Наследник волхвов - Зайцев Михаил Георгиевич (полная версия книги .txt) 📗
«Какова судьба волчицы?» – прошептал Поликарп Петрович, вынимая нюхательную соль и находя в себе силы ухватить щепотку. «Бежимте же! Быстрее!» – воскликнул Княжанский, пребывающий на грани безумия.
Фортуна не оставила несчастных – в отдалении показалась бричка уездного доктора Михельсона, каковой ехал в соседний приход принимать роды у попадьи. Обрусевший выходец из неметчины, Михельсон внял воплям приятелей, и вскоре запряженная гнедым в яблоках бричка домчала их до дома с мезонином отставного поручика.
Княжанский нашел жену в супружеской спальне. Женщина с отсеченной рукой лежала без чувств, а белые простыни постели окрасились красным. «Сделайте же что-нибудь!» – умоляли супруг и его приятель доктора. Но доктор только перекрестился, сказавши: «Гемофилия. Бедняжка обречена умереть от потери крови».
В тот же роковой день скончался от разрыва сердца и отставной поручик, когда ему сообщили, что неизвестно куда пропал его годовалый наследник.
Поликарп Петрович похоронил супругов, как полагается по христианскому обычаю, посулив попу, не хотевшему отпевать покойницу, отписать луга за речкою. Исполнив долг пред безвременно усопшим приятелем, Поликарп Петрович пытался разыскать крестника. Специально, по протекции зятя, выписал из Санкт-Петербурга знаменитого сыщика. Столичный сыщик установил, что ребенка украли цыгане, но той же осенью ключница из опустевшего имения Княжанского призналась доктору на смертном одре, что оказала вспоможение нехристям из Еритницы похитить дитя, клялась, что послать за нехристями велела барыня, когда пришла, шатаясь, к дому, прижав к груди кровоточащую культю.
Крестный отец похищенного сироты снесся со становым приставом и во главе отряда конно-полицейской стражи ворвался в Еритницу. Зачистка деревеньки не принесла никаких результатов. Чумазые дети льнули к голосящим бабам. Особые приметы у сына отставного поручика отсутствовали, и не было никакой возможности узнать, который из голопузых деревенских ребятишек – похищенный потомок Княжанского? И наличествует ли оный потомок в Еритнице вообще?
Зимой того же года случилось редкое атмосферное явление: на Покров разыгралась гроза. Электрический разряд молнии ударил в мезонин пустующей усадьбы Княжанских. Разыгрался пожар, уничтожив господский дом до основания.
И с тех самых пор, с того злосчастного лета, знающие люди сторонятся Еритницы еще больше, чем ранее. Сказывают, что в Еритнице почитается и ныне погибшая барыня как матерь рода волкодлаков, первый из коих, спустя 13 лет после описанной выше драмы, взапрыгнул в покои одряхлевшего Поликарпа Петровича и загрыз почтенного старца, до последнего рокового дня сохранившего привычку сиживать у раскрытого окна по утрам, баловаться трубочкой, отдавшись во власть сентиментальным мечтам...»
Игнат перечел написанное... М-да, перестарался малость интерпретатор – Архивариусу явно не понравятся авторские навороты ИКС на «рассказку» малограмотной крестьянки. Начнет дотошно допытываться, так ли в первоисточнике звали помещика, точно ли Капитолина Никаноровна упоминала доктора или он тоже плод фантазии ИКС, короче, замучает вопросами...
Сергач щелкнул черной кнопочкой, гелевый стержень спрятался внутри пластмассовой палочки. Игнат взял ручку в зубы и перечитал написанное еще раз... М-да, не Гоголь, конечно, и даже, что совсем уж обидно, не Горький... Однако и Капитолина Никаноровна не старуха Изергиль...
Закричал петух во дворе. «Надо же, как пожирает время занятие графоманией! – подумал Сергач, тряхнув головой и ухмыльнувшись. – Вот и утро наступило. Выйти, что ли, полюбоваться красотами пробуждающейся природы? Авось Найда упредит, ежели в туманах крадется волкодлак, в смысле – оборотень. Авось найдется у деда Кузьмы хотя бы одна серебряная пуля к обрезу».
Напевая тихо под нос: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали», сжимая и разжимая правый кулак, Сергач потянулся левой рукой к сигаретам.
