Еще жива - Шарай Владислав (бесплатные серии книг .txt) 📗

— Кто-то сказал «чизбургер»? Я убью за чизбургер.

Кто-то нервно хохочет.

— По-моему, он только что это и сделал.

Мы смотрим это в теленовостях, прерывающих «Звездные войны» как раз в тот момент, когда Люк Скайуокер вот-вот узнает, что Дарт Вейдер — его отец. Когда возобновляется обычная программа, фильм уже закончился, а мы продолжаем пялиться в экран. Двадцать с чем-то человек, но никто из нас даже не шелохнется, даже обертка шоколадного батончика не зашелестит.

Погодная война закончилась, и нас стало на триста миллионов меньше. Возможно, больше. Возможно, к тому времени, когда ускачет «конь белый», не останется никого.

Отчаяние сжимает нас в своих равнодушных объятиях.

Надежда — только слово в старых словарях.

Сидя на крыше, мы с Ником наблюдаем наступление ночи, несущей на шлейфе своего платья мириады звезд. Отсюда мир кажется почти нормальным. Только необычное отсутствие автомобилей, буксующих на покрытых льдом улицах, обращает на себя внимание, заставляя сказать самому себе: мир не в порядке.

— Вы и вправду не боитесь высоты? — спрашивает он.

— Нет, высота меня не беспокоит. Мне до сих пор не приходилось падать, поэтому нет причин для страха.

Он кивает.

— Разумное отношение. Высота пугала многих моих пациентов. Как и открытые пространства. И я все время встречал людей, боящихся жизни. Мне хотелось встряхнуть их, объяснить, что этот день — единственное, что они гарантированно имеют.

— Но?..

Он криво улыбается мне.

— Такого нет в учебниках психотерапии. Мы не должны выходить из себя и выбивать дерьмо из мозгов пациентов.

— Даже если это им на пользу?

— Мои пациенты не всегда стремятся к тому, что им идет на пользу. Они люди. Им нравится то, что приятно. Ходить на прием к психоаналитику раз в неделю приятно, привычно. Даже за сотню с лишним долларов за сеанс.

— Я вела себя так же?

Он поворачивается ко мне, но я на него не смотрю, продолжаю глазеть на город. Он привычен, приятен, безопасен. Ник небезопасен.

— Вы просто могли бы сказать мне правду. Я ведь был на вашей стороне.

— Звучит безумно.

— Ну да, безумие — это то, чем я занимаюсь ежедневно. Ко мне приходят женщины, хранящие свое дерьмо в полиэтиленовых пакетах, которое они взвешивают, чтобы знать, что все съеденное вышло наружу. Приходят мужчины, которые проводят ночи напролет на порносайтах в Интернете, а в соседней комнате у них красавица жена. Живые женщины их уже не возбуждают, их заводят только виртуальные. Я видел детей, которые режут себя, чтобы спрятать боль, потому что так делают их друзья, а они не хотят выделяться. Хотите еще безумия? Я могу рассказать вам тысячи историй. А что до какой-то вазы, вдруг появившейся в вашей квартире, так это не безумие, это преступление. Безумием было врать на этот счет тому, кто был на вашей стороне, человеку, которому вы платили. Вы попусту тратили свои собственные деньги, и это тоже было безумием.

— Я поняла, я безумна. Вы специалист, вам виднее. Вы хотите, чтобы я залезла на крест, или хотите прибить меня к нему собственноручно?

— Да ладно вам, Зои…

Он большой, широкий, когда так близко; мускулистый настолько, что легко меня сомнет, если захочет. И наверное, мне бы это понравилось.

— Иди в задницу.

Я встаю и шагаю к двери, хватаюсь за ручку и обнаруживаю, что дверь заперта. В этом здании два входа на крышу. Или выхода, в зависимости от того, как на это посмотреть. Один из них закрывается на ночь. Моррис не любит запирать оба на случай чрезвычайного происшествия.

— Черт.

Он стонет.

— Это же конец света, давай не будем ссориться.

Его слова тушат мою злость.

— Ты прав.

— Повтори.

— Ты прав.

— Я всегда прав.

