Собачий бог - Арбенин Сергей Борисович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Молодая Хозяйка опускает его на пол, на широкие, крашеные блестящей краской доски.
– Пойдем на улицу! Пока баба не увидела…
Тарзан с готовностью, подпрыгивая вокруг Молодой Хозяйки, начинает радостно лаять.
А на улице – холод. Мёрзлое скользкое крыльцо. Красное солнце садится за белые крыши, за мертвую паутину ветвей, за флюгер на высоком шесте, за заборы, за розовые сугробы…
Тарзан поскальзывается на крыльце и скатывается вниз, подскакивая задом на ступеньках. Молодая Хозяйка смеётся…
Тарзан внезапно очнулся. Ощущение тепла пропало; сумеречный ветер с колючим снегом пробивал свалявшуюся, больную шерсть до самых костей.
Он с трудом оторвал морду от лап, стряхивая с головы снег.
Он уже всё понял, даже не успев подумать или оглядеться.
Они нашли его.
Над ближайшим сугробом медленно и бесшумно появилась громадная белая волчица. Она была похожа на призрак. Может быть, она и была призраком? Тарзан ощущал этот запах тревоги, исходивший от неё. Точно такой же запах тревожил его по ночам там, дома, где он жил когда-то так счастливо с Молодой Хозяйкой…
Тарзан потер лапами морду, глаза; всё застилала мутная пелена. Белая волчица неотрывно смотрела на него прищуренными желтыми глазами.
А позади Белой вырастали тени, – серые тени волков.
Постояв, словно выслушав немой приказ, волки двинулись по кругу, окружая Тарзана.
Тарзан снова уронил морду на лапы. Тяжело, протяжно вздохнул. Ему не встать. Он не смог защитить Молодую Хозяйку. Он слишком слаб против Ужаса, который вырос за дровяником и теперь победно шествует по миру.
Он лежал, сначала напрягшись, а потом, успокоившись – размяк. Его занесло снегом с одного бока, но он не шевелился.
Странно: волки не нападали. Он взглянул сквозь метель. Волки, поджав хвосты, стояли вокруг, изредка поглядывая на Белую.
Полигон бытовых отходов
Утром Бракина разбудил шум множества голосов. Он пробрался по телам спавших собак – иные ворчали, иные нехотя огрызались, – к стене и приник глазом к щели.
Между сторожкой и вагончиком для рабочих бродило множество людей. Некоторые были одеты по всей чиновничьей форме: в долгополых пальто, с кашне, едва прикрывавшими белые воротнички с темными галстуками.
Среди толпы выделялась странноватая пухлая дама в пуховике, в норковой шапке набекрень. От дамы за версту несло запахом тысяч собак. Бракин слегка сморщил нос.
Она кричала:
– Зверство! Это просто зверство! Вас за это будут судить, я точно в суд пойду! Вы изверги!
Бракину стало интересно.
– Ну, и забирайте их в свой приют, Эльвира Борисовна, если мы изверги, – огрызнулся один из чиновников.
– Денег! – взвизгнула дама. – Денег дайте! Мне нечем кормить животных! Их шатает от голода!..
– Они там скоро друг дружку жрать начнут, – сказал другой чиновник.
– А что прикажете делать? Я и так всю пенсию на собачий корм трачу! Да еще добрые люди помогают, – несут, что могут. Не все же такие бездушные, как вы!
– Бездушный – это, видимо, я, – спокойно заметил высокий человек в очках, без шапки. Это был мэр города Ильин.
– Да! Да, да, да! Вы – самый бездушный! – выкрикнула Эльвира Борисовна.
Ильин слегка обиделся:
– Я, между прочим, вашему «Верному другу» бесплатно муниципальное имущество передал. Бывший склад. А мог бы продать!
– Скла-ад? – взвилась Эльвира. – Да там ремонтировать нужно сто лет! Крыша течет, в стенах щели! И ни копейки на ремонт не дали!
– Насчет копеек – вопрос не ко мне. Бюджет верстает дума, она ваш приют и вычеркнула из титула. А если бы мы склад продали оптовой фирме, как и планировалось, она бы там порядок навела.
– Ах, ду-ума?? – еще больше взъярилась Эльвира.
Тут встрял один из чиновников:
– Еды у вас не хватает потому, что собаки плодятся с космической скоростью.
– Ну правильно, – сказал мэр. – Чем же собачкам еще там заниматься?
Эльвира открыла было рот, но тут же закрыла и вдруг расплакалась.
