Историк - Костова Элизабет (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Теперь я услышал, как Элен возится в ванной комнате за стеной, включает и выключает воду. Еще минуту спустя я сообразил, что, кажется, подслушиваю, и мне стало стыдно. Чтобы стряхнуть смущение, я быстро вскочил, пустил воду в раковину в углу спальни и шумно ополоснул лицо и руки. Лицо мое в зеркале — ты не поверишь, доченька, каким молодым казалось оно тогда даже мне самому — выглядело совсем обычным. Глаза немного покраснели от усталости, но смотрели живо. Я пригладил волосы капелькой обязательного в те времена бриолина, зачесал их так, что голова стала гладкой и блестящей, и влез в помятый костюм, дополнив его чистой, хотя и неглаженой, рубашкой с галстуком. Поправляя перед зеркалом узел галстука, я услышал, что возня в ванной прекратилась, и, выждав немного, достал бритвенные принадлежности и постучал в дверь. Никто не ответил, и я вошел в ванную. Запах резкой дешевой туалетной воды Элен, должно быть, привезенной ею с родины, еще держался в воздухе. Запах этот потихоньку начинал мне нравиться.
Завтрак в ресторане состоял из черного кофе — очень крепкого, к которому подали хлеб с соленым сыром и оливками, а также газету на турецком. Мы ели молча, и у меня было время поразмыслить, смиряясь с густым сигаретным дымом, тянувшимся к нашему столику из уголка официантов. В зале с утра было пусто, только солнечные лучи пробрались сквозь стрельчатое окно да уличный гомон наполнял его благозвучным жужжанием. За окнами мелькали прохожие, кто в рабочей одежде, кто с рыночной корзиной в руках. Мы бессознательно выбрали самый дальний от окна столик.
— Профессор придет только через два часа, — заметила Элен, засыпав сахар во вторую чашечку кофе и бодро помешивая его ложечкой. — Чем займемся?
— Я бы сходил еще раз к Айя-Софии, — предложил я. — Хочется осмотреть не спеша.
— Почему бы и нет, — хмыкнула Элен. — Раз уж мы здесь, будем осматривать достопримечательности, как добропорядочные туристы.
Она выглядела отдохнувшей и надела к черному костюму светло-голубую блузу — впервые отступив от уже привычной мне черно-белой гаммы. Шарф все так же прикрывал укус на горле, а настороженно-ироничная маска — лицо, но у меня, без особых к тому причин, появилось ощущение, что она привыкла к моему присутствию и готова чуточку смягчиться.
К тому времени, как мы выбрались на улицу, там уже полно было людей и машин, и мы влились в их поток, пробираясь к сердцу старого города с его базаром. Проходы между прилавками были забиты покупателями: старухи в черном перебирали пальцами радугу тончайших тканей; молодые женщины в ярких платьях, скрывавшие лица под платками, торговались с продавцами незнакомых мне фруктов или рассматривали разложенные на подносах золотые украшения; старики, прятавшие под фесками седины или лысины, читали газеты или, склонившись, озирали выставки резных курительных трубок. Кое-кто перебирал в руках четки. Повсюду мелькали красивые, выразительные смуглые лица, подвижные руки, указующие пальцы и ослепительные улыбки, открывавшие порой целые россыпи золотых зубов. И повсюду слышались горячие, уверенные гортанные голоса и смех.
Элен со своей задумчивой полуулыбкой рассматривала горожан. Лицо ее будто бы говорило, что народ ей по душе, однако она слишком многое о нем знает. Мне тоже нравился город, но не оставляла и настороженность — чувство, с которым я познакомился всего неделю назад, преследовавшее меня теперь повсюду в людных местах. Я невольно обшаривал взглядом толпу, оглядывался через плечо, искал в лицах приметы добрых или злых намерений — и чувствовал, что за мной тоже следят. Неприятное чувство, единственная резкая нота в гармонии звучавших вокруг голосов, и я который раз задумался, не это ли чувство скрывалось и под циничной усмешкой Элен. Быть может, думал я, дело тут не в характере, и чувство это свойственно каждому, выросшему в полицейском государстве.