— Я бы не стала обобщать.

— Станешь, когда увидишь, что я всегда прав.

Это уже почти флирт, не считая того, что ни один из нас не улыбается. А в миллиардах миль отсюда по небу пронеслась звезда.

— Я не хочу быть цыпленком Цыпой, — говорю я. — Я не всегда хочу, чтобы небо падало. [40]

— Все будет хорошо.

— Неужели?

— Говорить правду?

Я киваю.

— Я не знаю. Я так не думаю. А если и будет, то это будет хорошо как-то по-другому. Мы слишком много утратили.

Между нами стена. Мне позарез нужна кувалда.

— Мне очень жаль, что так получилось с твоим братом, я видела его имя в списке.

Он склоняется ко мне ближе. Я хочу скользнуть ему в объятия. Как раз у него под подбородком идеальное для меня место, но я не решаюсь. Без приглашения точно нет. А может, и с ним.

— Я должен навестить своих родителей, если они еще живы.

— Они в городе?

— В Греции. Каждое лето они уезжают на родину и говорят о том, как великолепна Америка.

Он улыбается.

— А когда они здесь, только и делают, что говорят, как прекрасна Греция.

— И как же ты думаешь добраться до Греции?

— Туда все еще летают самолеты, если есть чем заплатить за билет.

— Чем же теперь платят?

— Кровью, медикаментами, едой. Все то, чего теперь не хватает.

Город гаснет. Ночь окутывает его тьмой.

Мы с Ником смотрим друга на друга сквозь темноту, между нами триста миллионов трупов. В другой жизни я могла бы его любить. В этой — я могу только потерять его.

Утром свет появляется вновь, но это нас не сильно радует, поскольку мы знаем, что это ненадолго. Электричество вскоре исчезнет навсегда, вопрос только в том, когда именно. Затаив дыхание, мы ждем.

У животных есть тайна.

Первыми улетают птицы. Тысячи их поднимаются в едином порыве с окрестных деревьев, образуя густое гигантское облако. Цыгане начинают о чем-то между собой перешептываться. Что-то происходит, но что именно, я не знаю. Массовый перелет — плохой признак, если только дело происходит не осенью.

Следующие — собаки. Эти долговязые цыганские псы роют землю, уши опущены, толстые языки свисают из открытых ртов.

Все они хранят какую-то тайну.

Утром одного из дней приходят тысячи человек. Они устало ковыляют по размытому дождями асфальту мостовых. Среди них люди всех возрастов, обоих полов, и все они крайне измождены, грязны, с тусклым взглядом. Они взяли в это путешествие свои тела, но забыли прихватить души.

— Канадцы, — говорит Ник. — Мигрируют на юг.

— Как перелетные птицы, — добавляет Моррис.

Остальные собираются у нее за спиной. Из окон второго этажа мы наблюдаем за проплывающей мимо процессией нищих.

— Нужно бы накормить их.

Это говорит крупный парень по имени Трой. Он едва окончил среднюю школу. Сейчас таким, как он, некуда идти — университетов больше нет. Теперь его всему учит улица.

— Всех, что ли? — бросает Кэйси.

Он бывший член Национальной гвардии. [41] Длинный, тощий тип, который раньше торговал косметикой.

Трой скрещивает руки на груди, отчего становится более массивным.

— Они голодают.

Моррис берет на себя роль миротворца.

— Мы не сможем накормить их всех из имеющихся у нас запасов. Им придется самостоятельно искать себе пропитание. Пока еще можно найти пищу и убежище. Если они в этом остро нуждаются, то не пропадут. Мы не в состоянии обеспечить выживание всем. Все, что в наших силах, — это наблюдать и поддерживать порядок.

Спор сходит на нет. Мы знаем, что подразумевается под убежищем. Умерло так много народу, что образовался избыток всего, за исключением живых людей, свежей пищи и оптимизма.

— Мы проходим стадию естественного отбора, — ворчит кто-то.

— Нет, — возражаю я. — В том, что происходит, нет ничего естественного.

Моррис хлопает в ладоши, стараясь взять ситуацию под контроль до того, как мы из друзей превратимся во врагов.