Санаторий «Сказка» (СИ) - "Олли Ver" (книги онлайн полностью txt) 📗
Внезапно я вспомнила одну забавную вещь. Пустяковую, непонятно как возникшую в моей голове именно сейчас. Это была фраза из сериала, который я запойно смотрела несколько лет назад:
«Если тебя жгут живьем и внезапно дают пистолет, неужели ты не пристрелишь себя?
Я убью палачей с факелами»
Таков был ответ.
Я толкнула Светку ногами и та кубарем покатилась под ноги толпе. Мужикам это понравилось, и они взревели от восторга. Я поднялась на ноги и посмотрела на Светку, которая ничего не соображая, собирала последние силы лишь для того, чтобы просто встать на ноги.
Я убью палачей с факелами.
Мой взгляд скользнул вверх по ногам, телам и лицам, выискивая то, которое мне нужно.
Я убью палачей с факелами.
Серые глаза, ледяной, натянутый как струна, взгляд.
Вот ты где.
Я убью палачей с факелами.
Иди сюда, сука, я покажу тебе, что такое женщина, отчего стоять у тебя будет, покуда смерть не разлучит нас. Подыхать, так с музыкой, и если я не заберу тебя с собой, то попорчу твое очаровательное личико. Иди к мамке, выблядок!
Я рванула вперед, на считанные мгновения становясь быстрее всех присутствующих, быстрее всех на этой гребанной, прогнившей земле, которая выносила и родила таких уродов, как ты. Максим видит меня. Видит, но не успевает поверить своим глазам.
В следующее мгновение я врезаюсь в него на полном ходу, сбивая его с ног. Мы валимся на бетонный пол – он подо мной, я на нем. Толпа кричит и вопит, но я их не слушаю. Я самозабвенно работаю руками, врезаясь ногтями в его лицо и шею. Я рву его на куски. Я кричу и деру его лицо, как сумасшедшая кошка. Мои руки покрываются кровью. Все это длится слишком недолго, чтобы я могла насладиться этим сполна.
Кто-то одним движением выключает свет в моей голове, и я валюсь на тело Максима, а с него на бетонный пол.
Глава 9. Все еще жива
Первое, что я слышу – это звук женского голоса, который напевает какой-то незамысловатый мотивчик.
Я пытаюсь пошевелить рукой, но она крепко привязана. Обе руки привязаны.
Я открыла глаза – высокий потолок очень реалистично и талантливо расписан вручную – ночное небо и млечный путь, а из распахнутого настежь окна на него льется солнечный свет. На улице утро или день.
И я определенно еще жива.
Я повернула голову, выискивая источник звука – низенькая, темно-русая женщина в белом халате и латексных перчатках стояла надо мной и вешала на стойку для капельниц какой-то пакет с прозрачной жидкостью. Не пакете обычным черным маркером написана моя фамилия. От пакета идет прозрачная трубка, которая заканчивается иглой в моей правой руке. Я открыла рот, чтобы спросить её, кто она такая и что ей нужно от меня, но рот мой совершенно сухой. В нем нет ни капли слюны, и он отказывается выполнять мои команды. Из горла вырвался жуткий хрип. Женщина краем глаза уловила движение и посмотрела на меня, затем она улыбнулась, вытащила из ушей наушники:
– Проснулась? – спросила она ласково. – Воды?
Я кивнула.
Она налила в стакан воды и поднесла к моему рту. Я сделала глоток, но тут же скривилась и отпрянула назад – вода обожгла моё горло, словно кислота.
– Потерпи, солнышко, – сказала женщина. – Это пройдет, надо терпеть. Давай еще глоточек?
Я снова кивнула. Второй глоток дался легче, и я поняла, что могу говорить.
– Где я? – спросила и ужаснулась тому, как звучит мой голос – тихо, глухо, как будто во мне выкрутили ручку громкости до упора и оставили в моем распоряжении несколько децибел.
– Ты в санатории, – сказала она.
Все еще здесь.
Она снова поднесла к моему рту стакан с водой. Я мотнула головой, но женщина и слушать не хотела:
– Пить надо, обязательно, а иначе процесс заживления будет идти медленно. Это плохо для швов, – тут она подняла руку и постучала себе по затылку. – Вместо нормального заживления может начаться абсцесс, а нам это не нужно, верно? – и она снова заставила меня сделать глоток.
