Лапник на правую сторону - Костикова Екатерина Юрьевна (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
– Андрей Петрович, миленький, хотела попросить об одолжении, – запела Слободская медовым голосом. – Мне тут рассказали замечательную историю, я бы с удовольствием сделала из нее очерк. Но без вас не обойтись.
На изложение таинственной истории покойного профессора Покровского и рассказ о мытарствах его вдовы у Дуси ушло семь минут. Андрей Петрович обещал посмотреть, что можно сделать.
– Если материалы без грифа «секретно» – все тебе будет, дорогая, – заверил он.
– А если с грифом? – поинтересовалась дорогая.
– Тоже будет. Но мы с тобой тогда не знакомы, – ответил Андрей Петрович.
Все же он действительно был славный человек.
Соня Богданова не могла встать с постели. Да что там, она головы поднять не могла. При попытке встать все перед глазами плыло, ноги подкашивались, и Соня падала обратно на подушки, вся в холодном поту. К середине дня она кое-как, ползком, добралась до туалета. Это, видимо, стоило ей последних сил, потому что очнулась Соня посреди коридора. Лежала, уткнувшись лицом в коврик возле двери. Сколько времени ушло на то, чтобы снова добраться до дивана? Час? Два? Весь вечер? Соня не знала. Она теряла сознание, снова выныривала на поверхность, плакала от бессилия… Обратно к дивану было очень нужно. Там лежал телефон. По телефону можно вызвать «скорую».
Лежа в коридоре, Соня сквозь уплывающее сознание слышала далекие телефонные звонки. С работы звонить, наверное, не могли – сегодня она не дежурит. Хотя, кто знает. Может, выходные уже прошли, и надо на дежурство, а потом – к Вольскому, ставить капельницу.
Про Вольского думать нельзя. Думать надо о том, что если она умрет одна в пустой квартире, и мама, вернувшись из Америки, найдет ее скрюченной в коридоре, у мамы определенно случится инфаркт.
Телефон все звонил и звонил. Но сколько Соня ни пыталась, дотянуться до него не получалось…
Она пришла в себя в кровати, под одеялом. На столике дымилась кружка с чаем, в прихожей кто-то разговаривал.
– Не волнуйтесь, – доносилось оттуда. – Скорее всего грипп, он сейчас ходит самый разнообразный. Уколы я сделала, давление уже в норме, просто присматривайте за ней. Давление меряйте каждые два часа, если снова начнет падать – дайте таблеточку.
Хлопнула дверь, послышались шаги, и над головой у Сони, словно в небесах плывущее, появилось лицо пламенной Слободской.
– Ну что, радость моя? – сказала Дуся гулким, как из бочки, голосом. – Получше тебе? Попить сможешь?
Соню подхватило под голову и подняло (голова немедленно закружилась), к лицу приблизилось облако пара, сухих губ коснулся край чашки, и Богданова, сделав глоток обжигающего чая, тут же без сил откинулась на подушку.
Дуся названивала ей весь вчерашний день, потом – весь вечер и полночи, потом – еще день. Мобильный был выключен. На работу Богданова не вышла. Тут Дуся забеспокоилась всерьез, и потащилась в Теплый стан.
Приехав, она обнаружила, что дверь не заперта, а Соня лежит на ковре у дивана. Рядом валялась телефонная трубка.
Через полчаса по квартире уже топала бригада «скорой», и врач искал вену на белой как мел Сониной руке.
У нее резко упало давление. Врач сказал, гитпотонический криз. Стимулирующий укол, полный покой, таблетки три раза в день, районный врач с утра – и к концу недели Богданова будет как новенькая. Ничего страшного.
Но Дусе было очень страшно. Особенно, когда она увидела Соню, скорчившуюся на полу. О том, чтобы спокойно ехать домой, снова бросив медсестру Богданову одну в квартире, не могло быть и речи.
После визита «скорой» Соне стало чуть лучше. Уколы подействовали, она порозовела и могла уже почти самостоятельно добраться до туалета.
– Когда твоя мама приезжает? – спросила Дуся.
– Не знаю, – ответила Соня слабым голосом.
– Ну не завтра?
Нет, мама не приедет ни завтра, ни через неделю. Самое раннее – после Нового года.