Собственная паранойя, где бы ни крылись ее корни, оскорбляла мои прежние представления о самом себе. Всего неделю назад я был нормальным американским студентом, щеголял недовольством собой и своей работой, гордился в глубине души достатком и высокими моральными принципами своей страны, а на словах сомневался в них, как и во всем на свете. Теперь «холодная война» воплотилась для меня в разочаровании, застывшем на лице Элен, а в своих жилах я чувствовал отзвуки давней вражды. Мне представился Росси, бродивший по этим улицам летом 1930 года, еще до того, как встреча в архиве заставила его бежать из Стамбула, и он тоже был для меня живой реальностью — не только знакомый мне профессор, но и тот, молодой Росси из его писем. Элен на ходу тронула меня за плечо и кивнула на стариков, склонившихся в сторонке у магазинчика над деревянным столиком.
— Взгляните — вот ваша теория праздности в действии, — заметила она. — В девять утра они уже играют. Странно, правда, что не в «табла» — здесь это излюбленная игра. Но у них, по-моему, шахматы.
В самом деле, старики как раз расставляли фигуры на потертой деревянной доске. Черные против слоновой кости: башни и конница охраняли своих владык, пешки выстроились в строю — военный порядок, общий для всего мира, отметил я про себя, остановившись понаблюдать за игрой.
— Вы играете в шахматы? — спросила Элен.
— Как же не играть? — обиделся я. — Меня отец научил.
— А!
В ее восклицании мне послышалась горечь, и я запоздало вспомнил, что в ее детстве не было таких уроков и она вела со своим отцом совсем другую игру — с отцом или с его образом. Но Элен уже погрузилась в исторические соображения.
— Вы ведь знаете, эта игра пришла с востока: «Шахмат» — арабское название. По-английски оно звучит «чекмэйт». «Шах» — означает «король». Битва королей.
Я следил за разворачивающейся партией, глядя, как движутся под узловатыми пальцами первые пехотинцы. Так я мог бы простоять весь день, если бы Элен не увела меня. Старики, кажется, только тогда заметили нас, когда мы прошли мимо их столика, и нас проводили насмешливые взгляды. В нас сразу узнавали иностранцев, хотя лицо Элен прекрасно вписывалось в окружающую толпу. Я задумался, сколько времени продлится игра — уж не полдня ли? — и кто останется победителем.
Между тем лавочка, у которой они устроились, как раз открывалась. Молодой человек в черных брюках и белой рубашке расставлял перед будкой столы и раскладывал на них свой товар — книги. Деревянный прилавок, полки в будке и даже пол были завалены стопками книг.
Я тут же устремился в ту сторону, и юноша встретил меня кивком и улыбкой, признав библиофила под иностранной упаковкой. Элен не столь поспешно, однако последовала за мной, и мы долго перебирали книги, разбираясь в многоязычных заглавиях. Многие были на арабском или на современном турецком; другие написаны кириллицей или греческим алфавитом, а рядом лежали книги на английском, французском, немецком, итальянском. Мне попался том на иврите и целая полка латинской классики. Были здесь и современные дешевые издания в крикливых бумажных обложках, и старинные книги, чаще всего арабские.
— Византийцы тоже любили книги, — пробормотала Элен, перелистывая страницы двухтомника немецкой поэзии. — Может, и в то время здесь была книжная лавка.
Тем временем молодой человек разложил свой товар и подошел, чтобы приветствовать нас.
— Говорите по-немецки? По-английски?
— По-английски, — поспешно отозвался я, видя, что Элен не собирается отвечать.
— У меня есть английские книги, — юноша одарил меня приятной улыбкой, — прошу вас!
У него было тонкое выразительное лицо, длинноносое, с большими зеленоватыми глазами.
— И газеты из Лондона и Нью-Йорка.
Я поблагодарил и спросил его о старых книгах.
— Да, есть, очень старые.
Он протянул мне «Много шума из ничего» — дешевое издание девятнадцатого века в потертом переплете. Любопытно было бы узнать, какое путешествие проделал этот томик, чтобы попасть — скажем, из деловитого Манчестера — сюда, на перекресток древних миров. Я из вежливости полистал книгу и вернул ее владельцу.