У меня теперь шов на затылке? Откуда? Я посмотрела на неё – на психа не похожа. Обычная медсестра. Медсестра…
– Где Света? – спросила я.
– Света… – задумчиво пробормотала женщина. Потом было минутное замешательство, которое сделало её лицо напряженным. – Это светленькая или тёмненькая?
– Светленькая.
Медсестра оживилась:
– Она все еще в главном медицинском корпусе. Ей досталось сильнее, чем тебе. Но не переживай, она уже идет на поправку.
Но то минутное замешательство…
– А с темненькой что?
Медсестра ничего не ответила, лишь опустила в пол ресницы и виновато поджала губы.
Умерла Танечка-солнышко. Не выдержала. Я закрыла глаза и на выдохе спросила:
– А я где?
– Максим Андреевич, – при этих словах я открыла глаза и посмотрела на женщину с нежностью произносящей имя дворняги. Она моего взгляда не заметила – поставила стакан с водой на прикроватный столик из темного дерева и потянулась ко мне, стаскивая с меня тонкое покрывало. Под ним мое тело, как в саване, было одето в хлопковую рубашку, завязывающуюся на тесьму сзади. – Распорядился перевести тебя из больничной палаты в его апартаменты, – тут она смущенно улыбнулась и покраснела. Я не поняла, что именно её смутило – имя похотливого щенка, произнесенное вслух или то, что мы находились в святая святых – берлоге психа. Судя по тому, что она называла семнадцатилетнего по имени-отчеству, он заправлял здесь абсолютно всем. Я оглядела помещение – небольшая комната с дорогим и новомодным ремонтом в стиле минимализма, хай-тек или еще какой-нибудь хрени с заморским названием, выдержанная в синем и серебряном цветах, с дорогой мебелью, в числе которой – огромная кровать, на которой лежала я. В общем-то, мебели было так мало, что она акцентировала на себе все внимание – кровать и две прикроватных тумбочки и торшер. «Это спальня и только спальня», – говорила мебель. Здесь даже телевизора нет. Огромное окно напротив меня, которое занимает почти всю переднюю стену. Две тяжелые плотные шторы отодвинуты к боковым стенам. Свет льется, как вода – на пол, на стены и на потолок, где темно-синее ночное небо и млечный путь.
Тем временем медсестра, изрядно попотев, высвободила мою правую руку:
– Не чеши шов, – сказала она назидательно. – Он будет болеть и, скорее всего, чесаться, но ты не чеши.
Как по волшебству заболело. Но не шов, а голова. Я скривилась.
– А… Голова тоже будет болеть. У тебя легкое сотрясение и небольшое рассечение на затылке. Это не страшно, но все же стоит поберечь себя.
Поберечь себя? Забавно…
Я вспомнила слова Светки, которая говорила, что не интересоваться подробностями получение травм – высшее искусство медсестры, которое она может постичь. Вероятно, эта женщина постигла его в совершенстве.
Вторая рука обрела свободу.
За единственной дверью в комнате послышались голоса. Они очень быстро становились громче и отчетливее. Ручка двери повернулась и открылась.
В комнату вошел Максим. Сердце скакнуло, кровь ударила в виски, отражаясь дикой головной болью. Я сжала зубы и зажмурилась.
Лицо Максима, которое было спокойным и задумчивым, нахмурилось и вцепилось в меня холодным серо-стальным взглядом. Затем его глаза поднялись на медсестру:
– Как дела?
– Голова болит, но жить будет, – ответила она.
Мужчина, огромный и оттого немного ссутуленный, что шел следом за Максимом, закатил глаза и пробасил:
– Да все с ней нормально.
Максим подошел к кровати, отодвинув медсестру, которая залилась легким румянцем, и сел на край, рядом со мной. Я посмотрела на него.
– Живая?
«Не надейся, щенок, живее всех живых», – подумала я, и меня дико удивил голос в моей голове – такой же тихий и глухой, какой выходил из горла. Сердце, сделав кульбит, быстро возвращалось к медленному ритму, принимая все происходящее смиренно – я больше не боялась его. Тело по привычке отреагировало, но лишь коротким импульсом, который стал следствием дрессировки, но и этот рефлекс, который мое тело приобрело за последние двенадцать часов, сильно ослабел. Внутри меня разливалась прохладное безразличие. Наверное, это усталость или апатия. Мое тело капитулировало, мой мозг сдался. Я больше не могу и не хочу убегать, не хочу прятаться.