– Хорошо, – кивнула Слободская. – Тогда будешь болеть у нас.
Она уже перетряхивала шкаф, складывала в сумку Сонины пижамы, теплые носки и еще какую-то ерунду.
Через полтора часа они прибыли на Чистопрудный.
Если это был грипп, то очень странный. Температура у Сони не поднималась выше тридцати шести, давление оставалось удручающе низким, и Соня видела все вокруг будто в тумане.
Районный доктор, правда, уверял, что причин для беспокойства нет. Он прописал какой-то хитрый укрепляющий чай, на всякий случай взял анализ крови и велел соблюдать полный покой.
Не удовлетворившись этим, Дуся решила позвонить доктору Кравченко, личному врачу Вольского, с которым она познакомилась в Заложном.
Борис Николаевич звонку Слободской обрадовался. Ничего удивительного. Сердцеед и ловелас, он еще в Заложном начал с Дусей кокетничать. Дуся пощебетала в трубу пятнадцать минут, рассказала, что ее подруге Соне плохо, и непонятно, чем она больна. Борис Николаевич ведь помнит Соню?
Кравченко сказал, что Соню, конечно же, помнит, поспрашивал, что назначил районный врач, назначения одобрил и обещал заехать.
Третьего дня Вольский совершенно неожиданно нагрянул в офис и устроил всем страшенный разнос на пустом месте. С тех пор он орал, не переставая: на сотрудников, на заместителей и даже на водителя Федора Ивановича, чего раньше никогда не случалось. Федор молча бычился, на крики Вольского не отвечал, сотрудникам комментариев по поводу внезапного помешательства шефа не давал. Признаться, он и сам пребывал в некотором недоумении: как правило, Вольский орал исключительно по делу, а тут словно взбесился. Правда, когда Аркадий попросил Федора Ивановича прикрыть его от девушки Лены, с которой встречался последние полгода, водитель заподозрил, что умопомрачение Вольского как-то связано с амурными делами. Но проницательный Федор и представить себе не мог, что творилось у Вольского в душе на самом деле. Он натурально сходил с ума.
Три дня назад Соня сбежала. Сбежала прямо из постели, сбежала, ничего не сказав.
Ночью все было прекрасно, он знал это, чувствовал. Она отвечала на его поцелуи, была горячая, страстная, шептала слова, от которых кровь закипала в жилах, и хотелось то ли петь, толи сигануть с обрыва вниз головой. А когда Вольский проснулся, ее уже не было.
Он хотел знать, что произошло. Он не мог вот так, молча, расстаться. Пусть, пусть не любит. Но пусть скажет.
Сони нигде не было. Ни дома, ни на работе – нигде. Вольский дошел до полного безумия: на третий день он послал Федора домой, а сам вызвал такси и поехал к Соне в Теплый стан (адрес дали в больнице). Но дверь оказалась заперта. Вольский принялся трезвонить в соседние квартиры. Никто ничего не знал про Соню Богданову, кроме того, что она здесь живет.
Впору было удавиться. Он совсем перестал спать, и прибывший с регулярным визитом доктор Кравченко заметил, что уважаемый Аркадий Сергеевич выглядит неважно.
Измеряя Аркадию Сергеевичу давление, Кравченко болтал о том о сем. Вольский слушал вполуха, что по Москве ходит грипп и что после Заложного все теперь болеют, видимо, там с экологией непорядок… Вот Анна Афанасьевна, журналистка, доставившая Вольского в Калужскую больницу, едва вылечилась от аллергии, а ее подруга-медсестра, Софья Игоревна, такая славная барышня, лежит с каким-то необычайным гриппом. Грипп настолько нетипичный, что Борис Николаевич побоялся оставлять Софью Игоревну дома, направил в клинику на обследование…
Вольский подскочил в кресле:
– Кого? Соню? В какую клинику?
– Да в нашу, – ответил, пожимая плечами, Борис Николаевич.
Он был просто не в курсе, что Вольский без Сони чуть не удавился.
Накануне этой судьбоносной беседы Борис Николаевич Кравченко приехал на Чистопрудный часов в семь вечера, расцеловал Дусе ручки, сделал Соне укол, попил чаю и заверил, что беспокоиться не о чем. Однако когда через полчаса он померил ей давление и посчитал пульс, то нахмурился.
