Лапник на правую сторону - Костикова Екатерина Юрьевна (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗

Екатерина Костикова

Лапник на правую сторону

Телефон мигал красным. Прием – ноль. Вольский на всякий случай понажимал кнопки, убедился, что дозвониться никуда не получится, обругал последними словами жадность отечественных мобильных операторов, которым неохота поставить ретранслятор, и кинул бесполезную трубку на сиденье.

Три часа назад он выехал из Коржаковки и сейчас должен был быть где-нибудь в районе Троицка, в получасе езды от Москвы. Однако Троицком и не пахло. Полный бред. По этой дороге Вольский ездил без малого сто раз. Несколько лет назад он купил гектар леса у озера в трехстах километрах от Москвы, поставил финский домик, рубленую баньку, и иногда сбегал туда продышаться и полениться. Топил баню, удил рыбу, смотрел ночью на звезды, слушал, как шебуршат ежи у крыльца…

В свою берлогу Вольский ездил всегда сам, без шофера, и дорогу знал наизусть. Когда щит с приветливой надписью «Добро пожаловать в город Троицк» не появился вовремя, он некоторое время пребывал в недоумении. Когда же вместо приглашения в город фары высветили покосившийся ржавый указатель, где значилось «дер. Хвостово, 12 км», Вольский принялся ругать на чем свет стоит и родные дороги, и осеннюю морось, и себя, дурака, за то, что уехал в непонятное Хвостово, вместо того чтобы рулить себе спокойно домой, в Москву– столицу родины и порт пяти морей.

Он притормозил, включил свет и, полистав карту, взвыл. Деревня Хвостово находилась в двухстах километрах от первопрестольной, при этом совершенно в стороне от маршрута. Поразмыслив, каким волшебным образом его сюда занесло, Вольский пришел к выводу, что во всем виноваты уродские ремонтники, затеявшие латать свою уродскую дорогу. Из-за ремонтных работ под Калугой пришлось делать крюк и пилить в объезд. В итоге он, по всей вероятности, свернул не на той развилке. Выходило, последние два часа Вольский ехал черт знает в какую сторону, в черт знает какое Хвостово. Йес. Замечательно. Теперь он неизвестно сколько будет выгребать из этого Хвостова и припрется домой самое раннее в пять утра. А в половине девятого надо быть на работе, потому что приедут уродские англичане подписывать договор. Лучше не придумаешь.

Обругав все на свете еще тридцать восемь раз, Вольский снова уткнулся в карту и, бубня «пять километров, потом направо, потом восемь, и налево», нажал газ. Машина сыто заурчала и понеслась по щербатой дороге, легонько вздрагивая на колдобинах.

Давно стемнело. Фонарей в этом захолустье, ясное дело, не водилось. В свете фар Вольский видел лишь кусок убитой дороги да темный лес. Он приоткрыл окно, выбросил окурок. В салон потек холодный воздух – был конец октября, примораживало. Вольский подышал, выгоняя из легких табачный дым, и свернул вправо. Через восемь километров – поворот налево, а там уж до московской трассы рукой подать.

Стрелка спидометра замерла на ста тридцати, и он подумал, что все не так уж плохо. В конце концов, погонять по пустой дороге, подышать морозным воздухом, который, казалось, можно кусать, как яблоко, – тоже не последнее дело. Он даже начал было напевать себе под нос какую-то ерунду, но вскоре, в низинке, въехал в такой густой туман, что стало не до пения. Туман выползал из лесу белыми щупальцами, облизывал кусты, клубился под колесами… Поначалу было даже славно – пейзаж в духе передвижников, ночь тиха, в этом роде. Однако вскоре туман сделался плотным, густым, как снятые сливки. Стекла заволокло белым, и Вольский даже асфальта перед собой не видел: казалось, джип не по проселку катится, а плывет по небу в грозовом облаке. Вольский снова приоткрыл окно, и туман, лениво переваливаясь через стекло, потянулся внутрь. Отчего-то стало неприятно, что это – сырое, белесое – забралось в теплую и безопасную машину.

«Что за черт? – подумал Вольский. – 3аморозки же, откуда туман-то?» Он поскорее закрыл окно, включил вытяжку.

До поворота оставалось два километра, дорога пошла в гору, и он подумал, что там, наверху, тумана, должно быть, нет. Скоро вокруг снова будет звонкая осеняя ночь, и лес, и черные латки на асфальте, и, может быть, даже указатель на Москву. То, что написано на нем будет, скорее всего, «Москва – 156 км», Вольского уже не смущало.

