Демон - Олден Марк (читать книги без сокращений txt) 📗

Уоррен Ганис раздраженно поморщился, услышав жужжание интеркома: потревожили спокойное утро с его коллекцией азиатского искусства. Сегодня у него впервые появилась возможность изучить свое новейшее приобретение, масляную картину магараджи и его жены индийского художника девятнадцатого века Рави Варма. За последние три года Ганис истратил почти двадцать пять миллионов долларов на азиатское искусство, почти все эти ценности были ввезены в страну контрабандным путем.

Он еще подержал Варма в руках, чуть склонив и подставляя солнцу в окнах его квартиры на Пятой авеню, потом отставил картину и поднял трубку интеркома. Звонил Хори Васэда. Васэда был его ассистентом и, среди прочего, вел дела с ворами и грабителями, которые продавали Ганису дальневосточные шедевры. Сегодня утром Васэда должен был вылететь в Таиланд за цейлонскими скульптурами и корейскими свитками, но несколько минут назад ему позвонил оттуда человек, укравший эти произведения искусства. Вор, бывший американский солдат, живший в Бангкоке, потребовал больше денег — или сделки не будет. Васэда спросил — заплатим ему или отступим?

— Заплати ему, конечно, — решил Ганис. Он говорил по-японски.

Васэда был очень не согласен.

— Заплатить ему? Но он требует еще тридцать тысяч, иначе, говорит, обратится к другому покупателю. У нас была договоренность с этим червем, а он хочет изменить правила в последнюю минуту. Я не люблю, когда из меня делают дурака. Если станет известно, что на нас можно давить, то…

— Я знаю, знаю. Но мне нужно то, что есть у него. Все очень просто.

— Мерзавец повторяет «не будет финансов, не будет романсов» и смеется. Мне хочется вырвать ему глаза, закрыть маской его дурацкую рожу — и пусть танцует в клетке рядом с нашей подругой Ханако.

Ханако. Уоррен Ганис ее знал. Он видел ее в прошлом марте, когда в Токио устраивали прием для служащих «Мудзин». Вид у Ханако был скучающий, хотя она усердно притворялась, будто все происходящее ее интересует. Ганис подумал, что она одна из самых красивых женщин на приеме, но потом решил, что она не в его вкусе — слишком легковесная и переменчивая, муж, наверное, ею недоволен. Васэда, любивший мрачное и болезненное, показывал ему полароидные снимки Ханако: голая, в лисьей маске, она танцует в бамбуковой клетке. А для Уоррена Ганиса эта картина символизировала разрушенное произведение искусства, он на такие вещи смотреть не любил. С другой стороны, только безмозглая райская птичка вроде Ханако могла подумать, что ей удастся сбежать от Императрицы.

Всех трех жен Ганиса, японок, выбрала ему Рэйко Гэннаи, она основывалась при этом на его представлениях о красоте, уме, характере. Теперешняя миссис Ганис, третья, хотя и была намного моложе него, отвечала всем его требованиям, а к тому же очень интересовалась искусством, что он считал дополнительным преимуществом. Последнее время она казалась чуть отстраненной, немного напряженной, а поскольку она прожила в Америке меньше двух лет, он расценил это как тоску по Японии. Поэтому он и не противился, когда жена предпочитала больше времени проводить в их поместье в Нью-Джерси, нежели в манхэттенской квартире. Ей никогда не нравился Нью-Йорк, она говорила, что его населяют грубые бесчувственные люди.

Он сказал себе, что ее настроение — всего лишь фаза, через которую она проходит, и что она никогда не станет проблемой, которой стала Ханако. Ганис любил свою третью жену намного больше первых двух, и вовсе не собирался допустить, чтобы Императрица и ее наказала, как Ханако. И пока жив Ясуда Гэннаи, Ганису есть куда обратиться за высшим судом — он не колеблясь воспользуется этим ради жены, если возникнет необходимость.

Когда Императрица настаивала, что он должен избавиться от первой жены, Ганис согласился, так у нее была связь с японским дипломатом в ООН, и хуже того, она угрожала обратиться в американский бракоразводный суд, рассказав при этом некоторые вещи, не подлежащие оглашению. Вторая миссис Ганис не доставляла хлопот, была верной и послушной женой, пока не умерла безвременно от рака груди. Ни одна из них не волновала его так, как жена третья, его гордость и радость. День, когда она вошла в его жизнь, был одним из самых чудесных, сколько он помнил. Ганис неохотно отпускал ее с глаз, ибо ревность — одно из последствий любви.

По интеркому Васэда продолжал поносить гнусного мошенника. Возможно, если что-то произойдет с маленькими дочерьми бывшего солдата, он поймет, что слово надо держать. У солдата и его жены таиландки было двое дочерей, девяти и двенадцати лет, такой возраст казался сорокалетнему Васэде особенно соблазнительным, он любил очень молодых сексуальных партнеров. Во время поездок в Бангкок он угощал себя самыми молоденькими проститутками обоих полов, а Ганис не возражал, так как с обязанностями своими Васэда справлялся превосходно. Васэда, однако же, считал необходимым пересказывать Уоррену Ганису свой секс во всех скучных подробностях, включая тот случай, когда он задушил восьмилетнего мальчишку за попытку украсть у него часы.

— Я хочу получить эти корейские свитки, — прервал его Ганис. — Поэтому мы пойдем на сделку с нашим другом в Бангкоке, хотя он и очень жаден. Сейчас на рынке преимущество за продавцами, и он нам нужен. Вот и все, никаких сложностей. Только помни: он из тех, кому всегда мало, и он обязательно на своей жадности подорвется. Мы его и подорвем. А пока дай ему, сколько просит, и покончим с этим.

— Ганис-сан, я…

— Сделай, как я говорю, пожалуйста. Пусть и дальше думает, что мы дураки и с нами можно играть. Он свое получит, когда придет время. Деньги я возьму с коммерческого счета. Заедь в банк на Мэдисон-авеню по пути в аэропорт, деньги будут тебя ждать.

Он положил трубку, не дожидаясь ответа Васэды — так и нужно с подчиненными — затем провел мизинцем по ожерелью из рубинов и изумрудов, изображенному на шее женщины. Объясняя свою политику разъяренному Васэде, Ганис старался казаться собранным и невозмутимым, он будто ничуть не реагировал на мелочи жизни. Совсем не поддался своей склонности к вспышкам — а он всегда вспыхивал, если получалось не по его воле, сейчас же его волей было провести ежеутренние тридцать минут наедине с азиатским искусством. Но это вмешательство, эти пререкания из-за денег оставили его недовольным и раздражительным. На взводе.