С тенью на мосту (СИ) - Рос Наталия (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
— Это видно, — хмыкнула Аля, — у вас дорогие часы и недешевый костюм. Стоит, наверное, как зарплата Марии за полгода. И как вам наша бедная обстановка? Наша бедная еда? Вот это пюре, которое мы едим только по праздникам? Не смущает?
— Аля, зачем ты такое говоришь? — Мария густо покраснела и с силой сжала вилку в руках.
— А что я такого говорю? Я просто интересуюсь, не страшно ли богатому человеку, впервые оказавшемуся в таких трущобах, находиться здесь? Раньше же к нам такие богачи не захаживали. Мы по беднякам все же больше.
— Увы, я совсем не богач, — возразил я. — Мне не стоило, конечно, надевать свой лучший парадный костюм и эти часы, но поверь, я не сплю на мешках с золотом. Еще недавно я ходил в старых туфлях и в одной и той же одежде по полгода. Я просто хотел понравиться тебе, так как знаю, что ты очень дорога для Марии, и твое мнение важно для нее, вот поэтому так и вырядился, как петух. Хотел произвести впечатление, и, по всей видимости, мне это не удалось. А насчет трущоб, как ты выразилась, смею возразить: мне нравится здесь, у вас уютно и комфортно. Если бы ты увидела мою квартиру, то поверь, тебе бы там не понравилось, так как в ней нет и капли вашей домашней теплоты.
После моего объяснения девочка замолчала и в течение обеда больше не задавала вопросов. И хотя она по-прежнему бросала на меня не слишком любезные взгляды, мне показалось, что немного я все-таки сгладил ее неприязнь ко мне.
После обеда Мария вышла на улицу, проводить меня.
— Извини за Алю, мне очень неловко. Я не знаю, какая муха ее укусила. Я поговорю с ней.
— Ничего страшного не случилось, забудь. Это я виноват, мне не стоило выряжаться так. Я не подумал, что это может оскорбить ее.
Наступавшие зимние праздники оживили и без того шумный город, накрыв всех предпраздничной суетой и волнениями, как большим единым покрывалом, сотканным из снега и мороза. На тротуарах все чаще замечались пыхтящие пешеходы, взвалившие на плечи сосны и елки, нещадно коловшие красные щеки и шеи. Кто-то волочил за собой тяжелые пышные деревья, оставляя после себя характерные следы на снегу, кто-то с легкой припрыжкой нес в руках тоненькое, общипанное деревце, напоминавшее своей облезлостью худосочную тушку куренка. А кто-то довольствовался и обломанными ветками елочных гигантов, валяющихся на тротуарах.
На лицах всех, так или иначе, стояла праздничная и несколько глупая печать с пометкой — «в ожидании чуда». Но более всех атмосфера грядущих праздников затронула уличных карманников и проныр. Особенно активизировались мальчишки беспризорники. Воспользовавшись всеобщей суматохой и ослабшей бдительностью одурманенных зимним счастьем граждан, они с легкостью пользовались своими мошенническими навыками и ловкостью рук. Беспомощные крики и визги женщин о том, что у них украли деньги, кошелек или сумку, шли вперемешку с бранью и грозными рыками мужчин, грозивших оторвать грабителю ноги и часто безрезультатно пытавшихся догнать шустрых и проворных мальчишек. А я, забавляясь всеобщей суетой, мысленно благодарил грозную билетершу из киоска, принудившую меня купить два билета. В пятницу я пригласил Марию на представление в цирк в день премьеры, чему она была несказанно рада, так как никогда раньше там не бывала.
5.
Утром я проснулся с головной болью и ощущением сильного холода, мое тело бил озноб, хотя в комнате было жарко, и у меня не было температуры. Мне снова приснился сон, повторяющийся уже около года, будто кто-то раз в месяц проматывал его как кинопленку. В этом сне мне всегда было тринадцать, и я шел по реке, скованной льдом, а повсюду был снег и ни души. Я шел по льду и чувствовал себя одиноким и потерянным, будто во всем мире наступила вечная зима и вечный холод, и я остался один. Вскоре под моими ногами раздавался глухой стук, и я наклонялся, сметал в сторону тонкий слой снега и видел подо льдом лицо брата. Он стучал кулаками по толще льда и пытался что-то сказать мне. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы, а изо рта не выходило воздуха, будто он отрастил жабры и уже мог дышать под водой. Я тоже стучал по льду и пытался разбить его, кричал и плакал, чтобы он не умирал, чтобы он потерпел еще немного, и я найду способ, как помочь ему, как выбраться оттуда, но брат смотрел на меня своими голубыми прозрачными глазами и исчезал в глубине. Каждый раз, когда я просыпался, я твердил себе, что смогу управлять своим сном, что в следующий раз со мной окажется топор или железная палка, или еще что-то, что поможет мне расколоть лед, но я засыпал и снова начинался тот же самый сон, будто отмотанный к началу невидимой заботливой рукой: я снова оказывался один с пустыми руками, затерянный в вечной мерзлоте, и предо мной снова появлялось кричащее лицо брата.