Но указатель все не появлялся. Фары по-прежнему высвечивали молочную белизну. На горку-то Вольский въехал, вот только туман там был такой же густой, как внизу.

Вольский почувствовал себя совершенно беспомощным. «Средневековье какое-то, черт бы его побрал!» – подумал он. Здесь, в тумане, посреди леса, привычные вещи, важные, нужные и полезные в обычной жизни, не имели ровно никакого значения. Неважно было, сколько у Вольского заводов-газет-пароходов, с кем из министров он дружен, с кем в Давосе пьянствовал водку, и почем стоит неработающий в окрестностях деревни Хвостово бенефоновский аппарат с кнопкой экстренного вызова (нажмите, и через три с половиной минуты две милицейские машины и карета скорой помощи примчатся выручать вас из беды). Нажимай не нажимай – сигнала все равно нет. Доблестные труженики в серых погонах и белых халатах могут спокойно спать в теплых постелях. Вольского им сегодня выручать не придется.

Он постучал по приборной доске. Тоже мне, Бермудский треугольник среднерусской возвышенности! Не только телефон в Хвостово не работал. Барахлила навигация у безотказного джипа. Слава богу, хоть бензин есть. Думать о том, что бензин закончится, печка выключится, и он останется один посреди леса в остывающей, словно гроб, машине, было неприятно. Чтобы отогнать безрадостные мысли, Вольский хорошенько тряхнул головой и прибавил ходу. Через полчаса в тумане замаячил размытый огонек. Он рванул на свет, но тут будто бы что-то прошелестело по стеклу, зашептало над ухом, и Вольскому показалось, что кто-то невидимый положил холодные пальцы ему на запястья.

Все произошло очень быстро. Руль вывернуло влево, и джип, заложив крутой вираж, на полном ходу стал заваливаться на бок. Это было последнее, что Вольский помнил. Он не слышал, как засвистел невесть откуда налетевший ветер, не видел, как склонились верхушки елок, как над лесом взметнулся столб бело-голубого света. Не видел он и тех, кто спустя некоторое время вышел из лесу. Издали их можно было бы принять за людей. Однако людьми в полном смысле слова они не были. Слепые, голые, они шли по опавшей хвое, глубоко втягивая носами воздух, вынюхивая дорогу. Вольскому повезло – они прошли чуть в стороне от его покореженной машины.

В половине третьего ночи, когда машина Вольского еще дымилась, уткнувшись смятым рылом в ствол трехсотлетней сосны, над лесом к западу от небольшого городка Заложное Калужской области, аккурат за старым кирпичным заводом, поднялся белый столб света и тут же опал. Это необыкновенное явление заметили всего два человека: мучимая бессонницей старуха Семенова и местный уфолог-энтузиаст. Семенова, увидев поднявшийся над ельником свет, истово перекрестилась и задернула шторку на окне. Уфолог же кинулся за полевым биноклем.

«Господи! – вертелось у него в голове. – Вот же удача какая! А я-то думаю, что мне не спится…»

Незадолго до появления над лесом удивительного сияния он вышел на балкон своей хрущевки, ближней к лесу, покурить. Стоя на балконе, словно капитан на мостике, уфолог-энтузиаст, бывший научный сотрудник, уволенный по сокращению штатов, ежился под накинутой на голое тело курткой и размышлял о высоком. Размышления отставного научного сотрудника в основном сводились к тому, что, кабы не вера в существование иных миров и иного разума, жизнь его в этом заштатном городишке была бы совершенно беспросветной.

Справедливости ради надо заметить, что жизнь его, с точки зрения обывателя, именно беспросветной и была. Уфолога-энтузиаста звали красивым именем Валериан Электронович Савский, однако ни внешностью, ни образом жизни Валериан Электронович на товарища Савского, супруга одноименной легендарной царицы, нимало не походил. Наружность он имел до крайности непрезентабельную – небольшого росту, сухонький, носик пуговкой… К сорока пяти годам лицо покрылось сетью мелких морщин, кудри неопределенного цвета, который у нас люди по доброте душевной зовут русым, изрядно поредели… Фигура бывшего научного сотрудника тоже глаз не радовала. От шеи до пят Валериан Электронович представлял собою живой памятник ушедшей в небытие Стране Советов, в точности походя на худосочную замороженную курицу времен социалистического строительства. Однако в его хилой груди билось пылкое сердце мечтателя.