Лапник на правую сторону - Костикова Екатерина Юрьевна (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Дрожащими пальцами она вытащила из пачки сигарету, закурила и, не поворачивая головы, спросила у Сони:
– Вы там как?
Они там были нормально. Насколько это возможно.
– Дусь, что это было? Авария?
– Нет, – сказала Дуся, выдыхая красивое колечко сизого дыма. – Но кому-то этого очень хотелось. Ты не заметила, что за машина была?
– Нет, – покачала Соня головой.
– Понятненько, – раздельно произнесла Дуся и выдохнула еще одно колечко. Понятненько ей, в сущности, пока еще ничего не было, но она рассчитывала во всей этой бредятине разобраться.
В Калуге их ждали. Дуся еще мотор не успела заглушить, а люди в белых халатах уже переложили Вольского на каталку, и теперь бежали по гулким ночным коридорам к дверям с табличкой «Реанимация. Посторонним вход воспрещен».
Соня села на порожек. Только теперь она поверила, что им сказочно повезло, что все хорошо, что Вольский жив, и если ей повезет еще раз (теперь уж это плевое дело), будет жить долго и счастливо. Она сидела там, пока кто-то не догадался накинуть ей на плечи свитер и отвести в ординаторскую, где пламенная Слободская уже пила чай и рассказывала, как они попали по дороге в аварию.
У Сони зазвонил мобильный, она тихо алекнула. Звонила мать из Америки. Она только что вернулась из похода по магазинам и жажадала сейчас же рассказать Соне, каких замечательных подарков накупила родственникам и знакомым к Рождеству.
– Извини, – оборвала ее Соня на полуслове. – Я очень устала, ничего сейчас не понимаю. Перезвони мне позже, а?
– Конечно, – ответила мама (Соня просто-таки увидела, как та обиженно поджимает губы). – На меня никогда нет времени, то ты устала, то занята… Ты всегда была очень невнимательным человеком!
Было семь утра среды.
К следующему понедельнику Сонина жизнь вошла в обычное русло. Она ездила на дежурства, потом – к частным клиентам: делать уколы, ставить капельницы. Потом – домой, отсыпаться. Вольского она больше не видела. Знала только, что в Калуге он быстро пришел в себя, и уже на другой день его перевезли в Москву.
Позвонил Валерка Драгунский, подбивший Соню на всю эту авантюру с Заложным, попросил заехать за гонораром. Между делом сказал, что Вольский проходит у них в клинике курс реабилитации, чувствует себя превосходно, рвется на работу, и врачи все от него стонут. Что с ним тогда в Заложном случилось, отчего меценат и благодетель ни с того ни с сего впал в кому, так никто и не понял. Вот, собственно, и все. Как будто ничего не было. Правда, еще через пару дней прорезался личный доктор Вольского, очаровательный Борис Николаевич. Приехал к Соне в больницу, с букетом, конфетами и тысячей благодарностей. Выглядел он не то чтобы плохо, просто не такой был благостный, как при первой встрече, не такой холеный. Как бы с лица несколько спал доктор. В уголках рта залегла нехорошая желтизна, барабанит нервно пальцами по столу, а в глазах тоска, как у больной собаки.
Вручив Соне цветы и конфеты, доктор Кравченко рассказал, как в славном городе Заложное отошел от машины за сигаретами – да и выпал из времени и пространства почти на двое суток. Лишь утром третьего дня он пришел в себя на пустынном шоссе, по которому потом еще несколько часов шел на ватных ногах, пока не подобрал Бориса Николаевича сердобольный водитель-дальнобойщик. Оказалось, доктор находится от Заложного в восьмидесяти километрах. Кроме шишки на затылке, повреждений никаких у него не обнаружилось. Зато пропали из карманов все деньги, документы и кредитные карточки. Доктор Кравченко предполагал, что по дороге к табачному ларьку какие-то негодяи стукнули его по голове, накачали клофелином, после завезли черт знает куда, обобрали и выкинули из машины.
Когда Борис Николаевич ушел, Соня вздохнула с облегчением. Не хотела она видеть личного доктора Вольского, не хотела слушать его дикие истории, не хотела душу травить. Всю неделю она добросовестно пыталась выбросить и Вольского, и все связанное с ним из головы.