И так же внезапно плакать перестала. Размазала тушь по круглым щекам и твердо сказала:
– Хорошо! Я поднимаю общественность. Телевидение. Прессу. Мы с вами будем бороться. Мы встретимся в другом месте!
– Вот-вот, поднимите общественность, – сказал Ильин. – Это, пожалуй, лучше всего. Пусть собаками займутся добрые люди, – хоть часть отдадим в хорошие руки, хоть часть спасём.
Он подозвал помощника.
– Зовите ребят из ТВТ, из «ТВ-Секонд». Пусть поснимают собачек и вечером покажут в эфире. Мир не без добрых людей.
– А я? – испуганно спросила Эльвира Борисовна – начальник приюта «Верный друг».
– А что «вы»? И вы тоже снимитесь. Скажете несколько слов в камеру, пригласите сюда добрых людей. Да, у вас же в приюте ветеринар есть? Пусть осмотрит этих, новеньких. Чтоб больных случайно не раздать.
Черемошники
Аленка сидела за кухонным столом, подперев щеку ладошкой. Другой рукой катала хлебные крошки.
– Баба! Можно я папе позвоню?
Баба оторвалась от исходившей паром кастрюли.
– Чего звонить? Зачем?
– Джульку убили.
– Больно папке интересно, что твоего Джульку убили! – в сердцах сказала баба. – Только деньги переводить на разговоры.
Аленка промолчала. Баба с грохотом переставила кастрюлю с огня на край печи.
– И, как нарочно, дед уехал. Уже неделю как уехал, и неизвестно, где он и как.
– Ну, он же к своему брату поехал, – сказала Алёнка.
Баба вздохнула.
– А у меня тоже есть сестра, – продолжала Аленка. – Только она не совсем родная, да? Она в Питере живет. И папа с ней.
Баба промолчала.
– Баба, – сказала Алёнка. – А Питер – это далеко?
– «Питэр, Питэр», – в сердцах передразнила баба. – Далеко! Только и слышу, что про «Питэр». Про мамку, небось, и не вспомнит.
– Я помню, – обиделась Алёнка. И добавила: – Она умерла.
Крышка слетела с кастрюли с грохотом. Покатилась по полу и закружилась возле холодильника со щемящим, тоскливым дребезжанием.
Баба отвернулась, приложила фартук к глазам. Всхлипнула.
У Аленки глаза тоже стали мокрыми, она уперлась носом в стол, молчала. Надо потерпеть. Баба всегда так: повсхлипывает-повсхлипывает, потом уйдет в большую комнату, где никто не живет с тех пор, как мамы не стало, встанет в уголок перед иконкой, висевшей на стене, и шепчет молитвы.
Вся эта комната была сплошь заставлена комнатными цветами в самых разных горшках и горшочках; цветы висели по стенам в кашпо, стояли на полу на треногах, и запах в комнате всегда был одуряющим. Время от времени баба пересаживала отростки в маленькие горшочки и несла на базар – продавать.
Вот и сейчас она ушла в большую комнату, оттуда стали доноситься всхлипывания, перешедшие постепенно в глухое бормотание.
Но не это было самое плохое. Самым плохим было то, что баба после таких молитв становилась сердитой, злой. И тогда уж к ней с вопросами и просьбами не подступайся: прогонит.
Аленка перетерпела слезы.
Мамы не было давным-давно, и Алёнка её почти не помнила. Она бы и не помнила, если бы баба время от времени не напоминала.
Придёт соседка, сядут они с бабой, начнут говорить о родне, о знакомых, о соседях, и в конце обязательно заговорят о маме.
Алёнка не любила эти разговоры. Уходила на улицу. В дождь – сидела, нахохлившись, на крыльце под навесом.
Она-то знала, что мама не умерла. Она где-то далеко, но живая. Алёнка это чувствовала. Баба просто не знает, ошибается. И однажды мама вернется, баба вскрикнет, – и тогда уж и Аленка сразу её вспомнит. И, может быть, кинется ей на шею.
А может быть, и нет.
– Алё-он! – послышалось глухое с темной улицы. – Алё-он!
Аленка потихоньку оделась, постояла, прислушиваясь, как баба шепчет странные и страшноватые слова, – и быстро выбежала на улицу.
Андрей, нахохлившись, сидел на крылечке у ворот.
Алёнка села рядом. Посмотрела на его плечо – толстое от намотанных под курткой бинтов, – спросила уважительно:
