Собачий бог - Арбенин Сергей Борисович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Несколько мгновений тянулась эта бредовая, нереальная сцена. Лавров не заметил, как, машинально отступая, оказался рядом с трубой Беккера.
– А ну, пошли вон! – грозно крикнул Лавров. Поискал глазами – и, к своей радости, увидел отрезок водопроводной трубы, воткнутой в снег: этим отрезком приоткрывали заглушку.
Схватив трубу, он грозно поднял руку.
И сейчас же увидел, как дверь собачника рухнула в снег, и изнутри вывалилась огромная стая собак. Собаки молча и сосредоточенно кинулись к ограде. Ограда была из обычной проволоки, метра два в высоту, но поверху, от столба к столбу тянулись два ряда колючки.
Не веря глазам, Лавров наблюдал, как необъятная свора собак бесшумно прыгала – и легко преодолевала ограду.
– Эй! – закричал не своим голосом Лавров. – Эй, кто-нибудь!
Он надеялся, что выйдет сторож, но в кильдыме было по-прежнему темно. Может быть, услышат бомжи? Уж им-то никак не выгодно, что на полигоне, считавшемся их законной территорией, произойдет ЧП, найдут мёртвого генерала.
Но и эта тайная надежда рухнула: никто не показался.
И, внезапно похолодев, Лавров понял: не найдут! Не найдут и клочка камуфляжной формы, а не то, что тела.
Собачья свора все теснее сжимала кольцо вокруг него. Собак становилось все больше, их было невообразимо, невероятно много. Казалось, собаки собрались со всех окрестностей, и теперь, куда ни глянь – все пространство занимала плотно сбитое собачье воинство.
Серебристо-белое под луной. Молчаливое. Молчаливое – вот что было самым диким и страшным. Ни озверелого лая, ни яростных оскалов, ни дикого волчьего воя.
Лавров, уже отказываясь что-либо понимать, машинально пятился, выставляя перед собой железяку. Пятился, пока не упёрся спиной в железобетонный край выступавшей из снега гигантской железобетонной трубы – собачье-кошачьего могильника.
Собаки опускали морды. Они хотели начать с его ног. И Лавров инстинктивно поджимал их. Он влез на бетонный край трубы. И тут собачье воинство ринулось в атаку.
Он отбивался первые несколько секунд. Потом ему в голову почему-то пришла мысль, что внутри трубы можно спрятаться. Что же, что вонь! Вонь можно потерпеть. Теперь главное – выжить…
Неимоверным усилием, просунув отрезок трубы в щель, Лавров сдвинул гигантский круг заглушки. Изнутри пахнуло теплой сыростью и смрадом разлагающихся трупов. Ему даже показалось, что он слышит слабое шипение: трупы плавились в щелочи, и жижа пузырилась и пенилась, как пенится мясной бульон.
И, уже ныряя внутрь, Лавров внезапно вспомнил, как в его руках оказался тогда, в переулке, злополучный автомат. Его подал ему не патрульный-первогодок. И не солдат-срочник. И не омоновец.
Лавров вспомнил звериные глаза, притягивающие, засасывающие взгляд, на иссеченном осколками лице. Это он, этот старик, дал Лаврову автомат! Он, наверное, прятал оружие под свой мохнатой шубой, а потом вытащил и быстро сунул Лаврову в руки. Или как-то незаметно стащил его с плеча зазевавшегося молодого милиционера, – кутерьма-то была какая!
Лавров даже застонал от осознания этой чудовищной несправедливости.
Но правды теперь никто, никогда не узнает.
Рана оказалась пустяковой: Андрею залили борозду на плече едучей жидкостью, зашили грубыми стежками и крепко перебинтовали. Молодой круглолицый медбрат, стриженый под ноль, всадил ему в живот укол, и еще один – в мягкое место. Андрей не только не плакал – даже не показал, что ему больно.
Взглянув ему в глаза, медбрат хлопнул его по макушке и сказал равнодушно:
– Ну, молодец. Теперь будешь долго жить.
Ушел за ширму и лёг; было слышно, как заскрипел казенный больничный лежак.
Отец приехал на грузовике соседа, дяди Юры. Отец был выпивший. Но не ругался, молчал. Даже сказал «спасибо» молоденькой девушке, писавшей справку.
Поехали домой. Было уже темно, город сиял огнями всех цветов, напоминая об уходящем празднике.
Андрей шмыгнул носом и спросил:
– Пап, а где Джулька?
Отец, сидевший с краю, долго не отвечал. Потом сердито сказал:
– Все там будем!
Окрестности Великого Новгорода. XVI век
– А что, далеко ли сейчас царь? – спросил Генрих Штаден, обернувшись.
– Возле самого Новагорода, – тамошние монастыри зорит, – охотно ответил дьяк Коромыслов, недавно прискакавший от главного отряда Иоаннова войска.
– И богатые там монастыри? – с интересом спросил Штаден.
– Богатые… Да только наши, подмосковные, пожалуй, побогаче будут.
– И, однако же, Новгород большую торговлю ведет. И на Белом море, и на Ладоге, и через Плесков.
Дьяк промолчал. Не хотел объяснять немцу, сколько раз с Новагорода московские князья контрибуции брали, сколько раз самых богатых новгородцев зорили и в Понизовье переселяли.
– А там что? – Штаден кивнул на густой ельник, бежавший вдоль самой дороги.
– Да что… Лес да болото.
– А живет там кто? – не унимался немец.
– Почти никто и не живет. Места-то гиблые.
– Не, – вмешался Неклюд, опричный из боярских детей и главный помощник Штадена; такой же жадный. – Стригольники там живут. Прячутся.
– Это, что ли, язычники?
– Во Христа веруют, да неправильно, – недовольным голосом объяснил Коромыслов. – Еретики.
Штаден подумал что-то про себя, потом привстал в стременах и сказал:
– А что, ребятушки, не пограбить ли нам жидов-стригольников?
– Да разве с них что возьмешь? – пожал плечами дьяк. – Они нищенствуют: в том их вера. Дескать, Христос заповедал бедными быть. У них ни крестов золотых, ни икон в окладах…
– Там, где мужик своим трудом живет, пограбить всегда есть что, – рассудительно заметил Неклюд.
Генрих Штаден приостановил коня.
– А дорогу знаешь?
Неклюд пожал плечами.
– Изловим кого на дороге, аль на перепутье, – так и узнаем.
Деревенька широко раскинулась по холмистым берегам озерца, среди древних елей. Летом темный, почти черный ельник, подбегавший к самой воде, отражался в ней мрачными вытянутыми фигурами, похожими на древних идолов. А еще отражались в черной воде косогор и крепкие, по-северному добротные избы, с крытыми дворами, иные избы в два этажа. И отражались лодки, перевернутые на берегу.
И облака отражались. И птицы.
Но сейчас стояла студеная пора, озерцо замерзло, в проруби бабы полоскали белье, из труб вились дымки.
Штаден остановил коня на другом берегу озера; деревенька была видна, как на ладони.
Штаден поёжился.
– У нас это называется: три волчьих года. Три зимних месяца, значит. Волчье время.
– У нас в старых летописях тоже зиму зовут волчьим временем: «Бусово время», – сказал дьяк и гордо задрал голову – чуть шапка не свалилась; знай, дескать, наших.
Штаден посмотрел на дьяка, улыбнулся в усы.
– Ладно. Идём вокруг озера, с двух сторон. Неклюд – ты давай налево, а я справа зайду. Да чтоб ни едина ветка не хрустнула, и снег с дерева не посыпался!
– Знамо, – ответил Неклюд и повернул коня.
Бабы, полоскавшие белье, не видели, как черные всадники, прячась за обснеженными елями, крадутся двумя колоннами к деревне.
А когда заметили – поздно было: прямо на них по льду наскакал страшный бородатый детина, взмахнул саблей:
– Кто пикнет – голову снесу! Айда в деревню.
В деревне уже хозяйничали опричники. Штаден расставил вокруг караулы, чтоб никто не выскочил из окруженной деревни, добро не унес.
Сам спешился у крепкой двухэтажной избы с большим подворьем. Наметанным глазом уловил: живет тут либо какой жидовствующий поп, либо местный богатей.
Ворота были не заперты. Во дворе заливались яростным лаем здоровенные черные, с белыми подпалинами, псы. Штаден в сопровождении Неклюда и двух опричных вошёл во двор. Во дворе было чисто, опрятно. А на крыльце стояла женщина, и из-за её подола выглядывали трое детей.