8. Заповедник
Высоко в безоблачном, кристально чистом небе парил ястреб. С высоты птичьего полета долина, по которой катится «Нива», должна выглядеть этаким громадным треугольником. Не равносторонним, как восхитившие Игната столешницы в привокзальном ресторане, а сильно вытянутым к вершине. У основания пустого треугольного пространства среди лесов, будто бы форпост, хутор деда Кузьмы, в конце волнистого перпендикуляра дороги – деревня Еритница.
Крутятся колеса «Нивы» по раскатанному перпендикуляру. Курит Сергач в кресле рядом с водительским, рядом с Федором. Потряхивает Фокина на задних сиденьях, а стороны треугольника – хорошо бы не «бермудского»! – постепенно сужаются. С обеих сторон лес, только с правой еще и речка, узкая, но полноводная, вьется, чуть отступив от опушки.
Дорога ведет все время слегка под горку. За бортами «Нивы» пока что дикие луга, все в крапинку молодой травки.
Сергач подарил встречному ветерку окурок и подумал, позевывая: «Понимаю, почему велотурист-экстремальщик свернул в эту долину, в эту красоту... Кстати, забыли на хуторе спросить про того туриста-велосипедиста, обидно. И еще, кстати, как, интересно, экстремальщик улепетывал от волкодлака-старосты? Вроде бы Валерьянка говорил что-то типа: «бежал сквозь леса». Или я ошибаюсь? Как экстремальщик смог просочиться до шоссе лесом, ежели все хором талдычат, что кругом непролазные топи? Впрочем, на то и экстремальщик, чтоб уметь бегать по лесу... Но, черт возьми, на фига оргпреступность лезла в этакие живописные дали? Неужели все вокруг населенные пункты имеют «крышу» – какой бандитскую, а какой уголовную? Не верю... И на фиг мы теряем день ради любования природой? Для очистки совести, конечно, денег не жалко, однако...»
– О чем мозгами скрипишь, Сергач? О чем задумался?
– О вечности, Федор. О красотах и глупостях.
– Думаешь, напрасно едем в Еритницу.
– Ты, часом, не телепат, Федор Василич?
– Немножко. Твои мысли угадал и могу угадать, о чем тоскует Виктор.
– И о чем же я тоскую?
– О зубной щетке. Угадал?
– Мать моя женщина! Мистика! О ней я и думал, о щетке. Во рту с нечищеными зубами неприятные ощущения. И в желудке после стряпни Капитолины Никаноровны революционная ситуация. Федор Василич, сколько ты заплатил старикам за еду и постой?
– По-царски – штуку деревом, считая бензин. Купил у деда канистру. Слышите, как пахнет?
– Федор, запахи не слушают, а обоняют. В крайнем случае – чувствуют. На фига надо было покупать у деда бензин, когда...
– Не умничай, Сергач! Скажи лучше: думаешь, напрасно теряем время на Еритницу?
– Для очистки совести вроде как нелишне прокатиться, но, ежели откровенно, думаю – пустышку тянем.
– Сергач, в поселке Крайний ты спрашивал об Андрее у мента?
– В завуалированной форме.
– Виктор, ты предъявлял ему удостоверение телевизионщика?
– Да.
– Менты из села Мальцевка связывались с коллегами из Столбовки по поводу исчезновения Андрея, а, как думаешь, с мусорком из поселка Крайний они контактировали?
– Совсем не обязательно... – Сергач замолчал, секунду подумал и шлепнул себя ладошкой по лбу. – Дошло, Федя. До меня дошло! Вить, просек, к чему клонит наш старший товарищ? Нет? Мент Коля должен знать о пропавшем без вести человеке с телевидения, но прикидывается, что ни ухом ни рылом. Пускай не запрос из Мальцевки, а хотя бы СЛУХИ об исчезновении Андрея обязательно должны были долететь до Крайнего: не каждый день в здешней глухомани пропадают «москали из телевизора».
– Федор Василич! Игнат Кириллыч! Тогда, выходит, мать их, и дед Кузьма с бабкой Капитолиной могли соврать, что не видали Андрея!
– Федор, я вспомнил: урки говорили тебе, что деревенские из Еритницы ладят с ментами. Да?
– Говорили, было дело. Правильно вспомнил, Сергач. Правильно подозреваешь хуторян, Виктор. Так что, господа интеллигенция, не такую уж мы и «пустышку тянем». Сохраняйте, господа, бдительность. Это приказ.