В выходные Соня устроила генеральную уборку и, разбирая старые газеты, наткнулась на фотографию Вольского. На фото он играл в шахматы с каким-то министром. Министр хмурился и почесывал пузико, выглядывавшее из-под мятой ковбойки. Такой снимок из семейного альбома. Старые приятели культурно проводят досуг. Соня попыталась представить себе, чем еще министры и бизнесмены на досуге занимаются, и как-то очень ясно поняла, что все кончилось.
Она выкинула газету и решила жить дальше как ни в чем не бывало.
Но жить как ни в чем не бывало не получалось. Лежа по ночам без сна, Соня все вспоминала, как Вольский прижимался губами к ее ладони, как она гладила его по взъерошенным волосам… Потом он лежал поперек кровати, невидящими глазами смотрел в потолок, и Соня просила: «Только не он, только не сейчас…» Она просила, чтобы Вольский остался жить, и он остался. И жил теперь своей обычной жизнью, в которой Соне не было места.
Где-то в самом темном закоулочке сердца теплилась дурацкая надежда: а вдруг? Вдруг когда-нибудь они снова встретятся? Вдруг все повернется каким-нибудь таким волшебным образом, что они снова окажутся радом? Вдруг… Дальше Соня даже мечтать боялась. Он где-то живет, этого достаточно. Забудь. Но сказать легко. Не прикажешь сердцу, не прикажешь снам. Он снился ей почти каждую ночь. Это было до крайности неприлично, разнузданно и волшебно. Соня просыпалась, сжимая в объятиях подушку, понимала, что его нет рядом, и готова была удавиться. Через час-другой отпускало. Но ненадолго.
Дико хотелось его увидеть. Не в газете, не по телевизору, а вживую, своими глазами. Едучи к Драгунскому за гонораром, Соня втайне надеялась, что, может, они с Вольским случайно столкнутся где-нибудь в коридоре. Но по коридорам клиники сновали совершенно незнакомые люди, Драгунский торопился, и Соня даже наверх не поднималась. Встретились в вестибюле, здрасте – до свидания, вот твои денежки, спасибо, обращайся, если что. Занавес.
А на следующий день позвонила Слободская.
Всю прошедшую неделю пламенный журналист Слободская занималась любимейшим своим делом: копалась в кучах дерьма, разыскивая там жемчужные зерна информации, необходимой, чтобы разобраться со странными происшествиями последних дней.
Вернувшись из Заложного, она сутки отлеживалась на диване и принимала у одра родственников с кофеем и обедами. Побаловав себя немного и вполне насладившись мирной московской жизнью, Слободская с дивана слезла и принялась рыть носом землю.
Заявление насчет побитой своей машины она написала еще в Калуге. Плюс прозвонилась всем знакомым и полузнакомым гаишным начальникам. Результата, правда, пока не было. Но Дуся знала, что козла, который их всех чуть не угробил, ищут. И надеялась, что найдут.
Родное издание получило огромных размеров очерк под оригинальным названием «Заговоренное место» – мрачное повествование в готическом духе о путешествии Слободской в калужские леса, изобилующее жуткими намеками, недомолвками и загадками. Одолев это произведение, пытливый читатель должен был автоматически прийти к выводу типа «хрен его знает, что это все такое было, но это здорово страшно».
Сдав материал, воспитанная Дуся позвонила заложновскому уфологу Виктору Николаевичу Веселовскому (он предусмотрительно оставил ей телефон детсада, где трудился сторожем, и просил звонить в любое время с семи вечера до восьми утра), поблагодарила за сотрудничество и пожелала всего наилучшего.
На работе дым стоял коромыслом. Пятница, как водится, пришла совершенно неожиданно, просто гром среди ясного неба. Как и на прошлой неделе, и на позапрошлой, и на любой другой, сколько их там в году, за исключением рождественских каникул, вдруг выяснилось, что номер пора сдавать, а половина материалов не готова. Редактор бегал с обычными пятничными криками «Где заметки? Всех уволю!». Заметки, как обычно, запаздывали. Типография, как обычно, ругалась, верстка кушала валидол. В общем, все, как всегда– трудовой будень накануне сдачи.