Вечером после работы мы с Марией отправились в цирк. Здание находилось в самом центре города. Оно было празднично украшено картонными фигурами сказочных персонажей и блестящей мишурой, и гудящая, возбужденная толпа бурлящим потоком втекала в большие двери и рассаживалась по своим местам, вокруг большой арены. Мы сели во втором ряду, и через минут пятнадцать началось представление, которое открывал высокий мужчина, одетый в черный фрак, из-под которого выглядывала белоснежная замысловатая манишка. Он снял шляпу, поприветствовал зрителей и объявил первый номер — представление клоуна «Мартышкина».
Клоун, неловкой походкой, одетый в пестрые шаровары, с огромным, повязанным на шее, красным бантом в белый горох, и с маленькой обезьянкой, сидящей на его плече, вышел на сцену. Он начал играть сценку, где он исполнял роль пьяного супруга, вернувшегося поздно ночью из кабака, а обезьяна, одетая в красную юбку, талантливо исполняла роль взбалмошной и крикливой супруги, приревновавшей мужа к соседке свинье. Клоун смешно шепелявил и пытался доказать жене-обезьяне, что он просто пил, а не проводил время с очаровательной соседкой Брунгильдой, и что показавшийся ей запах женских духов есть ни что иное, как пары забродившего вина. Обезьяна в ответ кричала, кривлялась и изображала крайнюю степень возмущенности, а зрители заливались хохотом и охотно аплодировали на каждую реплику, забавные падения клоуна и гримасы животного.
— Я не понимаю, почему все смеются? — прошептала Мария, наклонившись ко мне.
— Не знаю, наверное, потому что многим эта семейная сцена кажется забавной.
— Но она не забавная, а гадкая. Мало того, что женщину играет глупая обезьяна, так ее еще выставляют склочной и сварливой, а этот клоун, как персонаж просто отвратительный, — она нахмурилась и сжала губы.
Потом выступали дрессированные животные, гимнасты, жонглеры, фокусник, еще один клоун, скачки на лошадях, и шпрехшталмейстер в самом конце объявил о гвозде программы, которого все ждали с нетерпением — выступление невероятного силача, который мог бы побороться с самим Гераклом.
— Сиииилач Джонни! — пронзительно проревел он под бурные аплодисменты зрителей.
На арену вышел высокий, атлетически сложенный мужчина с голым торсом и в облегающих красных штанах в белую полоску. Все его тело красивыми перекатами мышц говорило о силе и мощи. Его вьющиеся каштановые волосы создавали ореол романтичности и некоторой сказочности, будто он сошел со страниц девичьих романов и стал олицетворением грез всех юных дев. Я бросил взгляд на Марию, и она тоже не скрывала всеобщего женского восхищения, волнами прокатившегося по залу. Несмотря на всю мою радость от того, что я не ошибся и это действительно был Герман, меня кольнуло легкое чувство ревности, которое я быстро постарался спрятать где-то в глубине себя.
Герман начал свое выступление с поднятия и подбрасывания огромных, на мой взгляд, гирь, которыми он с легкостью, будто воздушными шариками, управлял в воздухе. Потом в ход пошли железные булавы, летавшие у него над головой, как стрекозы. Он катал по торсу и рукам огромный блестящий шар, который с трудом был оторван от земли добровольцами из зала. Поднимал и удерживал стойку с десятью, сидящими на ней, людьми. Все с трепетом и страхом наблюдали за сложными и неподдающимися пониманию трюками, и каждый раз, когда на сцене появлялись все более немыслимые предметы, казалось, что на этот раз ну никак не возможно будет что-то сотворить с ними, настолько тяжелыми и невероятными они казались. И каждый раз, когда Герман поднимал их, подбрасывал, ловил и крутил, люди вздрагивали, замирали и охали, когда представление заканчивалось. К концу выступления его тело покрылось блестящей пленкой пота, грудная клетка тяжело вздымалась и опускалась, я видел, что он уже устал и работал на пределе своих возможностей, но его это словно не волновало, он продолжал выполнять трюки, а я уже мысленно просил, чтобы он остановился. На арену, с помощью пяти человек, выкатили штангу пронизанную железными шарами. Я ужаснулся: размеры штанги были слишком фантастическими. Герман сделал несколько кругов вокруг нее, словно сам сомневался в своих силах, и я, не успев подумать, что же будет дальше, увидел, как он рывком поднял штангу и стал ее раскручивать на спине, а потом одной рукой, удерживая ее в вертикальном положении, поднял в воздух. Можно было увидеть, как вены на его лбу и шее вздулись, как жесткие прутья. Я испугался, что они, не выдержав напряжения, разом лопнут и зальют кровью всю арену. И в неожиданный момент рука Германа дрогнула, гиря покачнулась и убийственным весом, как огромная башня, начала падать на него. «Эта гиря размозжит ему череп, не оставив ни одного целого кусочка», — промелькнуло в моей голове, но он с какой-то невероятной ловкостью успел увернуться, и гиря с грохотом приземлилась на землю, подняв в воздух облако пыли из песка и опилок. Тишина в зале стояла до тех пор, пока Герман не поднялся и не помахал руками, показывая зрителям, что с ним все хорошо. Только тогда зал взорвался аплодисментами, кричал и скандировал «браво».
