете одежду мне?
— В священнослужителя никто стрелять не станет. Истинная вера не в предрассудках и обрядах, а в помощи ближнему. Если мой крест спасет жизнь другому человеку, я готов его снять. Но у тебя свой крест, и тебе его придется нести до конца дней своих.
Иннокентий принял одежду из рук владыки.
Они вышли в коридор.
— Он и впрямь святой. К тому же реформатор.
— За свои реформы он и попал сюда. Когда-то молился в Москве, рядом с архиепископами. Так вы остаетесь?
— Поедем завтра. Могу я навестить Глашу? Хочу показаться ей живым и здоровым. Ее молитвы и парное молоко подняли меня на ноги.
— Я провожу вас.
Они вышли за стены монастыря, и брат Иннокентий указал ему на дом, стоящий на окраине.
— Там она живет. Удивил меня преподобный.
— Чем?
— Отдать священную одежду без пострига? Удивил.
— Просто он видит больше, чем ты, Иннокентий. А каноны и законы людей не спасают.
